Увлеченные беседой, мы не заметили, как стемнело.
— Мы переночуем на ферме у приятеля моего отца, — сказал Джон. — Старичок приветливый, хотя немножко и ворчун.
«Ку-ку! Ку-ку!..» — раздалось невдалеке от нас.
— Что за история! — удивился я. — В первый раз слышу, чтобы кукушка куковала ночью.
— Это не кукушка. Сова такая. Кукушка наша — птичка дневная, нарядная… с фазаньим хвостом.
Вдали блеснул огонек.
— Странно, — соображал Джон. — Наши колонисты встают и ложатся с солнышком. Чем это занят так поздно старик?
Мы застали хозяина за налаживанием капкана в курятнике.
— Хорек ко мне в курятник прошлой ночью забрался, — пояснил он. — Хорошо, я услыхал. Одну только курицу успел задушить! Сегодня опять пожалует. Ну, да жив не уйдет… Вот, своей дряни всякой хоть отбавляй, — продолжал он ворчать, — а тут еще этих кроликов проклятых из Европы привезти догадались. Размножились тут, окаянные, на свободе-то. Отбою нет. Все жрут — посевы, траву, овощи. Прямо наказание божеское. И никак не переведешь: и бьем, и давим, и травим, а их все сила несметная — потому плодущие.
— Вот вам, Джон, — сказал я, — любопытнейший пример нарушения равновесия в борьбе за существование. Кролик — беззащитное существо, а врагов у него множество. И вот, чтобы не исчез кроличий род, природа наградила его необычайной плодовитостью. В этом выразилось приспособление его к среде Но среда меняется. Кролик перевозится в Австралию, где врагов у него почти нет — разве только удав да динго, — а пищи вволю. И вот в Европе кролик — жертва человека, а в Австралии человека можно назвать жертвой кролика. В Европе кролик исчезает, разводится искусственно, здесь же он дичает и делается бичом человека.
Когда мы ложились спать, я обратился к хозяину с просьбой, разбудить нас завтра с восходом солнца.
— Не беспокойтесь, не проспите — будильник разбудит.
— Какой будильник? Где же он? — оглядывался я по сторонам.
— Часов ищете? Не ищите — нет их у нас. У нас свой будильник… живой.
И хозяин перемигнулся с Джоном. Мой друг лукаво усмехнулся.
— В чем дело, Джон? — заинтересовался я.
— Сами увидите, то-есть услышите, — и Джон завернулся в одеяло.
Наутро я вскочил как ошпаренный, не понимая спросонок, где я и что со мною. Чей-то дьявольский хохот врывался в открытое окно из соседней рощи и наполнял комнату. Первые лучи солнца золотили стену.
На земле валялась загнанная лошадь, а вокруг нее гордо расхаживал эму.
— Что, хорош будильничек? — улыбался Джон. — Здесь эту птичку не даром называют «часами колонистов». С ее хохотом начинают работать, с ее же хохотом и кончают. Может быть хотите познакомиться?
— Еще бы… и даже поблагодарить.
Мы вышли из дома и направились к роще.
— Вон он, наш Яшка-Хохотун, — указал мне Джон на небольшую птицу из породы зимородков.
Яшка в это время уже перестал хохотать и был чем-то сильно взволнован.
Порхая с ветки на ветку, птица что-то зорко высматривала внизу. Взглянув в этом направлении, мы замерли на месте от ужаса. Недалеко от нас, по стволу упавшего дерева ползла черная ехидна — ядовитейшая из австралийских змей. Яшка наконец решился и, бросившись как стрела на шею змеи, долбанул ее в голову. Змея засвистела и, широко раскрыв пасть с раздвоенным языком, пыталась ужалить врага. Но хохотун быстро и ловко увертывался, отскакивал и снова налетал, продолжая наносить змее в голову меткие удары острым как кинжал клювом. И с каждым ударом движения змеи становились медленнее и слабее, пока наконец последняя конвульсия не пробежала по ее телу.
— Готова! — Воскликнул Джон и, схватив палку, бросился к змее. Тут только увлеченная борьбой птица заметила наше присутствие и, вспорхнув, уселась на сучке над нашей головой.
Когда Джон пытался поднять змею на палку, тело ее вдруг изогнулось, и перед моим лицом очутилась страшная пасть.
— Жива! — в диком ужасе вскрикнул я, отскочил неловко назад, запутался в сучьях и растянулся во всю длину на земле.
Громкий насмешливый хохот приветствовал мое падение. К первому голосу тотчас же присоединился второй, за ним третий и так должно быть до дюжины. Вся роща как сумасшедшая заливалась смехом, и смех этот был до того заразителен, что хохотал и Джон с подпрыгивающей на палке змеей, и я сам, поднявшись с земли и потирая колени.
— Тьфу, чорт! — воскликнул я, когда веселье несколько поутихло. — Ваш Яшка не только будить, но и уморить со смеху может. Кажется ни один клоун никогда не выступал с таким успехом у публики, как я сейчас.
— Если верна австралийская статистика, — говорил Джон, таща на палке мертвую змею, — у нас за год приходится около пятисот укусов на три миллиона жителей.
Когда мы с украденным у Яшки трофеем предстали перед хозяином, последний чрезвычайно обрадовался.
— Да, да, она самая, — бормотал он, разглядывая змею. — Представьте, все время околачивалась вокруг нашего дома, раз даже в печь залезла для отдыха. Только вот она одна наша защитница, — и хозяин погладил мурлыкавшую подле него кошку, — спасала нас своими когтями от непрошенного гостя. Да, что же я! — вдруг вспомнил он. — Вы с трофеями, да ведь и я тоже.
С этими словами он вышел из комнаты и через минуту вернулся, держа за длинный хвост какого-то пестрого зверка.
— Хорек, сумчатый хорек, — отрекомендовал он нам свою добычу.
— Странный хорек! — подивился я. — Скорее похож на большую крысу.
Сели завтракать вчетвером: мы двое и хозяин с хозяйкой. Младший сын еще спал, старший был уже в поле с рабочими. Завтрак состоял из вяленого кролика — злейшего врага хозяина, простокваши, сыра, масла и… одного яйца, но яйца величиною с детскую голову.
— Яйцо эму, — представил мне его Джон.
Мы вчетвером так и не осилили этого яичка. Оно равнялось вероятно десяткам двум куриных яиц, и скорлупа его настолько толста, что из нее здесь выделывают прекрасную посуду.
III
Лагерь летучих собак. — Живой вихрь. — Килегрудые и плоскогрудые. — Из ползунов в летуны.
Хозяин дал Джону некоторые указания относительно дальнейшего пути.
— Можно было бы значительно сократить ваш путь, — нерешительно добавил он, — но дорога тут неважная, болотистая, да к тому же лесом через «лагерь» придется проезжать.
— Лагерь? Чей лагерь? — спросил я старика.
— Собак летучих. Это такие мыши летучие — с собачьей мордой. Они тут облюбовали лесок один, с квадратный километр будет, ночью на кормежку вылетают, а на день со всей округи в лесок слетаются, спят, подвесившись вниз головой на ветках. Тоже соседство не из приятных, — опять заворчал он. — Правда, зверки полезные — насекомых уничтожают, но зато и до плодов иногда добираются. Ночью-то как устережешь? Да случается и гнезда птичьи разоряют, яйца выпивают.
— Обязательно, Джон, едем через «лагерь», — заявил я, лишь только мы покинули ферму. — Посмотрим, как ведут себя днем летучие собаки. К слову сказать, удивительная страна ваша Австралия! Все здесь шиворот навыворот: хорьки в виде крыс, мыши вроде собак, медведей не отличишь от ленивцев, звери несут яйца и детенышей в сумках таскают, птицы — то без крыльев, то шерстью обросли, то будильниками служат, то термометрами, кукушки выглядят фазанами, совы кричат кукушками… Какое-то столпотворение вавилонское!
Местность понижалась. К фикусам и пальмам все чаще стали примешиваться эвкалипты, эти любители влаги. Вязкая болотистая почва звонко хлюпала под копытами лошадей.
— Смотрите! — указал мне Джон.
На сучьях деревьев, среди листвы, словно плоды на ветках, чернели тела летучих собак. Уцепившись когтями за ветви, они висели мордочкой вниз. На некоторых особенно излюбленных деревьях они красовались целыми гирляндами. Их было здесь много тысяч. В просветах между вершинами деревьев можно было видеть реявших в небесах ястребов и других пернатых хищников, высматривающих, когда колебание листвы предательски обнажит черную точку, чтобы камнем на нее обрушиться.
— Не пугайтесь! — предупредил меня Джон и, быстро вскинув ружье, выстрелил в одну из маячивших перед ним темных точек.
Мгновенно гигантская живая туча скрыла от глаз свет. Черный вихрь закружился вокруг нас. Что-то бешено металось кругом, хлестало в лицо, цеплялось за нас и за коней. Воздух наполнился своеобразным режущим звуком, диким верещанием, словно тысячи напильников скребли по стеклу.
Перепуганные кони, храпя и брызжа болотной тиной, живо вынесли нас из этого ада. Потревоженный «лагерь» остался позади, и, оглянувшись, мы видели лишь отдельные тени, косившиеся между ветвями деревьев в поисках, где бы им вновь прицепиться.
Змея, раскрыв пасть, пыталась ужалить хохотуна.
Когда кони пошли спокойной рысью, я обратился к Джону:
