Перепуганные кони, храпя и брызжа болотной тиной, живо вынесли нас из этого ада. Потревоженный «лагерь» остался позади, и, оглянувшись, мы видели лишь отдельные тени, косившиеся между ветвями деревьев в поисках, где бы им вновь прицепиться.
Змея, раскрыв пасть, пыталась ужалить хохотуна.
Когда кони пошли спокойной рысью, я обратился к Джону:
— Продолжим беседу. Какие у вас еще вопросы?
— Мне хотелось бы знать: произошли ли летающие птицы от бегающих, или наоборот, бегающие от летающих?
— Когда-то об этом ученые спорили, но скоро пришли к заключению, что бегуны произошли от летунов. Часть птиц, спустившись на землю, стали бегунами, развив ноги за счет ослабления крыльев. В науке бегуны получили название плоскогрудых, а летуны — килегрудых. Мощные крылья летунов должны приводиться в движение соответственно сильными мышцами, которые должны получить прочную опору в костяке птицы. И вот местом прикрепления летательных мышц и служит киль — костяной выступ в виде пластинки вдоль грудины. У бегунов вследствие атрофии крыльев почти исчезли и летательные мышцы, а с ними и киль: грудина стала плоской.
— Но если летуны не произошли от бегунов, то от кого же они произошли? Откуда вообще взялись птицы?
— Птицы произошли от пресмыкающихся.
— Как! Чтобы ползающий гад мог взлететь на воздух? Не может быть!
— Однако это так. Конечно и тут своя длинная история. Не гиганту же бронтозавру, в шестнадцать тысяч кило весом, подняться на воздух. Среди многочисленных «завров» были и маленькие, питавшиеся насекомыми и ходившие на задних лапах; передние их лапы постепенно превратились в крылья. У природы было маленькое колебание: какой выбрать летательный аппарат — крыло перепончатое или пернатое? Перо, как известно, победило. И вот родоначальником пернатых, первым оперившимся гадом считается ископаемый археоптерикс — первоптица, или птица-ящер. Летун он был плохой: слишком обременяло его наследие пресмыкающегося: недостаточно легкие кости, костяной зубатый клюв, длинный, в двадцать позвонков хвост, двойная голень и т. п. Он не столько летал, сколько планировал с деревьев, куда взбирался с помощью когтей, сохранившихся у него на крыльях.
— Чтобы окончательно завоевать воздух, — продолжал я, — первой птице пришлось выполнить две задачи. Во-первых разгрузиться от лишней тяжести, прежде всего от тяжести скелета. Кости становятся тонкостенными, освобождаются от костного мозга, костяной клюв заменяется роговым, зубы как самые тяжелые из костей выбрасываются совсем, голень делается одиночной, хвост сокращается до восьми позвонков, сросшихся между собой. Одновременно идет и сокращение внутренних органов: желудок маленький, но сильный, приспособленный к мало объемистому, но питательному корму — зерну и насекомым, кишечник коротенький, мочевой пузырь совсем упразднен, — чтобы не таскать с собой мочи, жидкие выделения выбрасываются вместе с твердыми каждые восемь-десять минут, — вместо двух яичников — один левый. Второй задачей явилось уменьшение удельного веса. Высокая температура тела птицы дала ей возможность окружить себя тройным рядом резервуаров с нагретым воздухом: полые трубчатые кости, полые перья и наконец специальные подкожные воздушные мешки.
Хозяин держал за хвост сумчатого хорька.
— Все это чудесно как сказка, — задумчиво отозвался Джон. — Но может быть тут и в самом деле есть доля фантазии. Как, например, можем мы доказать, что археоптерикс действительно является родоначальником современной птицы?
— Вопрос ваш, Джон, пришелся как нельзя более кстати, чтобы лишний раз убедиться, какую незаменимую услугу может оказать биогенетический закон в тех случаях, когда возникают сомнения, подобные вашим. Зародышевое и младенческое развитие данной особи повторяют родовое. Значит, если в роду современной птицы, хотя бы эму, имелся археоптерикс, то в портретной галлерее, какая развертывается перед нами в этапах развития зародыша, должен предстать и археоптерикс. Возьмите яйца эму в различных стадиях насиживания и смотрите. И что же? Вот он, археоптерикс, точка в точку: и зачатки зубов, и двойная голень, и ящеровый двадцатипозвоночный хвост, и даже когти на крыльях. Все это конечно исчезнет ко времени появления детеныша эму на свет. Но вот что любопытно: есть такая птичка «гао-синь», которая и на свет появляется с когтями на крыльях. Правда, у взрослой «гао-синь» этот отзвук ее далекого прошлого исчезает.
— А знаете ли, — вдруг спохватился Джон, — ведь мы уже почти дома. Что значит увлечься наукой! Не заметили, как доехали… Пришпорьте коня, и ночевать будем у нас на ферме.
IV
Оригинальный жених. — Повесть о том, как «дикари» обратили миссионера на путь истинный.
Когда на другой день по приезде на ферму мы с Джоном вышли к завтраку, навстречу мне поднялся из-за стола высокий молодой человек, рыжеволосый, с ясным открытым взглядом голубых глаз.
— Позвольте вас познакомить, — представил мне его Джон, — Патрик О'Нейль — жених моей сестры, бывший миссионер.
— Как же так? — растерялся. я. — Судя по фамилии, ирландец, католик, очевидно патер, и… жених?
— Не только патер, а еще и монах, — улыбнулся на мои недоумения Патрик. Только вместе с миссионерством я сбросил и монашество и рясу. Сейчас — свободный австралийский гражданин и счастливейший из смертных.
— Если это не тайна, может быть вы как-нибудь расскажете мне, как совершилось это превращение?
— Охотно, и даже, если хотите, сейчас. Начну с краткой своей биографии. Родители мои были ирландские фермеры-арендаторы. Во время постигшего нашу страну ужасного голода отец отправился искать счастье за морем и пропал без вести. Старший брат ушел на заработки в Англию, где, работая углекопом, был задавлен обвалом шахты. Мать с двумя детьми за невзнос арендной платы была выброшена на улицу лордом-землевладельцем и погибла с сестренкой от голода и лишений. Меня, круглого сироту, приютил у себя местный монастырь. С детства мечтал я о приключениях в далеких странах, и в связи с развившимся у меня религиозным фанатизмом мечты эти постепенно вылились в непреклонное решение — посвятить себя миссионерской работе среди «дикарей». Готовясь просвещать других, я приобрел все знания, необходимые для успеха моей будущей деятельности. Рисовалась она мне в самых радужных красках.
Горько усмехнувшись, Патрик продолжал:
— Однако действительность разбила все мои ожидания. Вы знаете конечно, что всякая религия включает в себя известное миросозерцание и вытекающие из него нормы поведения, то-есть этику. Так вот, по приезде в Австралию я к своему удивлению убедился, что в отношении поведения нам не только нечего дать туземцам в смысле примера, но самим нужно учиться у них. Мы, культурные христиане, в отношении этих «дикарей-язычников» проявляли столько дикости, произвола и насилий, что наш пример мог только развращать их. Ведь вся наша колониальная политика — организованный открытый грабеж. Туземцы честны, миролюбивы, и столкновение между отдельными племенами — сущие пустяки по сравнению с нашими бесчеловечными войнами. Правда, среди них есть людоеды — едят своих покойников, убитых врагов, но и людоедство это безобидное: ведь поедают только мертвых и то с голоду, а не живых из корысти, как у нас. Ибо разве не людоедство — убийство лордом моей матери с сестренкой и убийство хозяином шахты моего брата-углекопа из-за грошовой экономии в подпорках.
По лицу ирландца пробежала тень.
— Теперь о другой стороне религии — миропонимании. Если все мои попытки упростить христианскую догматику водворяли лишь сумбур в умах моей паствы, то для меня самого это упрощение явилось подлинным откровением. Освобождая религиозные «истины» от их мишурной оболочки, я убеждался в их абсурдности. Я пытался бороться с «духами», которыми наиболее развитые племена туземцев населяли природу. Наиболее отсталые верили только в привидения и тени умерших. И что же получилось? — На место изгнанных «духов» были немедленно же поселены привезенные мною боги. И иногда меня посещала еретическая мысль: да стоит ли свеч эта игра, эта смена богов?
Мне пришлось конечно столкнуться с колдуном племени. Соперничать со мной, вооруженным знанием, творящим чудеса врачевания и техники, ему было естественно не под силу. Он сдался, но не без борьбы и не без злобы к сопернику; однако мне удалось дружеским отношением и подарками примирить его с собой. Победа эта меня очень радовала, но радость моя оказалась преждевременной. Сам я оказался колдуном из рук вон плохим. Всякий служитель культа понимает, что для поддержания авторитета религии, особенно среди такой невежественной паствы как моя, необходима известная доля шарлатанства. А я был слишком честен. Старик-колдун при всяких бедах и неудачах племени валил все на злых «духов» или гнев покойников. А я совестился ссылаться на козни дьявола или наказание за грехи и, делая ставку исключительно на доброту и всемогущество божие, неизбежно должен был проиграть. Если бог добр и всемогущ, то чем мог я объяснить несчастья, постигавшие племя? Очевидно я не умел ему угодить, очевидно мои молитвы были недействительны. Недовольство мной росло, и все чаще стали повторяться случаи возвращения к старому колдуну.
