Если все так, виновны ли плясуньи хоть в чем-то? Они лишь позволяют утратить одно и обрести другое. Обменять безмятежность на нестерпимое любопытство. Стать в какой-то мере богом, создателем цельного внутреннего мира – «я». И к тому же творцом обстоятельств и ходов человеческой истории, существом, влияющим на внешний мир. Прямая плата за перемены – клятва служения первого круга, если некто догадается и успеет её стребовать. Плясуньи редко получают выгоду от своего же танца. Сэрвэды Башни узнают о пляске слишком быстро и стараются найти нэрриха, явленного в мир. Обычно – успевают, если слуги короля не опережают их…
Но есть для нэрриха и косвенная плата – это утрата себя прежнего, поскольку у рожденных в теле нет памяти о бытии ветра.
Получается, плясуньи – мостик меж мирами, вернее, тот самый кинжал, отсекающий прядь ветра… Он, Ноттэ, долгое время по-детски хранил обиду на орудие и не пытался найти и наказать того, кто направлял удар и использовал ритуал в корыстных целях. Нэрриха – несравненные воины. Пока они служат, связанные клятвой, они безмерно надежны. Но, исчерпав долг найма, затаившие обиду нэрриха становятся главной угрозой для бывших хозяев. Не зря Башня следит за детьми ветра по мере сил людских! Старается одних вознаградить, объявив своими клинками воздаяния, а иных, упрямых, наказать и ущемить. То есть в конечном счете создает хрупкое и фальшивое равновесие интересов, основанное на противопоставлении нэрриха друг другу, игре на их слабостях.
Вот пример. Ноттэ, нэрриха с солидным опытом седьмого круга, пожелал разобраться в грязной истории отравления любимого учителя. Башня знала: Ноттэ, сын заката, уже убивал своих сородичей, но в последнее время притих… Гранды учли и то, что Ноттэ давно странствует, он отвык от политики и королевских дворцов, а потому вполне наивен в нынешних интригах. И вот уже посланец Башни доставил Ноттэ сведения о виновнике смерти учителя, а с ними заодно – дозволение убрать из игры заказчика давнего убийства. По занятному, но в тот момент неинтересному для Ноттэ стечению обстоятельств, заказчик был претендентом на сан патора. Разгневанный нэрриха наказал его, и лишь тогда люди Башни назвали имя исполнителя и дали весомые доказательства того, что нэрриха Борхэ виновен.
Сейчас выясняется, что у Башни есть весомейший интерес в устранении Борхэ. Именно этот нэрриха вздумал торговать бессмертием.
Оглядываясь в прошлое уже без гнева и боли, временно ставший клинком Башни Ноттэ не может не понимать: его опять использовали вслепую… Башня, со свойственным ей хладнокровием, разрушила притязания Борхэ чужими руками. Гранды убеждены, что Ноттэ утратил интерес к делу, завершив свою месть. Значит, он, весьма честный в любом найме со своим нанимателем, передаст сундук и записи покойного, особо в них не копаясь. Иначе сам окажется под ударом и подставит нынешних своих друзей…
– Не будет сегодня улова, – громко посетовал капитан.
– Почему? – напоказ удивился Бэто, опознав игру.
– Глянь: нэрриха хмур! Прям черный ураган, чье брюхо набито отборным градом, как селедка – икрой. Рыба учует погоду его души и уйдет на глубину. Рыба – она не дура… Дураки мы. Куда нырять с палубы, ежели берег далече? Мы терпим. Смиренно.
– Смиренно? – восхитился Ноттэ, закрывая дневник и убирая в сундучок, под замок. – Вико, что ты знаешь о смирении? Ты для этого словца или слишком стар, или слишком молод.
– Ага… в точности не выяснено. Ну, иди сюда, покумекаем, седины мои учтем. Бэто, что замер? В дрейф «Гарду», лодки на воду и вперед за рыбой, покуда я забалтываю двуногую непогоду. Для такого дела требуется пустая палуба. Ясно?
– Да.
Помощник помрачнел, будто и его накрыла тень обещанной бури. Кому приятно быть изгнанным во время обсуждения тайны? Свое неумение молчать Бэто уже осознал, огорчение пережил и теперь хмуро исполнял указания капитана: не слышать лишнего самому и дать вдоволь шума иным ушам.
Нэрриха встал к штурвалу, почти касаясь локтем Вико. Капитан ворочался и ворчал в любимом кресле. Ноги уже неплохо держали его, но правое колено гнулось неохотно, а сверх того приобрело коварную особенность: подламывалось при резком движении, роняя тело… Это, полагал нэрриха, временное недомогание. Клинок Борхэ прошел под нижними ребрами и разрезал позвоночник, удар не оставил надежды на жизнь. Но чудо состоялось, пусть не без осложнений. Есть ли смысл жаловаться капитану – выжившему, по-прежнему управляющему любимым кораблем?
– Что за беда? – буркнул Вико. – Ты на себя не похож.
– Не отдам записи, весь люгер по дощечке разберут и вас порежут на ленты, выясняя до последнего слова, что было и чего не было.
– Так не дури, отдай.
– Тогда начнут уродовать подобных мне, сознательно вызывая в мир и уничтожая еще младенцами. Людей станут морить. Плясуньи сделаются выгодным товаром, это тоже неизбежно.
– О чем же мы станем советоваться?
– Кто приедет за бумагами, вот первый вопрос. Откуда, и куда проследует далее. Мне требуется угадать эти детали. То ли направятся в обитель Серебряного Света, то ли еще куда.
– А-а, – протянул капитан с насмешкой. – Я-то было решил, ты хочешь помолиться и попросить высших о помощи.
– Открою тебе секрет. Я сам додумался: у высших нет ушей. Бормотание молитвы им – что пена у корабельного носа. Мякина, шелуха, тьфу, как сказала бы малышка Зоэ. Души не словами излагают просьбу, единого надежного пути общения нет. Каждый сам его пробует найти, вслепую. Пляска ничем не хуже пения или молитвы. Жил бы огонь в душе, а прочее приложится.
– Да ты еретик!
– Для нэрриха и это допустимо при должном навыке фехтования.
– Бэто! – рявкнул капитан, не оглядываясь.
Помощник бегом примчался от трюмного люка, куда загнал всех, не отосланных на рыбалку – громко учитывать припас и не иметь даже призрачной возможности услышать опасный разговор.
– Здесь.
– Постой у дери моей каюты. Дела у нас, тебе…
– …ясно, – подсказал помощник последнее слово приказа.
Вико рассмеялся, поднялся и побрел, приволакивая правую ногу и осторожно опираясь на неё, готовую некстати подломиться. Нэрриха открыл дверь, пропустил капитана и сам шагнул следом, оглянувшись на Бэто, вставшего на указанном посту – в двух шагах, спиной к каюте.
На большом столе капитан разложил слоями три карты прибрежья и страны, самую подробную разместил верхней. Наклонился, опираясь на локти, и задумчиво уставился в подробный рисунок домиков и троп у берега.
– Порт Мара. Яснее ясного наконец-то, почему именно тебя наняли. Всякий бы хапнул записи без рассуждений. Окромя тебя, я за тридцать лет на «Гарде» еще четверых доставлял, кого людьми не числю. Рослый рыжий любит денежки. Старый толстый всюду примечает заговоры, даже комаров числит доносчиками. Молодой смуглый так любит себя, что и не передать. Эти хапнули бы сундук и не пожалели нас. Они бы любой свой долг перед Башней ей же и простили. Ты иной, неумный, забиваешь башку мыслишками о чести и душе… Ну, еще есть Оллэ, толковый он, вроде тебя. Или – был?
– Оллэ из нас старейший. Пока что в его отношении, увы, я склонен полагать второе, он… был. Черные долетели вести, – вздохнул Ноттэ, прочертил пальцем линию на карте. – Прямой путь к патору мимо военного порта короны, вплотную. Долго и приметно.
– Мара – тот еще узелок. Пойди развяжи… А если лодкой через речное устье и на эту дорогу, глянь. Аккурат в два дня до обители Искупления, если не щадить коней. Или сюда, главным торговым к югу: людно, шумно, аккурат сойдет при твоем неумении резать без разбора.
Вико остро глянул на нэрриха и снова уткнулся в карту. Его ведь спросили, куда двинутся гранды, а вовсе не как сбежать из порта самому нэрриха…
– Ненадежно. Столицу исключаю, там прятать тайны – то же, что на площади пересказывать их в крик и надеяться, что все заткнули уши.
– Тогда перевал, – Вико тяжело вздохнул. – Я бы первой указал каменную тропу, выбирай ты дорогу себе. Но не стану: она – смерть. Теснины, скалы, просматривается все, если загодя позаботиться о пригляде. Поранят тебя да скрутят, и все дела. Так что бери дневники и прямо теперь – в лодку. Деру дать иной раз не во вред.
– Ты забываешь, есть еще и Зоэ. Я попался, обзавелся на какое-то время якорем, дав слово вернуться. Она не жжет лампаду у окна, но я ощущаю её взгляд, разыскивающий парус на горизонте. Уже который день – вроде нитки, под лопаткой дергает, тянет. Если что, ты уж…
– Когда виноград позднего сбора повезут в давильни, «Гарда» направится к Серой Чайке, и это самый крайний срок для закладки нужного курса, слово капитана.
– Спасибо.
Ноттэ помолчал, еще раз прощупывая пальцами тропки и большие дороги, черными нитками расползающиеся от узелка-порта. Он живет достаточно давно, чтобы щупать бумагу – а мысленно прослеживать путь в его в точных, мелких подробностях. Каменная тропа опасна, капитан не преуменьшает угрозу. От обозначающего её следа пера, тонкого, как волос, веет безнадежностью. Теперь, когда люди знают порох, горы сделались ловушкой. И даже без взрывов: справа пропасть, слева – склон, а толпы любопытствующих валунов клонятся над бездной, готовые скатиться и познакомиться с путником, шепни он хоть что в полголоса.
