— Лен, я домой, — сказала Аня.
— Я тоже, — ответила Лена.
Утром они быстро собрались и вышли к машинам. Обратный путь студенты проделали без того энтузиазма, с которым они направлялись в колхоз. Может, устали за месяц работы, а может — от вчерашней попойки… Все были притихшие, помятые, сонные…
— Это и есть традиция? — спросила Аня.
— Наверное, — пожала плечами Лена.
Начался учебный год.
На третий день занятий после первой пары лекций, когда Аня с гурьбой студентов выходила из аудитории, неожиданно появился Николай. Сияя улыбкой, он пробился сквозь толпу, взял ее за руку и потащил в сторону.
Все прошедшие дни Аня ждала его. Сначала она надеялась, что он встретит ее на вокзале — ведь он не мог не знать, когда возвращается отряд. Все глаза проглядела, выискивая его в вокзальной толпе. Обиделась на Ленку, когда та сказала, что все нормально, обычное дело: картошка — одно, Москва — другое. И дома родителям что-то вяло рассказывала о колхозе, пересиливая желание убежать в ванную и зареветь в голос…
И вот теперь он появился и молча, буквально по-хозяйски хватает ее, словно свою собственность.
— Погоди, куда ты меня тащишь?
— Идем со мной, все узнаешь после.
— Куда? — спросила Аня, покорно следуя за ним.
— Отмечать.
— Что отмечать?
— Шеф одобрил все переработки, теперь — ни сучка, ни задоринки!
— Поздравляю, — сухо произнесла Аня.
— Не сердись, тебе не идет. Я только вчера вечером приехал в Москву, сидел пять дней у шефа на даче. Поехали отмечать!
— Ты с ума сошел — еще только одиннадцать!
— Одиннадцать — час волка. Самим правительством разрешено.
— Но у меня лекции…
— Перебьются без тебя. Никуда твои лекции не убегут. Еще пять лет лекций, все не высидишь.
Только сейчас Аня поняла, что он уже начал отмечать — до одиннадцати.
— А где ты отмечаешь?
— У меня в келье. Там уже народ ждет, я за тобой приехал.
Кельей он называл крохотную комнату в коммунальной квартире, которую снимал за небольшую плату. Сейчас войти в нее было почти немыслимо — набилось человек десять. На письменном столе неорганизованной кучкой стояли бутылки с пивом и водкой, дым висел пластами, открытое окно не помогало. Все говорили одновременно, не заботясь, слушают их или нет.
Николай вошел, выставил вперед Аню и гаркнул:
— Тихо! Знакомьтесь, Аня с первого курса исторического.
— Будущий Карамзин, — изрек бородатый парень, налил в рюмку водки и провозгласил: — За Аню с первого курса! — и заставил ее выпить.
Николай растолкал своих гостей, освободив для нее место на кровати, рядом с бородачом.
Аня села, чуть откинувшись на подушку в пестрой наволочке, и растерянно слушала обрывки разговоров и споров. Господи, какая же она темная, можно сказать, даже малограмотная.
— Кьеркегор, конечно, великий мыслитель, но зануда, и читать его тошно.
— А я отдам всего твоего Кьеркегора за одну работу Бахтина.
— Бахтин неоригинален!
— Бросьте вы Кьеркегора, Бахтина. Мы живем в одно время с гениальным ученым Гумилевым и даже толком не знаем всех его работ.
Аня читала Гумилева «Мое открытие Хазарии». Запомнила совершенно неожиданную для себя гипотезу о связи влажных и сухих циклов в степи с цивилизацией кочевников.
— Между прочим, доподлинно установлено, что отца его, поэта Гумилева, расстреляли напрасно. Он не был замешан ни в каких заговорах белых офицеров, просто его офицерская честь не позволила называть имена.
— Чушь! — завопил бородатый, сидевший рядом с Аней. — Сплошная чушь, придуманная с лучшими намерениями теми, кто пытается пробить публикацию его стихов. Только не нужно из мелких конъюнктурных соображений умалять значение гибели замечательного поэта! — Бородатый вскочил на ноги.
«И все-таки — подумала Аня, — у них в головах каша, либо они уже наотмечались с утра пораньше…»
— Настоящих поэтов всегда убивают! Это истина, — заявил высокий блондин.
— А кого не убивают, тот не поэт?
— Не поэт. Вон Евтух процветает, и Вознесенский, и иже с ними. А Высоцкий…
— Высоцкий — бард.
Аня не успевала переводить взгляд с одного выкрикивающего свое категорическое суждение на другого. Рядом с ней снова плюхнулся бородатый и нормальным голосом, словно не он только что вопил как глашатай на площади, сказал:
— Наверное, смотрите на нас глазами нормального человека?
— Почему вы решили, что я нормальный человек?
— У вас лицо такое — спокойное, ясное, чистое и доброе. У нас ведь институт, можно сказать, благородных девиц, где мужиков на каждом курсе можно по пальцам перечесть. Вот в аспирантуре уже фифти-фифти. Большинство девиц бегают по аудиториям с какими-то заполошными лицами, сексуально-озабоченные, интеллектуально взвихренные, но ни черта ни в том, ни в другом не понимающие. Секс — это искусство, а интеллектуальность девиц — как брачное оперение у птиц. Я вас не шокирую?
Аня покачала отрицательно головой, и бородатый, оживившись, положил руку ей на колено.
— И еще у нас путают интеллектуальность с мозговой сумятицей и переводом таковой сумятицы в вязкие слова.
Аня глазами указала бородатому на руку, лежащую на ее колене, но он не заметил или сделал вид, что не заметил. Тогда она двумя пальцами с брезгливостью, как что-то гадкое, взяла за обшлаг куртки и убрала руку с колена.
— Даже так? — изобразил удивление бородатый.
— Даже так.
— Эх, если бы не Николай, влюбился бы я в тебя, как первокурсник.
— Ну, если мы уже на ты, то прими мои поздравления: впервые вижу человека, который может влюбиться по здравому размышлению.
— Один — ноль, — снисходительно одобрил бородатый.
К ним подошел Николай.
— Ты извини, — обратился он к Ане, — мальчишки расшумелись, и каждый о своем.
— Мне очень интересно.
— Да, да, — бородач, — я не даю ей скучать.
— Ну тогда я спокоен, пойду разнимать спорщиков, пока не полетели пух и перья — я как-никак хозяин дома, — весело парировал Николай и отошел.
— Вот так манеры! Не то что у меня, я до сих пор не представился. Меня зовут Филипп, можно просто Филя.
— Простофиля? — засмеялась Аня.
— Совершенно верно. Я всегда первый говорю это, чтобы у собеседника не возникло спонтанное желание сострить, ибо слушать одну и ту же остроту, начиная с детского садика, согласитесь, пошло, — с нарочитой небрежностью бросил бородач.
Аня засмеялась и, протянув ему руку, представилась:
— Ну а я — Аня.
— Мы знаем. И, между прочим, не только потому, что твое имя назвал хозяин, — он нам о тебе все уши прожужжал.
Аня почувствовала, что краснеет, и промолчала. Филипп склонился к ней и шепнул:
