Первый язык прошли по узенькой тропинке между таявшим снегом и головокружительной пропастью, усаженной огромными валунами. По другому языку пришлось идти прямо по снегу. Снег подтаял, покрылся коркой, и двигаться приходилось медленно, пробивая снег на каждом шагу, чтобы, поскользнувшись, не загреметь вниз метров так на 300–400. Зато было прохладно. Но вот снег кончился, и дальше тропинка метров через 10 превратилась снова в дорогу. «К концу месяца растает, и сможем уже на машине проехать», — подумал Матвеич, поджидая Казимира. Вокруг была такая красота, что только на Колыме и увидишь. Может, на Бали каком-нибудь и красивее, но здесь царила первозданная дикая суровая природа. Вверху на сопках лежал снег, вокруг цвели рододендроны, а внизу расстилался вечнозеленый кедровый стланик. Далеко в дымке синели сопки, парил орел, и тишина, оглушающая тишина. Чистый воздух, чистая вода.
— Скажи, но для чего тогда блистательные гордые султаны? Рабы и нищие зачем тогда? — пробормотал Матвеич из любимого Хайяма.
Казимир же глядел в бинокль и ворчал на свою беспокойную лайку, которая по своей молодости еще не понимала всей важности момента.
Вниз пошли ходко и остановились через час, когда на тропе появились первые свежие медвежьи следы.
— Всю дорогу загадил, засранец, — ворчал Казимир, — утром прошел.
Жара усиливалась, парило, комары совсем озверели, и идти становилось трудней.
Но привычные к переходам, друзья шли, почти не сбавляя шаг, только зарядили на всякий случай оружие. То и дело приходилось откатывать болотники и переходить ручьи и речки, благо в это время охлаждались ноги. Через три часа, пройдя километров 17, подошли к ручью, обошли его вверх и вниз, но никаких признаков «хищников» не нашли.
Остановились на косе между двумя протоками, быстро соорудили костер, подвесили котелки. Матвеич, как обычно в таких условиях, разулся, разделся по пояс и от души поплескался в ручье. Вода уже закипела, и они, заварив лапшу, сели обедать. Не торопясь поели и принялись за чай.
— Такого чая дома не попьешь, — рассуждал Матвеич.
Казимир охотно соглашался.
Матвеич уже начинал третий стакан (любил пить чай из стакана) и между прочим спросил;
— Казик, а как хозяина настоящее имя?
— Ну как, медведь, как еще, — отозвался Казимир, посмеиваясь: опять Матвеич что-то мудрит.
— Нет, медведь — это медоед, тоже псевдоним, славяне придумали, а настоящего имени его никто и не знает, а если и произнесешь его настоящее имя — тут он и появится.
В это время пес Искерий встрепенулся, вскочил и, застыв на месте, стал вглядываться в кусты на другом берегу ручья.
— Чего ты вскочил, балбес? — прикрикнул Казимир. Но в это время Матвеич уже увидел на другом берегу метрах в шестидесяти медвежью морду, а потом и всего медведя.
Медведь был красавец: светло-коричневого цвета и с белым широким галстуком на груди. Он удивленно смотрел на них и не двигался. Искерий от страха заливался лаем — такого зверя он увидел первый раз в своей еще короткой жизни.
Казимир тут же вскочил и схватил попавшийся ему под руку карабин Матвеича.
— Подожди, — сказал Матвеич, — может, уйдет.
Казимир молча целился и ждал. Матвеич осторожно (босиком по гальке не побегаешь) обогнул его, нагнулся, поднял ружье и, уже выпрямляясь, глянул в сторону ручья. Искерий в это время обезумел от лая. На другой стороне из кустов показалась еще одна огромная черная медвежья голова. Выпрямившись, Матвеич сдавленно крикнул Казимиру:
— Казик, медведь!
Тот, перебирая босыми ногами, продолжал держать на мушке первого медведя и приговаривал:
— Вижу, вижу.
Огромный черный медведь уже весь поднялся из кустов, свалился в ручей и, подняв тучу брызг, пошел на людей. И тут лайка, обезумев от страха, злости и собственной отваги, бросилась на зверя. Медведь остановился, поднялся на задние лапы во весь свой громадный рост и зарычал на собаку. В это время Матвеич уже вскинул ружье и нажал спуск. Но он привык к своему ружью, а на ружье Казимира надо было взводить курок. В тот же миг Казимир повернулся и тоже нажал спуск карабина с таким же результатом. Карабин был на предохранителе.
Картина была потрясающая. Огромный черный медведь стоял на задних лапах в 10 метрах от двух босоногих людей, застывших с ружьями, рычал на маленькую лайку, почти щенка, которая, захлебываясь от ярости, прыгала вокруг него. И тут почти одновременно Казимир хладнокровно щелкнул предохранителем и выстрелил, а Матвеич взвел курок и тоже выстрелил. Пуля из «Сайги» пробила плечо медведя, но он даже не покачнулся, а следующая пуля из ружья 12 калибра ударила в грудь, и гигант, заревев от боли, стал оседать, вторая ружейная пуля уложила его на гальку.
И наступила тишина.
Искерий мгновенно смолк, Матвеич уже прикурил сигарету, неизвестно как попавшую ему в руки, а Казимир глядел вперед, тщетно пытаясь увидеть другого медведя. Только сейчас они почувствовали, как больно стоять босиком на гальке, тут же обулись, подошли к громадной туше, держа наготове ружья. Обе раны, видимо, были смертельны. Ну, еще бы, с такого расстояния в упор! А карабинная пуля прошла навылет.
— Вот и надейся на карабин, — огорченно сказал Матвеич.
Казимир вдруг рассмеялся:
— А главное — босиком!
— Да-а, если что, так и удирали бы босиком, ног не чуя. Но Искерию спасибо! Молодец пес — медвежатником будет.
— Слышь, Матвеич, они ведь парой шли. Гуляли, а он, видать, приревновал нас к той красавице.
— А нам что оставалось делать — самооборона, да и не превысили необходимых мер: через полминуты он бы нас на куски порвал, и правильно — не хватай чужое оружие!
— Да я думал, стрелять-то не придется, и взял, что поближе, — оправдывался Казик. — Ну ладно, попьем еще чаю, да возвращаться пора.
— И главное — босиком, — не унимался Казимир.
Возвращаться было трудней. Все время шли вверх на перевал, да еще тащили тяжеленную шкуру. После обеда было не так жарко, но комары словно осатанели. Дойдя до очередного ручья, поплескались в воде и, намазавшись «Датой», двинулись дальше и выше. Дошли, наконец, до перевала, обтерли с наслаждением лица и руки снегом и пошли по подтаявшей корке снежного языка. И тут-то Матвеич, потеряв осторожность, поскользнулся, упал на бок и покатился вниз. С ужасом чувствуя, что сейчас сорвется с крутого склона и загремит вниз по камням, Матвеич умудрился со шкурой на плечах повернуться на живот и, пробив пальцами обеих рук крепкую корку наста, удержаться на снежном языке буквально на последнем метре, дальше уже был обрыв.
— Казимир, — сдавленно прохрипел он, — держусь.
Казимир осторожно обошел его сверху, протоптал как следует сбоку снег и, протянув руку, помог Матвеичу встать на утоптанный снег. Второй язык прошли уже по протоптанной тропинке без приключений. Поглядев вниз, Матвеич покачал головой и сказал Казику:
— По кускам бы собирали.
Казик ответил:
— Это медведь отомстил за свою шкуру.
Через месяц, когда полностью растаял снег, они снова поехали по этой дороге. Но это уже другая история.
Золотой пуд
Бросив телефонную трубку, Синегоров схватил свою радиостанцию «Стандарт» и помчался на выход. Выскочив на улицу, начал вызывать Захарченко:
— 41-й! 41-й! Двадцать шестому!
Но тот молчал.
— Черт, заправляется, наверное.
В это время подъехал на своем «уазике» другой опер, Андрей. Синегоров вскочил к нему в машину:
— Давай, жми на пост.
Андрею повторять не надо, он мгновенно развернулся, и они помчались на пост ГАИ. Пока ехали, отозвался Захарченко. Матвеич велел ему быстро ехать на пост ГАИ и задержать зеленый «УАЗ»-фургон, который должен вот-вот проехать.
— Что искать? — спросил Паша.
— Полный шмон, — кратко ответил Матвеич.
— Понял!
— Андрюха, мы уже опоздали, наверное, тормозни возле поста, возьмем гаишника — и до соседнего поселка, может догоним.
Остановившись возле поста, подхватили сотрудника ГАИ, молодого лопоухого лейтенанта, и помчались дальше. Лейтенант сразу сказал, что после звонка Синегорова «УАЗы» не проезжали, но перед этим минут за десять проехал темно-зеленый фургончик.
— Они, догоним, — заключил Матвеич.
Андрюха молча жал на газ. 120 километров в час для него был не предел. Через 20 минут догнали фургон. Синегоров решил обойти его и тормозить только возле следующего поселка на автобусной остановке. Так и сделали. Свою машину и гаишника Матвеич поставил навстречу фургону, а сам с Андреем встал на обочине другой стороны как ожидающий попутку.
Через несколько минут показался фургон. Лейтенант махнул жезлом, и фургон остановился в аккурат возле Матвеича. Гаишник неторопливо шел через дорогу к фургону, водитель смотрел в его сторону. В это время Синегоров открыл дверь со стороны пассажира, схватил его за руку и воротник и резко вырвал с сиденья прямо задом на обочину. Андрей уже открыл дверь в салон и, наставив пистолет, велел выходить по одному. Матвеич быстро обыскал пассажира и, убедившись окончательно, что тот пьян вдребезги, бросил его на обочине. Другие пассажиры интереса не представляли, две женщины и подросток. Взялись за водителя, тот пояснил, что везет товарища по его каким-то торговым делам, а остальные — попутчики. В это время Андрей открыл сумочку, лежавшую в кабине. Две пачки пистолетных патронов и еще россыпью штук восемь.
