Чарли не мог в это поверить. Мысль о таком предательстве была явно плодом больного воображения, дурным плодом, выращенным на почве подозрительности, страха и отсутствия самоуважения. В доме Чарли не было места для такого предательства. Неверность никогда не проживала в старом доме Филбриков и никогда бы не могла там проживать. Потолки бы сгнили, в стенах появились бы дыры, а пол потерял бы свою твердость и устойчивость.
Чарли испытывал душевные муки, да и физическую боль в пояснице. Эмоции прошедшего дня были слишком жестоки для человека, который только что встал, можно сказать, с больничной койки. Чтобы не тревожить Беллилию, он переоделся в ванной, тихо подошел к кровати и осторожно опустился на матрас. Она не пошевелилась. Через несколько минут Чарли тоже крепко спал.
Комната была освещена ночником Беллилии, и Чарли оставил его включенным. Но проснулся он в кромешной тьме. В первый момент он даже не удивился: все время, пока он болел и спал один в комнате, света по ночам не было. Но когда он сообразил, что на дворе опять бушует буря, что река снова пришла в ярость, а у ветра все сильней разгораются страсти, его вдруг поразила окружающая темнота, и он тут же решил, что ослеп. Протянув руку к своей лампе, он на ощупь нашел выключатель и повернул его. Комната оставалась такой же темной.
В страшном кошмаре он не мог ни двинуться, ни крикнуть. Голос у него пропал. А когда он протянул дрожащую руку к жене, то не мог найти ее в постели.
На подкашивающихся ногах он пробрался в бесконечной, сплошной темноте к выключателю на стенке у двери. Нащупав его, он услышал щелчок и ожидал, что зажжется свет. Но темнота не исчезла. Ему стало плохо. Голова кружилась, он еле держался на ногах, в памяти всплывали мельчайшие детали тех ощущений, которые он испытывал перед тем, как потерял сознание, и ему показалось, что он вот-вот снова его потеряет. А пока он все-таки успел нащупать на камине спичечную коробку и зажег спичку. Маленькое желтое пламя прорезало темноту. Дрожащие руки Чарли нашли свечу, и желтый огонек прикоснулся к фитилю. Первые лучи мигающего света озарили висящий над камином портрет его матери в золоченой раме. И к нему сразу же вернулось здравомыслие, он снова стал самим собой – логически мыслящим человеком. Он понял: буря порвала электропровода, и всем его болезненным фантазиям можно найти такое же разумное объяснение. Он проклинал себя за то, что позволил своему разуму заразиться вирусом страха, и был уверен, что Беллилия спокойно спит на своей половине кровати.
Но ее там не оказалось. Ее не было и в той комнате, куда она уходила спать во время болезни Чарли. Ее вообще не было нигде на втором этаже, а когда он со свечой в руке спустился вниз и стал звать ее, никакого ответа не получил. Он обошел весь дом, осмотрел каждую комнату, но от Беллилии остались только платья, висящие в гардеробе, медные кастрюльки, разная кухонная утварь, которую она специально для себя покупала, остался запах ее духов и кремов, остались занавески, покрывала, мебель и ее гиацинты в синем горшочке.
– Беллилия! Белли! Где ты?
Ответил ему лишь вой ветра.
4
В окружающем мире не осталось ничего, кроме белых вихрей, двигающихся в самых разных направлениях. Снежинки сыпались с облаков, как пух из разорванной подушки. Упавший снег снова поднимался вверх и крутился гигантскими спиралями, словно это были души, покидающие церковное кладбище. Ни один нормальный человек не мог бы никуда уйти в такую бурю, сказал себе Чарли, снимая с крючка масляную лампу, висевшую перед входом на террасу. Он уже надел брюки, фланелевую рубаху, шапку и макинтош.
Лампа болталась у него на запястье, когда он поднял руку ко рту и крикнул: «Беллилия! Беллилия!» Он пробился взглядом сквозь снегопад, но так ничего и не увидел, кроме белой круговерти снега, поднимающегося с земли, и белых хлопьев, падающих из тяжелых туч.
Он пробил себе путь по сугробам и с огромным трудом поднялся по склону, ведущему к воротам. Снег был сухой и легкий, но его насыпало так много, что найти под ним дорогу было невозможно, и Чарли не был уверен, что не попадет в какую-нибудь яму. Вскоре он обо что-то споткнулся и увидел под снегом нечто темное. Как только он наклонился, ветер сорвал шапку с его головы и покатил в сторону. Он схватился руками за уши: они горели так, словно на них набросился пчелиный рой. Яростные хлопья снега снова обрушились на него, засыпая глаза колкой пудрой. Слезы мешали ему видеть, и он с трудом разглядел, что темный предмет – это дорожная сумка из коричневого сафьяна, которую он подарил Беллилии на день рождения.
А чуть подальше, на краю канавы, почти полностью покрытая снегом, лежала его жена.
– О Боже! – воскликнул Чарли. Ветер перехватил звук его голоса и унес в сторону вместе с холодным снегом.
Чарли поднял Беллилию. Почти все его силы ушли на то, чтобы вытащить ее из канавы и дотащить до дверей террасы. Тут он чуть не свалился и, прижавшись спиной к стене, в течение нескольких секунд преодолевал слабость. Когда наконец ему удалось втащить Беллилию в дом и уложить ее на пол на кухне, он опустился рядом на колени и стал слушать, бьется ли ее сердце, но от сильного волнения ничего не услышал. Приподняв неподвижное тело и прижав его к груди, он забыл всю свою злость, забыл, что она пыталась убежать от него, помнил только, что любил ее и был с ней счастлив.
Беллилия не открывала глаз, пока Чарли не донес ее до дивана в своем кабинете и не покрыл меховым пледом. Тень пробежала по ее лицу, когда, открыв глаза, она посмотрела по сторонам и узнала дом, из которого ей не удалось убежать. Беллилия снова закрыла глаза, чтобы ничего этого не видеть. Она явно страдала из-за своей неудачи.
Чарли побежал в подвал, набросал угля в печь отопительной системы и, вернувшись назад, включил радиатор. Когда в комнате стало тепло, он снял с жены плед, а потом стал снимать мокрую одежду. Она открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Болезненная улыбка скривила ей губы. Чарли растирал ее тело жестким полотенцем, пока кожа не покраснела, но Беллилия продолжала дрожать. Печаль в ее темных глазах, дрожь и молчание напомнили ему спаниеля, который был у него в детстве, и он сейчас испытывал такое же чувство жалости к Беллилии, какое испытывал когда-то к той полностью зависевшей от него собачке. Он завернул жену в одеяло, отнес наверх в спальню и уложил в постель. За все время, пока она приходила в себя, Чарли ни разу не проявил недовольства и не задал ни одного вопроса о причинах ее странного поведения.
– А теперь, моя дорогая, – сказал он ласково, – тебе надо выпить горячего молока с бренди, и ты сразу же уснешь. – Он накрыл ее толстым шерстяным одеялом в пододеяльнике, на котором его мать вышила когда-то узор, где чередовались змеи и яблоки.
Она выпила молоко с бренди, держа в обеих руках, как послушная девочка, старинную серебряную кружку. И с таким же послушанием подчинилась команде мужа уснуть.
Чарли на цыпочках вышел из комнаты. Он сделал для нее все, что мог, и решил, что в любом случае ему надо посоветоваться с врачом. Направляясь к телефонному аппарату, он думал, что надо сказать, если доктор спросит, как его жена могла так сильно простудиться. Сняв трубку, он обнаружил, что телефон не работает. Ветер разорвал и телефонные провода. Чарли даже обрадовался. Чувство долга требовало позвонить доктору Мейерсу, но он испытал большое облегчение оттого, что ему не надо будет отвечать ни на какие вопросы.
Все это напряжение, потраченные силы и волнение должны были свалить его с ног. Но ему не только не хотелось спать, он даже не чувствовал никакой усталости. Как Чарли ни старался, ему так и не удалось справиться со своим любопытством. Когда Беллилия поправится, он задаст ей несколько важных вопросов. Подойдет к разговору совершенно спокойно, не проявит ни злости, ни подозрения, но своей любовью и твердостью докажет ей, что она может довериться ему, ничего при этом не опасаясь. Вот как он представлял эту сцену: Чарли и Беллилия сидят у камина. Чарли тихим, мягким голосом убеждает жену честно во всем признаться. Однако придуманная сцена не принесла ему успокоения. Он все время невольно вспоминал свои беседы с доктором Мейерсом и думал, а не подслушала ли Беллилия предостережения доктора. Но если это так, то почему она ждала целых четыре дня? Почему раненая гордость не заставила ее бежать в тот же день? И какая здесь связь с ее неожиданной ненавистью к Бену Чейни?
Его мысли блуждали по темному кругу, не принося прозрения. В конце мучительного часа он не стал мудрее, чем был в начале. И вдруг он вспомнил о дорожной сумке и вышел за ней из дома. Вообще-то он не стал бы открывать сумку жены, тем более изучать ее содержимое. Это было бы недостойно джентльмена, который не считает себя вправе читать письма своей жены. Однако сейчас у него имелось для этого серьезное оправдание. Сумка насквозь промокла, и ее содержимое может заплесневеть, если предметы не вытащить и не просушить.
