Девушка задумалась.
– Гладиатора, фабричного рабочего. Да мало ли кого… Чаще всего гладиатора… Как-то один пьяный вопил на всю округу… – И Кэте заорала нетрезвым голосом: – Хочу гладиатора!
Мок верил в подсказки интуиции, в автоматизм мышления, столь модный последнее время в искусстве авангарда, придавал большое значение цепочкам ассоциаций, даже самых странных, был убежден, что последовательность представлений может нести в себе нечто пророческое. Манифесты Дюшана[26] не казались ему извращенными фантазиями дегенерата. Мок никогда не отмахивался от полицейских суеверий и предчувствий. Вот и теперь вопрос, кого изображает Август, ему подсказала интуиция. Закрыв глаза, Мок принялся копаться в памяти. Пусто. Жажда. Похмелье. Усталость. Бессонная ночь. Кэте, изображая пьяного, кричит: «Хочу гладиатора!» Дама в кабинете тоже бубнила заплетающимся языком: «Хочу кучера! Немедля! Подать его сюда!» Звуки фокстрота. Все это было несколько дней тому назад, когда он пил джин и обнимал фордансерку за тоненькую талию. «Венгерский король». Это там молодой кельнер, помогая нести Рютгарда к машине, объяснял Моку: «Наш директор, герр Билковский, запрещает нанимать извозчиков. Лошади пачкают тротуар перед гостиницей». А дама кричала: «Хочу кучера!» «Сию минуточку, милостивая государыня», – отвечал кельнер…
– Скажи-ка, Кэте, – Мок почуял след, – а кучером Август не переодевается? Или матросом?
Девица отрицательно покачала головой и с изумлением увидела, как Мок – несмотря на то что она не подтвердила его слов – радостно улыбается и пулей вылетает из номера, чуть не разбив высокое зеркало, припорошенное пудрой.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, шесть утра
В дверях гостиницы Мок столкнулся с Мюльхаусом. Новый шеф комиссии убийств крепко взял Мока под руку и потихоньку повлек к месту обнаружения тела. Второй рукой Мюльхаус теребил бороду.
Веселое щебетание птиц предвещало жаркий день. Над платанами поднялось желтое колесо солнца.
– Пройдемся, Мок. Любите утренние прогулки по парку?
– Только если на деревьях не развешаны трупы.
– Настроение у вас, вижу, хорошее. Этакий юмор висельника. – Мюльхаус вынул изо рта трубку и сплюнул в кусты коричневой слюной. – Скажите, мы имеем дело с серийным убийцей?
– Я не знаток теории криминалистики, если она вообще существует. И уж подавно мне неведомо, как наука определяет серийное убийство…
– А если обойтись без науки?
– Полагаю, да.
– У жертв серийных убийств всегда есть что-то общее. Во-первых, убийца всегда оставляет трупы в таких местах, где их наверняка обнаружат. Тела матросов у плотины, труп, висящий на дереве в излюбленном месте прогулок… А во-вторых, что общего у убитых «врагом Мока», как все уже называют преступника?
– Кто это «все»?
– Пока только сотрудники полицайпрезидиума. А скоро его так будут именовать газеты. Сначала в Бреслау, потом по всей Германии. Хотя мы действуем втайне, утечек информации в прессу избежать не удастся. Всех ведь не запугаешь, как эту служаночку и ее возлюбленного. Вы прославитесь…
– Какой вы мне задали вопрос?
Моку хотелось залепить Мюльхаусу пощечину, как давеча Августу, и со всех ног броситься туда, где сутенеры предлагают услуги мужских проституток, переодетых матросами. А тут изволь топтаться на одном месте, вдыхая запах подкопченного табака «Бадиа». У Мока даже зуд пошел по пальцам и по спине. Чешись не чешись – не поможет. Такая почесуха навещала Мока довольно часто, и он никак не мог подобрать для нее подходящее определение. И вот сегодня нужное слово нашлось. Моку вдруг вспомнился фрагмент из Тита Ливия, где было прилагательное impotens, означавшее «бессильное бешенство».
– Я спросил вас, что общего у убитых «врагом Мока»?
– Само прозвище преступника уже дает ответ на ваш вопрос. Зачем вы спрашиваете о том, что нам давно известно?
– Я бы мог ответить вам сакраментальным «здесь задаю вопросы я», но не буду. Лучше поиграю в Сократа, а вы уж сами дойдите до правды…
– Извините, у меня нет времени, – отмахнулся Мок и быстрым решительным шагом направился прочь от Мюльхауса.
– Стоять! – крикнул Мюльхаус. – Это приказ!
Мок подчинился, но не сразу. Свернув к пруду, он опустился на колени и зачерпнул пригоршню воды.
– Времени у вас нет? С этой секунды времени у вас масса. В комиссии нравов работы поменьше. У меня вы больше не работаете. Возвращайтесь к Ильсхаймеру.
– Почему?
По лицу Мока стекали струйки воды. Фигура Мюльхауса двоилась и троилась у него перед глазами. Эберхард попробовал представить себе свою будущую карьеру в комиссии нравов. Да бисексуал Ильсхаймер просто попрет своего разоблачителя в три шеи со службы за пьянство, разгильдяйство и халатность!
– Вы работали у меня по двум причинам. Во-первых, убийца чего-то от вас хочет. Я полагал, вы знаете, чего он хочет, и броситесь за ним по следу как бешеный пес, чтобы отомстить за смерть невинных людей…
– Бешеный пес мести. – Мок вытер щеки. – Образ из новейшей поэзии.
– А вы, оказывается, понятия не имеете, чего добивается преступник. Психологический сеанс с доктором Казничем ничего следствию не дал…
– И потому вы меня увольняете? – Мок смотрел на вспышки магния и сопровождающие их клубы дыма. Тело фотографировали.
От дерева отделился Смолор и, держа в руках протокол допроса служанки и ее кавалера, направился к Моку и Мюльхаусу. – Толку от бешеного пса мести никакого, да?
– Не потому, Мок. – Мюльхаус взял Эберхарда под руку. – Тут другая причина. Вы не ответили на мой вопрос. Я уже не буду Сократом, а вы – моим Алкивиадом…[27]
– Тем более что этот последний плохо кончил…
– Во-вторых, что общего между жертвами? Ненависть убийцы к Моку. Это объединяет все шесть жертв. Что общего между двумя последними трупами? – Мюльхаус повысил голос и посмотрел на приближающегося Смолора. – Говорите же, черт вас возьми. Какая связь между старым матросом Олленборгом и директором речного порта Вошедтом?
– Обоих допрашивал герр криминальассистент Мок, – сказал Смолор.
– Совершенно справедливо, вахмистр. – В голосе Мюльхауса прозвучало уважение. – Эта сволочь хочет нам сказать: «Я убью каждого, кого ты допросишь, Мок. Не допрашивай никого, Мок. Прекрати следствие, Мок». Теперь понятно, почему я вас отстраняю? Кого вы еще допрашивали? Кому еще подписали приговор? Кто следующий погибнет в этом городе?
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, без четверти семь утра
К дверям «Южного парка» подъехал арестантский фургон. Из него вышли двое полицейских в мундирах и бодрым шагом, позвякивая саблями, направились в гостиницу. Через некоторое время они вышли, ведя под руки Китти. Девушка брыкалась, вырывалась и пыталась кусаться. У одного из полицейских съехал набок кивер.
Мюльхаус, Мок и Смолор внимательно наблюдали за этой сценой.
Китти с ненавистью уставилась на Мока. Тот подошел к ней и шепнул:
– Пойми, Кэте, это для твоего же блага. Посидишь пару деньков в хорошо отапливаемой одиночке и выйдешь. – Мок наклонился поближе к Китти и прошептал совсем тихо: – Я возмещу тебе убытки.
В знак благодарности проститутка плюнула в Мока. Слюна повисла на рукаве его пиджака. Прочие полицейские усмехнулись в усы, ожидая ответных действий со стороны сослуживца. Тщетно. Он лишь сдернул с головы у девушки парик и пригладил ее сальные волосы.
– Я навещу тебя в камере, Кэте. Все будет хорошо.
Девушка послушно села в фургон. Один из полицейских последовал за ней, второй уселся на козлы и хлестнул кнутом коня.
– Гepp комиссар, – Мок большим кленовым листом стирал слюну с рукава, – убийцу можно заманить в ловушку. Он ведь все время за мной следит. Иначе откуда бы он знал, кого убивать? Я могу допросить кого-нибудь, а потом мы возьмем этого человека под колпак. Например, Китти. Глаз с нее не спускать, когда выйдет. И этот скот выдаст себя, никуда не денется. А кроме того… я хочу работать у вас. Пусть даже по какому-нибудь другому делу.
– Я не ярмарочный проповедник и дважды не повторяю. – Мюльхаус сложил вчетверо протокол Смолора. – Да и никакого другого дела у нас сейчас нет. Вся полиция в городе занимается исключительно «четырьмя матросами». Точнее, шестью, если считать Олленборга и Вошедта. Директор порта в придачу был почетным контр-адмиралом. Прощайте, господа.
Мюльхаус сел в поджидавший у гостиницы «опель». За ним последовал фотограф Элерс со своим штативом. Люди доктора Лазариуса погрузили носилки с телом в свой экипаж.
Окутавшись дымом, «опель» с рычанием тронулся с места. Рядом с Моком и Смолором автомобиль притормозил. Из окошка показалась борода Мюльхауса.
– Вы мне вот что объясните. Почему на теле Вошедта нет никаких следов истязаний, а он в своей записке заявляет что-то вроде «человек в капюшоне палача пытками принудил меня сделать заявление, что я – прелюбодей».
