– Ради бога, милый!.. Мы подъезжаем.
Ах какая копунья эта Беатриче! Как долго она мне приготовляет ванну. Уже прошло сорок минут со всей этой возней. Скорей… Я не успею как следует одеться! Я не могу заставлять его ждать и в то же время хочу быть красивой!..
Думаю ли я о чем-нибудь? Нет, все ушло куда-то далеко, это все потом, потом… Потом я буду терзаться совестью, плакать, мучиться, может быть, раскаиваться, но теперь скорей, скорей! Он меня ждет…
Он меня ждет. Лицо его бледно. Он берет меня под руку, и мы идем молча.
Вдруг он останавливается.
– Не могу идти. Я позову ветуру, – говорит он, тяжело переводя дух.
– Это далеко?
– Нет, несколько шагов, но…
– Это ребячество, – смеюсь я. Мы опять идем молча.
У калитки он вынимает ключ, но руки его дрожат, он не может попасть в замок. Я беру ключ и открываю калитку. Он ведет меня через красивую мраморную террасу в большую строгую гостиную.
– Ты у меня, Тата, и моя, – говорит он. – Снимай пальто и шляпу, будь хозяйкой. Приказывай мне.
Он открывает дверь в спальню – большую, светлую.
Я вижу массу роз в вазах, на широкой кровати, на туалете и просто рассыпанных по полу.
Его руки дрожат, когда он мне помогает снять шляпу и пальто.
Я стою у большого венецианского зеркала, поправляю волосы и пьянею от запаха роз, от тепла камина, от этого прекрасного лица, отражающегося в зеркале за моим плечом.
Я смотрю на него, протягиваю ему руки и губы. Мгновение… Он схватывает меня, рвет на мне платье и шепчет, задыхаясь:
– Прости, прости… Я дикарь… Я грубое животное… Но я не могу, не могу, я так долго ждал тебя!
Вечер. Почти ночь.
В гостиницу отправлен посыльный с запиской. Я велела переслать мои вещи в мою мастерскую, где живет пока Вербер, и сказать, что буду там послезавтра.
Эту ночь и завтрашний день он требует себе. Я согласилась на все, но этот разговор меня отрезвляет. Я напоминаю ему, что мы не ели с двух часов дня.
Он достает мне из шкафа какое-то фантастическое одеяние из мягкого шелка и кружев, сам завязывает широкую ленту пояса.
– Я сам, сам одену тебя, Тата, я так мечтал об этом.
Как он умеет красиво любить!
Этот холодный ужин в маленькой столовой в стиле Людовика XIII – просто поэма. Не то это страстные ласки, не то детская игра.
Его смех так заразителен, его поцелуи опьяняют больше, чем шампанское. Мы едим с одной тарелки, пьем из одного бокала, в который он, смеясь, сыплет лепестки осыпавшейся на мою грудь розы.
Что сделалось со мной, не знаю, но это уже не любовь, не страсть – это безумие!
Мы измучены, мы едва двигаемся, а между тем жадными глазами смотрим друг на друга.
Он полулежит на полу на белой медвежьей шкуре, облокотившись на мои колени. Он смотрит на меня своими бездонными глазами и несвязно говорит о своей любви.
Я гляжу в эти глаза, наклонившись к нему, и жадно слушаю его голос. Я вижу его полуобнаженное тело в мягких складках белого арабского бурнуса, накинутого на плечо… Я чувствую, я знаю, что еще минута – и мы оба сойдем с ума. Я боюсь за свой рассудок и говорю, как в бреду:
– Замолчи, замолчи! К нам идет безумие! Слышишь его шаги? Мне страшно!
Полдень. Луч солнца тонкий, как золотая нить, падает через кружевную занавесь между тяжелых шелковых портьер. Он скользит по белой спинке низкой кровати, переламывается, тянется и падает на его голову. Он спит, а я смотрю на него.
Лицо его серьезное, даже какое-то скорбное, но как оно красиво – не классической красотой, а чем-то иным. Странно, Старк нисколько не похож на Байрона, но его лицо в эту минуту напоминает мне портрет поэта.
Мой взгляд окидывает всю его фигуру: одну руку он положил под щеку, другая откинута, формы красивых, стройных ног ясно видны под тонким одеялом. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать это безукоризненной формы горло, но останавливаюсь.
Художница берет верх над любовницей. Я уже ищу, чем и на чем зарисовать эту позу и это лицо.
Тихонько сползаю с постели. Я вспомнила, что вчера, когда мы шли ужинать, он показал у большого итальянского окна уютный уголок, отделенный цветущими растениями от его кабинета.
– Это маленькая мастерская, если Тата захочет рисовать, – сказал он.
Его рука обвивала мою талию, я чувствовала его дыхание на своем плече и не обратила внимания на этот уголок.
Теперь я о нем вспомнила и бегу туда.
Милый, как меня трогает это внимание, эта заботливость. Тут все, что надо: акварель, пастель, даже сверток холста и мольберт.
Хватаю цветные карандаши и тихонько возвращаюсь.
Слишком темно, и я откидываю уголок портьеры. Торжествующее итальянское солнце! Я забыла, что оно не любит шутить, оно врывается властно.
Старк быстро открывает глаза… Руки его ищут меня. Он хочет вскочить с постели…
Мой Дионис найден!
– Ради бога, не двигайся! Останься так! – кричу я в восторге.
Он делает одну из своих красивых гримасок и замирает, лукаво глядя на меня. Он знает, что красив и что я им любуюсь.
Когда я возвращаюсь в мою мастерскую или иду куда-нибудь, я могу думать. И я думаю: что, собственно, в нем так сводит меня с ума? Теперь я уверена, что это именно какая-то женственность. Женственность движений, это грациозное кокетство, эта небрежная томная лень, и рядом с этим детская живость и веселость.
Как художница я в восторге от его тела. Это нежное и сильное тело с тонким станом – безукоризненными руками и ногами, оно тоже немного женственно, но это именно то, что мне надо для моего Диониса.
Вся любовь его, страстная и нежная, – красивая любовь. За эту неделю он наполняет мою жизнь такими грациозными и тонкими мелочами, будто читает мои мысли.
Вчера мы стояли на Монте-Джианиколо. Я смотрела на огоньки Рима у моих ног, на звезды над моей головой, и странное чувство охватило меня. Я любила весь мир, всех людей! В эту минуту хотелось пожертвовать жизнью, чтобы сделать всех счастливыми, – мне казалось это долгом. Хоть этой ничтожной жертвой заплатить за мое огромное счастье!
Старк снимает шляпу. От его движения я опоминаюсь, смотрю на его склоненную голову и спрашиваю:
– Тебе жарко?
– Нет, я сделал это перед твоими чувствами, Тата.
На площадке у дуба Тассо темно, моя шляпа бросает густую тень на мое лицо, я не сделала ни одного движения…
А ты догадался, милый.
Хотела сегодня присесть за работу и только расположилась, как пришел Старк и утащил меня гулять, а потом к себе.
Я читала себе нотацию: у меня ничего не сделано, Люция Песка уедет скоро на гастроли куда-то в Англию, я переплачиваю деньги натурщикам, но он приходит с упреком:
– Я жду тебя уже целый час, Тата.
– Посиди, милый, здесь со мной, мне необходимо поработать.
Он садится. Мы болтаем, но я вижу его глаза, слышу его голос, страсть начинает охватывать меня, я бросаю кисть и говорю:
– Пойдем гулять.
Мы уезжаем за город и там, прижавшись друг к другу, медленно ходим между кустами осенних цветов, полные страсти, и говорим друг другу слова, от которых кружится голова, темнеет в глазах.
Нужно написать домой толковое письмо. Я здесь уже три недели, а отделываюсь открытками, пишу, что страшно занята, что подробности письмом. С моей стороны отвратительно, скверно не написать всей правды Илье. Надо все сказать. Но не могу, не могу… Лучше я скажу все лично, когда вернусь, ему будет легче. Не могу я теперь об этом думать.
Сегодня выговорила себе день и упросила Старка не приходить.
– Целый день без тебя?! – капризно-детским тоном удивляется он. – Я ведь не мешаю тебе, я сижу смирно.
– Радость моя, когда ты тут, я не могу ничего делать, ни о чем думать, кроме тебя. Разве ты смог бы подсчитывать твои доски, когда я сидела бы около тебя?
– Конечно, нет.
– Ну так дай мне подготовить самое необходимое. Завтра я весь день с тобой.
– Хорошо. Я начинаю ненавидеть твое искусство. Делать нечего, это слишком сильный соперник. А я напишу все письма, совсем запустил дела.
– Вот и отлично.
– Но завтра, Тата, я приду раньше. Да? – Он вынимает из петлички бледно-лиловую хризантему, втыкает мне ее в волосы, целует в щеку и идет к двери. У дверей останавливается и задумчиво спрашивает: – Ho вечером ты не будешь писать?
– Да. Но мне хочется лечь сегодня пораньше, чтобы хорошенько выспаться, мне нужно завтра встать в восемь часов.
– Мы ляжем рано, и ты выспишься.
– Нет, нет! Пожалуйста, – говорю я поспешно, – оставь меня сегодня одну.
– Тата, я грубое существо, я животное, я знаю это, прости, но сегодня – ты увидишь – я буду тихий-тихий. Я поцелую тебя только сюда… – он дотрагивается до моего лба, – вот увидишь.
Я смотрю на него. Что он только делает со мной!
А Люция Песка? А два натурщика с торсами Геркулеса и глупыми мордами, которые в эту минуту дуются в карты у меня на кухне? А Ферели, который ждет меня в своей мастерской завтра в девять часов утра?.. А необходимые визиты?.. А… А он смотрит на меня!.. Хорошо, я приду вечером! Только как я завтра рано встану?
