И я занялась самым человеческим из дел – начала строить догадки и версии. Рядом со мной сопел бывший ирландский бог, который запросто ходил между мирами. И нет нужды быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: раз Диху был так настойчив, значит, есть во мне нечто, крайне необходимое волшебному существу.
«Правда, кое до кого, не будем указывать пальцем, это дошло только через сутки, – честно призналась я себе. – Явно не от большого ума».
Сида следовало изучить, понять, заслужить доверие хотя бы просто потому, что зеленоглазый сын Луга – единственный, кто сможет вернуть меня домой. Или это сделает кто-то из его волшебных родственников, или…
И в этот момент сыночек Луга облапил новую «домашнюю зверушку» за все места и потянулся за поцелуем.
Диху
Давно ему не спалось так сладко. Правду сказать, ему вообще давно не спалось. Стоило смежить веки здесь, в мире смертных, и насмешница-память возвращала изгнанника туда, в то время и место, куда возвращаться не следовало. У страны грез зыбкие границы, и за пеленой тумана чутко сторожит месть, страшная и заслуженная. О да, вполне заслуженная. Но сегодня…
…Скажи мне теперь свое имя, о дева шелковых бедер и сладостных объятий.
Но она, смеясь, змейкой выскальзывает из рук, струится, перетекает, окутанная туманным облаком серебристых волос. Наклоняется, колыхнув полной грудью. Зеленые глаза лукаво блестят сквозь спутанные пепельные пряди.
– Скажи прежде свое имя, о герой, лежавший со мной без даров и договора! Назовись, поймавший меня, будто форель в стремительном потоке!
И гордость отмыкает уста прежде, чем разум остановит хвастливое:
– Я – Диху сын Луга, девушка, и нет для смертной девы бесчестья в том, чтобы лежать со мной.
Смех бьет по ушам наотмашь. Она выпрямляет стан, отбрасывает назад волосы и, крепко удерживая его бедра ногами, изгибается, торжествуя:
– Ах! Воистину слеп ты, сын Луга!
Синие узоры татуировки расцветают на ее коже, извиваясь и наполняясь силой. Могущественные узоры. Смертная? Как бы не так!
Оглушенный наслаждением, он стонет сквозь стиснутые зубы и видит, как сияет ее запрокинутое лицо, так же искаженное страстью, но – сытое… Припухшие от поцелуев губы изгибаются в насмешливой улыбке.
– Ах, воистину слеп! И на слова так же скор, как и на любовь, Диху Благого двора! Так скор и так неосторожен!
– Чем мне расплатиться с тобой за это бесчестье, моя госпожа?
Голос повинуется не сразу, и слова слетают с губ рывками, будто вспугнутые птицы.
Зеленый взгляд напротив темнеет и становится жестким. Неблагая. Она – сида Неблагого двора, и он только что отдал себя ей в руки.
– А это мы решим, когда ты сумеешь найти меня, о Диху-нетерпеливый. И узнать мое имя сумеешь. А до этого ходить тебе в должниках, сын Луга, прежде целующий деву, а лишь затем спрашивающий о ее имени и роде!
Горячее тело под пальцами растекается туманом. Она ускользает порывом ветра, качнувшим вереск, и он остается лежать навзничь, распластанный под равнодушным взглядом луны.
– …О Кайлих трех Даров и трех проклятий! – пробормотал Диху прямо в мягкие губы, покорно дрожащие под его губами. – Кайлих жестокосердая, дева семи битв и семи побед… Что ты делаешь со мной, возлюбленная? Разве еще не довольно?..
И тут же он понял, что губы не те. И отпрянул, раздраженно щурясь.
– Что за…
Глаза у девы-эмбарр были перепуганные, круглые и блестящие, словно камушки. И такие же бессмысленные.
– Тьфу! – Сид откатился в сторону и бросил, глядя в потолок: – Извини. Увлекся.
– Мяу… – догадалась отозваться его послушная грелка. Судя по голосу, дальше сонных поцелуев дело не зашло. И то радость.
Мир грез только подразнил. О Кайлих, не твоих ли чар дело эти сны? Или то просто память бессмертного, у которой нет дна?
– Я извинился, – хмуро напомнил сид и успокаивающе погладил эмбарр по плечу. – Я не трону тебя.
Не так уж часто он держал обещания, данные смертным, но не в этом случае, не с этой смертной. Кровь не водица, а совести и морали у детей Дану отродясь не водилось. Сдержаннее надо быть. Или не надо…
Нет, то была не Кайлих, конечно, и даже не ее голос. Память, будь она неладна. Никакой щит не укроет от нее. А мстительная дочь Ллира только того и ждет, чтобы он сдался, изможденный укорами прошлого. Ищет, о Богиня, как же она его ищет! Сон ясно говорит об этом, как и о том, что рано или поздно – найдет.
– Это мы еще посмотрим, – посулил Диху расписным сводам потолка и сладко потянулся. Все-таки утро вышло неплохое. Бывало ведь и хуже, чем проснуться, обнимая теплую и покорную девицу. Много веков прошло, он стал осмотрительнее; если уж тешиться, то со смертной, на чьей коже не проступят синие узоры могущества в самый неподходящий момент, а глаза не сверкнут сытым торжеством.
И тут грохнула дверь, и с порога громыхнуло удивленным басом:
– Мать честная! Ну, ты даешь, тихоня этакий! Завалил-таки девку!
Кэтрин пискнула и утекла под одеяло. Диху сердито прищурился и процедил:
– Айвэн, ты – невежа. Тебя не учили прежде стучать в двери, а уже потом их открывать с пинка?
– Поучи меня вежеству, нелюдь! – огрызнулся боярин с долей смущения в голосе. – Я же в своем доме. И хватит тебе разлеживаться! Сам вчера грозился, что надобно тронуться с рассветом, а теперь, ишь, разнежился на перине-то!
– В твоей перине, – сид выскользнул из-под одеяла и недовольно передернул голыми плечами: боярин напустил холода, – было полно клопов! Печку не протопили. Сор из углов не вымели. Вон, под потолком что? Не паутина ли? – Он обвиняющим жестом ткнул пальцем вверх. – И это только часть списка. Мне продолжить, о гостеприимный друг мой?
– А и продолжь! – подбоченился Корецкий. – Чем ты еще недоволен?
– Изволь. – Диху спустил ноги на пол и поскреб пальцами ковер – шамаханский, но потрепанный. – Знаешь, что это? Это моль. Ты бы еще в чулан меня запер, дружище! А уж как твои люди обошлись вчера с моей собственностью, это вообще никуда не годится. Обрядили в обноски, накормили объедками, да еще и обругали. Хорошо ли это, Айвэн?
– Нехорошо, – признал хозяин. – Но что возьмешь со вздорной бабы?
– Твоя женщина, тебе и отвечать, – отрезал сид. – Зови ее – пусть прислужит, как должно. И чтоб одежду ей, – он махнул рукой на притаившуюся под одеялом девушку, – подобрала по росту, да поновее. У тебя есть, я же знаю, так что нечего жадничать. Я с тобой сполна расплатился, скотина ты прижимистая. Ступай теперь. Я твою ключницу дождусь, а потом приду проверить, хорошо ли ты своего мальчишку в дорогу снарядил. Ну?
– Чтой-то ты раскомандовался, дух нечистый, – ухмыльнулся Иван Дмитриевич, не выказывая, впрочем, никакой обиды. И подмигнул со значением: – Что, сладилось ночкой-то? Угодила девка?
– Не твоего ума дела, бородатый похабник! – хохотнул в ответ Диху и почесал живот. Какой-то бесстрашный клоп, чудом избежав сидского гнева, все-таки умудрился его цапнуть. – А ну, брысь!
Боярин ответил гоготом, что твой жеребец, и так, посмеиваясь, и вышел. Сид проводил его взглядом и похлопал по одеялу.
– Вылезай, Кэт. Он ушел.
Но я расслышала приказ не так чтобы сразу. Совсем недавние, так сказать, допоцелуйные размышления внезапно получили подтверждение. Сид так решительно вступился за свою собственность, что я растерялась. В цивилизованном двадцать первом веке начальство заботой и покровительством простого наемного работника обычно не балует. Дай-то бог, чтоб зарплату вовремя платили, а чтобы заступиться перед обидчиком – никогда.
В конце концов, сиду надоело ждать, и он попросту откинул одеяло. До сих пор опыта рабовладения у Диху не было, и законное, по всем правилам, обладание двуногой говорящей собственностью для сида оказалось в новинку. Начинающий рабовладелец, впрочем, на сей счет переживал не слишком. В мире людей вообще мало кого можно назвать свободным, тем паче женщину. Люди распределили своих самок так, что каждая кому-то да принадлежит. Отцу, брату, мужу, Богу. Те, для кого не нашлось хозяина, становятся общими, и участь их поистине незавидна. Диху не считал такое положение дел правильным, однако это их мир, их женщины и их, смертных, законы. Его же пребывание здесь временное, и статус иных смертных женщин его волновать не должен. Кроме вот этой, конкретной. Заботиться о ней, конечно, посложнее, чем о кошке или лошади, однако в чем-то даже приятнее. И Диху, припомнив то немногое, что считал нужным знать о людях и их потребностях, принялся заботиться. Как умел.
– За той дверцей, – сид ткнул пальцем в стенку, где среди ковров, прячась в завитках росписи, притаилась потайная дверь, – есть все, что нужно женщинам по утрам. Давай-ка, живенько! Я не стану ждать тебя до полудня.
