Когда Лис отобрал необходимое число кандидатов и закончил свою работу в запасном полку, они привели колонну новобранцев на вокзал. Погрузившись в вагоны, долго ждали в тупике, пока наконец поезд, который тянул старенький паровоз, не потащился в сторону Хелма, останавливаясь на каждой станции.
Чарковский возвращался в училище в безмятежном настроении. Он уже успел познакомиться с несколькими офицерами, встретил приятеля из Торуня, подыскал себе хорошую квартиру. Сидя в шумном вагоне, смотрел на медленно уходящие назад телеграфные столбы.
«Наконец-то поживу спокойно, — с облегчением подумал он. — Вовремя покончил со всем этим ребячеством…»
IV
Отборочная комиссия шестой батареи должна была начать свою работу на следующий день. В ее состав входили начальник училища полковник Ольчик, представитель отдела политико-воспитательной работы,[11] который замещал капитана Орликовского, уехавшего куда-то по служебным делам, поручник Лис, командир шестой батареи поручник Казуба и его замполит подпоручник Слотницкий.
Лис предложил пригласить на заседание комиссии и Чарковского, который дорогой сдружился с новобранцами и мог бы дополнить их характеристики.
Комиссия приступила к работе сразу же после завтрака. Дневальный вызывал по алфавиту кандидатов и группами по пять человек отводил оробевших, нервничавших ребят по длинному коридору к кабинету, в котором заседала комиссия. Оставлял их у двери, а сам входил в кабинет и докладывал поименно о прибывших.
В кабинет ребят приглашали по одному. Перед председателем комиссии лежал список кандидатов. Первым в нем значился рядовой Анёл.
Войдя в кабинет, он робко остановился, как ученик, плохо подготовившийся к экзамену. Мял в руках фуражку, перекладывал ее из одной руки в другую, нервно глотал слюну.
Офицеры внимательно разглядывали его. Первым заговорил Ольчик:
— Какое у вас образование?
— Окончил технический лицей, — ответил тот запинающимся голосом.
— Свидетельство имеете?
— Так точно. — Паренек полез было за пазуху, но не успел он достать требуемый документ, как услышал следующий вопрос, который задал ему Лис:
— Что делали во время оккупации?
— До сорок третьего учился, потом работал.
— В подпольных организациях не участвовали? — спросил вдруг сидевший сзади Ольчика толстый подпоручник.
— Нет.
— Как это нет? Спокойно взирали на то, что вытворяли гитлеровцы?
— Так уж получилось… — пожал беспомощно плечами паренек.
— Математику любите? — спросил полковник.
— Да! — Анёл хотел было еще что-то скачать, но прозвучал следующий вопрос:
— Из какой семьи происходите? — Поручник Лис не спускал глаз с парня.
— Отец — каменщик, мастер.
— В какой партии он состоял?
— Точно сказать не могу. Кажется, в ППС.[12]
Вопросы сыпались один за другим, не оставляя парню времени подумать. Он покрылся потом от волнения и мечтал лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось. Когда ему разрешили уйти, он закрыл за собой дверь и с облегчением перевел дух.
— Ну и дали мне жару… — сказал он ожидавшим своей очереди товарищам.
— Ну а что вы скажите об этом Анёле? — спросил председатель комиссии Чарковского.
— Дисциплинированный, исполнительный, толковый, — ответил подпоручник.
— Ну так что, зачислим? — обратился полковник к присутствующим.
* * *
На плацу Анёла окружила толпа новобранцев. Его засыпали вопросами. Но тот не отвечал — вначале расположился поудобнее на траве, а затем с важным видом разрешил:
— А теперь спрашивайте. Только по очереди…
— Приняли?
— Не знаю. Ничего не сказали.
— О чем спрашивали?
— Обо всем. Об отце, матери, бабке, тетках и дядях.
— Брось шутить! Отвечай серьезно. Дают хоть немного подготовиться?..
— Ну что еще? Спрашивали, из какой семьи, какое у меня образование, что делал во время оккупации. Одним словом, всю биографию.
— А по математике задавали вопросы?
— Мне не задавали.
— А о подпольных организациях опрашивали?
— Спрашивали.
— Ну и что ты им сказал?
— Правду. Что не состоял.
— И поверили?
— Иди да спроси! — Анёлу уже надоели эти расспросы. — Откуда мне знать, что у них в голове? Оставьте меня в покое!
Ребята, разбившись на группки, начали оживленно обсуждать. Некоторых беспокоила возможная проверка знаний.
— Черт побери! А вдруг спросят что-нибудь по тригонометрии? Тогда я пропал. Все вылетело из головы! — громко жаловался кто-то.
Тем временем от группы отделились трое парней и направились в сторону орудий, словно намереваясь осмотреть их вблизи.
Один из них, высокий, с девичьим лицом, озабоченно спросил:
— Что сказать, если спросят про организацию?
— Я думал, Роттер, ты умнее! Если признаешься, то твоя песенка спета, — буркнул со злостью невзрачный блондин.
— Ну так что, говорим, что не состояли?
— Конечно. Иначе не попадешь в училище. Я им заправлю такого арапа, что они разинут рты: ни в какой организации не состоял, сын электромонтера… и так далее и тому подобное…
— А если все-таки узнают?
— Да ты что! В таком-то балагане?
Молчавший до сих пор самый старший из тройки — высокий брюнет со светлыми, холодными глазами пожал презрительно плечами:
— Целиньский прав, а ты, Роттер, рассуждаешь как баба. Какие еще могут быть сомнения? Помнишь инструкции? Ясно, что мы не должны раскрывать себя. И давайте оставим эту тему, я хочу поговорить с вами о чем-то другом. Что вы думаете об остальных?
— Мне кажется, что их можно будет перетянуть на нашу сторону, — ответил Роттер. — Чувствуется, что это боевые ребята.
— А ты, Добжицкий, как считаешь: надо вовлекать их сразу в нашу организацию? — спросил Целиньский.
— Нет. Дождемся приказа. А пока надо действовать осторожно. Будем присматриваться к ним, а сами помалкивать. Вдруг среди них затесался какой-нибудь шпик…
— А какое впечатление произвел на тебя Чарковский?
Добжицкий на минуту задумался, прежде чем высказать мнение об офицере.
— Возможно, он парень и неплохой, но для конспиративной работы не годится. Болтливый и несерьезный. Поживем — увидим. — И они не спеша вернулись к остальным.
* * *
Комиссия единогласно приняла в училище Анёла, говорливого Антоняка, Бжузку, заикающегося от волнения Бонна. Подошла очередь Берендорфа…
— Гм, фамилия у вас какая-то немецкая… Из Силезии? — полувопросительно заметил Лис, пытливо поглядывая на парня.
— Так точно, — подтвердил тот без тени смущения.
— А какие это имело последствия для вас во время оккупации?..
Берендорф не дал ему закончить:
— Мой отец погиб в Майданеке. Отказался принять немецкое гражданство.
— Ах так… — Лица офицеров приняли сочувственное выражение, но Лис продолжал расспрашивать:
— А вы?
— Я тоже. — Берендорф произнес это твердо, уверенно, с какой-то особой интонацией. Лис кивнул, дав понять, что у него нет больше вопросов. И фамилия Берендорфа была внесена в список. Комиссия единогласно зачислила его в курсанты.
Минуту спустя в дверях появился и застыл по стойке «смирно» восемнадцатилетний паренек. Уверенным голосом назвал свою фамилию: Барчевский.
После нескольких вступительных вопросов поручник Лис спросил его, что он делал во время оккупации.
— Был в АК, — спокойно ответил Барчевский.
Подпоручник Слотницкий нервно заерзал на стуле. А Лис продолжал расспрашивать:
— Что побудило вас вступить в АК?
— Желание сражаться с немцами.
— Ну и как, сражались?
— Да не очень-то. Мы ушли в лес лишь в начале мая… А как только началось наступление и фронт переместился на запад, я сразу же вернулся в Люблин и вступил в Войско Польское.
— А остальные?
— Не знаю… Наверное, разошлись по домам…
— Из какой семьи происходите?
— Мать работает на почте, отец умер.
Барчевскому задали еще несколько вопросов и отпустили. Когда дверь за ним закрылась, Ольчик, просматривая записи, спросил:
— Ну и какое ваше мнение?
— Принять, — спокойно сказал Лис.
— Но… — возразил Слотницкий, — стоит ли брать в училище аковца?
— Считаю, что стоит, — ответил Лис. — Парень еще молод — из него можно воспитать хорошего офицера. Раз признался, что был в АК, значит, не собирается больше заниматься нелегальной деятельностью против народной Польши. А впрочем, я уверен, что среди тех, кто заявил нам, что не состоял в подпольной организации, есть немало и таких, которые еще не решили, порвать с конспиративной деятельностью против нас или нет.
