— Что — да?
— Неделя. Или две. Я не вышел к нему. Он даже не пил воды. Я подумал, что он, может быть, призрак священника. Я испугался. Я боялся почти все время. — Лицо его вдруг задрожало, точно кристалл под напором предельной, разрушительной ноты, выходящей за грань звучания. — Он даже не стал разводить костер. Он просто сидел. Я даже не знаю, спал он или нет.
Так близко! Гораздо ближе, чем когда-либо прежде. Несмотря на предельную обезвоженность организма, руки стрелка стали влажными, скользкими.
— Тут есть немного сушеного мяса, — сказал ему мальчик.
— Хорошо, — кивнул стрелок. — Замечательно.
Мальчик поднялся, чтобы сходить за обещанным мясом. В коленках легонько хрустнуло. Держался он прямо. Ладная, стройненькая фигурка. Пустыня еще не успела его иссушить. Руки его были чуть-чуть худоваты, но кожа, хотя и загорелая дочерна, еще не засохла и не растрескалась. Он полон соков, — подумал стрелок и снова отпил из банки. Он полон соков. И он — не отсюда.
Джейк вернулся с вяленым мясом, разделанным на небольшие кусочки, и чем-то похожим на сожженную солнцем краюху хлеба. Мясо было довольно жестким, жилистым и явно пересоленным — губы стрелка в мелких трещинках и язвочках защипало от соли. Он ел и пил, пока окончательно не насытился. Мальчик почти не притронулся к пище.
Стрелок внимательно поглядел на него, и тот не отвел глаз.
— Откуда ты, Джейк? — наконец спросил он.
— Я не знаю, — нахмурился мальчик. — Не знаю. Я знал, когда только еще очутился здесь, но теперь оно все как-то смутно, как плохой сон, когда ты уже проснулся. Они постоянно мне снятся, плохие сны.
— Тебя кто-то привел сюда?
— Нет, — сказал мальчик. — Я просто здесь оказался.
— Какая-то ерунда получается, — буркнул стрелок.
Ему вдруг показалось, что мальчик сейчас заплачет.
— Я ничего не могу поделать. Я оказался здесь. А теперь вы уйдете, и я умру с голоду, потому что вы съели почти всю мою еду. Я не хотел оказаться здесь. Я никого не просил, чтобы мне здесь оказаться. Мне здесь не нравится. Здесь неприятно и страшно.
— Не надо так уж себя жалеть. Держи хвост пистолетом.
— Я не хотел сюда. Я никого не просил, — с некоторым даже вызовом повторил мальчик.
Стрелок съел еще кусок мяса. Прежде чем проглотить его, долго жевал, чтобы выдавить соль. Мальчик тоже участвует в этом, и стрелок был уверен, что тот говорит ему правду — он никого не просил. Он не хотел, чтобы так было. Плохо. Это очень плохо. Это он, стрелок… он так хотел. Однако он никогда не хотел, чтобы игра становилась настолько грязной. Он не хотел расстрелять из своих револьверов все безоружное население Талла. Не хотел убивать Элли, чье лицо было отмечено странным, как будто сияющим шрамом. Не хотел выбирать между этой своей одержимостью исполнить свой долг, между поиском и преступной безнравственностью. Человек в черном, отчаявшись, начал играть не на тех струнах, если только в данном конкретном случае играет именно он, человек в черном. Это нечестно: выпихивать на сцену совсем посторонних, невинных людей и заставлять их участвовать в этом спектакле, чужом для них и непонятном. Элли, подумал он, Элли, по крайней мере, жила, пусть — в иллюзорном, но все-таки в своем мире. А этот мальчик… этот проклятый мальчик…
— Расскажи все, что ты помнишь, — сказал он Джейку.
— Очень немногое. И теперь это, кажется, вообще не имеет смысла.
— Все равно расскажи. Может быть, я сумею найти в этом смысл.
— Было одно место… еще до того, как все это случилось. Такое просторное место, наверху: много комнат и дворик… он выходил на высокие здания и воду. А в воде была статуя.
— Статуя в воде?
— Да. Такая женщина в короне и с факелом.
— Ты что — выдумываешь?
— Наверное, — безнадежно ответил мальчик. — Там еще были такие штуки, чтобы ездить на них по улицам. Большие и маленькие. Желтые. Много желтых. Я шел в школу. Вдоль улиц еще проходили такие зацементированные дорожки. Большие такие окна, куда надо смотреть. И еще статуи, в настоящей одежде. Статуи продавали одежду. Я понимаю, что это звучит как бред, но они продавали одежду — статуи.
Стрелок покачал головой, пристально всматриваясь в лицо мальчика — пытаясь распознать ложь. Но мальчик, похоже, не лгал.
— Я шел в школу, — решительно повторил мальчишка. —
— У меня была с собой… — он прикрыл глаза и пошевелил губами, как будто нащупывая слова, — сумка… для книг… коричневая. И еще — завтрак. И на мне был… — он снова запнулся, мучительно подбирая слово, — …галстук.
— Что?
— Я не знаю. — Медленно, безотчетно пальцы мальчика сжались, схватив пустоту у горла. Неясный жест, ассоциирующийся у стрелка с повешением. — Не знаю. Все это исчезло. — Он отвел взгляд в сторону.
— Можно я усыплю тебя? — спросил вдруг стрелок.
— Я не хочу спать.
— Я могу усыпить тебя, чтобы ты вспомнил. Во сне.
С сомнением в голосе Джейк спросил:
— Ты это можешь? Как?
— А вот так.
Стрелок вынул из патронташа один патрон и начал вертеть его в пальцах. Движения его были проворны и ловки, плавные, точно льющееся масло. Патрон кувыркался легко, без усилий: от большого пальца к указательному, от указательного — к среднему, от среднего — к безымянному, от безымянного — к мизинцу. На мгновение исчез из виду, потом появился опять. На долю секунды завис неподвижно и двинулся обратно, плавно перетекая между пальцами стрелка. Сами пальцы передвигались, как рябь на расшитой бусинками занавеске, колышущейся под легеньким ветерком. Мальчик смотрел. Первоначальное его сомнение сменилось выражением искреннего восторга, потом — неподдельным восхищением, и наконец взгляд его стал пустым. Он отключился. Глаза закрылись. Патрон плясал в пальцах стрелка. Взад-вперед. Глаза Джейка вновь распахнулись; еще какое-то время он глядел, наблюдая за непрерывной, отточенной пляской патрона, потом глаза его снова закрылись. Стрелок продолжал свои гипнотические движения, но глаза Джейка больше не открывались. Дыхание его замедлилось, стало спокойным и ровным. Так и должно было быть? Да. Была в этом некая красота, какая-то логика — как кружевные узоры по краям ледяных торосов, холодных и твердых. Ему показалось, он слышит звон. Трубный глас. Не в первый раз уже ощутил он во рту вязкий, шероховатый вкус угнетенной подавленности. Патрон в его пальцах, которым он манипулировал с такою непостижимою грацией, вдруг показался ему отвратительным и устрашающим. Точно след какого-нибудь чудовища. Стрелок уронил патрон в ладонь и до боли сжал руку в кулак. В мире существует и такое: насилие. Насилие и убийство. И чудовищные деяния. И все — во имя добра, обагренного кровью людскою добра. Во имя мифа, во имя Грааля, во имя Башни. Да. Где-то она стоит, Башня, вспарывая небеса своей черной громадой, и в промытых жаром пустыни ушах стрелка раздался тихий сладостный перезвон.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
