— Двести восемьдесят четыре… Никита подумал и тоже шагнул.
Через некоторое время решили, что должна быть хоть какая-то примета на пути, в точке поворота, иначе бы ни им, ни тому, кто чертил схемы, никогда не найти этот поворот.
Пометку «500» сделали скоро, а к «1200» пришлось перебираться через болото.
Оба и не заметили, как попали в трясину. С кочки на кочку, с кочки на кочку — мало ли приходилось так вышагивать, но постепенно залезли в такую зыбь, что каждую кочку приходилось предварительно опробовать палкой, потом уж осторожно ступать или прыгать на нее.
Тысячу двухсотый шаг сделали посреди болота. Ничего мало-мальски приметного поблизости, в бывшем русле, не обнаружили ни вверх по руслу, ни вниз. Впрочем, оба, не сговариваясь, основные надежды возлагали уже на цифру 1500. Если верна цифра 1200, зачем бы появилась цифра 1500 и все те многочисленные повороты, что следовали за ней? Тем более что 1500 была цифрой на манжете, где тщательно вычерчен чертеж — со всеми изгибами Мусейки.
— Тысяча двести один… — отсчитал Петька. Бормоча цифры, Никита давно уже с тревогой поглядывал назад, но Петька скакал и скакал дальше. На последних метрах от суши адмирал-генералиссимус все-таки окунулся в жижу почти по пояс. Но, выбравшись из болота, не остановился, а сделал еще несколько недостающих до тысячи трехсот шагов и только здесь начал быстренько скидывать штаны.
Штаны и трусы Петькины выжали, ботинки протерли сухой травой. Но без штанов Петька сразу понравился комарам и только по этому смог убедиться, что близится ночь.
— А ведь нам не пробраться назад… — без воодушевления заметил Никита. Петька оглянулся на пройденный путь. И почти умоляюще — на Никиту.
— Еще двести, а? Гляди-ка ровень какая…
— Околеешь.
Петька хлопнул себя по карману. Спички есть. Но тут же понял, что они промокли.
— Не околею. — И шагнул дальше. — Раз… Никита зашагал следом..
А солнце клонилось все ниже и ниже… Зарубку «1500» сделали уже в сумерках. Но и здесь не было ничего приметного: ни в русле, ни поблизости на сотни метров вперед и назад…
Петька попробовал даже ковырять штыком землю. Но разве перековыряешь весь лес? И растерянный Петька помрачнел.
— Надо было сворачивать на тысяче двести… — сказал он.
Никита задумался. Зачем-то поглядел вверх, вниз, потом вправо…
Адмирал-генералиссимус с надеждой воззрился на — его круглую голову. Не может же быть, что все прахом…
— Слушай… — сказал начальник штаба. — Когда это записывалось?.. Схема.
— Давно, — не понял Петька.
— Я знаю, что давно. В гражданскую ведь?
— Наверно…
— А тогда еще не меряли метрами… А этими — саженями… Бабка и теперь саженями все меряет.
Петька воспрянул.
— Да у тебя… святая голова, брат! Академия! Конференция! — заорал Петька. — Сельсовет! Вот какая у тебя голова!
— А сажень — это два метра, один дециметр, тридцать четыре миллиметра… Тридцать четыре пока — откинуть…
— Сельсовет, а у тебя есть спички? — неуверенно спросил Петька.
— Нет, они у тебя, — отмахнулся Никита.
— Ты знаешь, мои промокли…
Никита уставился на него отсутствующими глазами.
— Да? — И обеими руками шлепнул себя по щекам. — Надо идти назад…
Петька, синий от холода, виновато подергал себя за волосы.
— Не дойдем…
Вершины сосен потухли на глазах. И тайга будто понадвинулась со всех сторон, уплотнилась, нависла над ними.
— Так… — сказал Никита. — Давай штанами меняться?
— Еще чего? — огрызнулся Петька. — Надо что-нибудь делать… Шалаш какой, что ли…
До сосновых веток не добраться — высоко, надо было искать пихту или, на худой конец, ель.
Петька поглядел на компас. Стрелка уже начинала светиться. Показал рукой:
— На северо-восток…
Из-за мокрых штанов все сильнее охватывала дрожь. Но винить было некого, и, стиснув зубы, Петька молчал.
Они прошли всего-то шагов пятьсот, когда темнота стала такой, что и в десяти шагах можно было потерять друг друга. А рядом по-прежнему возвышались голые до самых верхушек сосны.
Уже не сдерживая знобкую дрожь, Петька остановился.
Всегда знакомая и близкая тайга теперь сделалась неприветливой, суровой… Она всегда сурова к растяпам…
— Заблудим… — сказал Никита. Их плечи соприкасались.
Петька неожиданно повел головой.
— Чего ты? — тревожно спросил Никита.
— Не чуешь? Никита принюхался.
— Чую!..
Дрожь сразу пропала. Петька глянул на компас.
— Восток!
Запах был едва уловимым. Но это был запах костра.
Судьба еще раз улыбнулась им.
Странники
Костер горел рядом с небольшой охотничьей избушкой на поляне. У костра сидели два мужика. Друзья из осторожности понаблюдали за ними.
Один из мужиков, с вислыми рыжими усами, что-то не спеша рассказывал напарнику. Тот, время от времени кивая, слушал. Лицо у него было маленькое, морщинистое и чем-то располагающее.
Неподалеку от них лежали на траве двустволки и убитый заяц. А на газете между охотниками стояла бутылка водки.
Лица вышедших на поляну друзей имели самое невинное выражение, как будто это вполне естественно — появляться вот так из тайги.
— Приятного аппетиту… — вместо приветствия пожелал Петька, останавливаясь у костра. От штанов его сразу повалил пар.
Мужики с открытыми ртами некоторое время разглядывали пришельцев.
Потом усатый ответил как положено:
— Будьте гостями…
— Спасибо, — сказал Петька и облегченно вздохнул, усаживаясь почти вплотную к огню.
Никита тоже сел. Помолчали немного.
— Штаны-то зачем мокрые? — будто между прочим спросил усатый, разливая в две кружки «Московскую».
Никита заметил в траве еще одну бутылку.
— Да так… — сказал Петька.
— Чтой-т я не слышал, чтоб за так в мокрых штанах ходили… Ты не слыхал, Акимыч? — спросил усатый.
Акимыч тряхнул головой.
— Н-не… Как-то-сь не по-нашенски.
— Ну да, — рассудительно заметил усатый. — По-нашенски, так высушился бы, чай?..
Петька догадался наконец, что к чему. (Ладно, хоть штык успел передать Никите.) Скинул штаны, подвесил их на рогатулине возле костра, рядом — трусы и ботинки, а телогрейку застегнул на бедрах, как юбку. И сразу приободрился.
Усатый протянул Никите кусок отварной говядины. Никита хотел отказаться, но рука его сама собой потянулась к мясу: они с Петькой с самого утра в рот ничего не брали.
— Спасибо, — поблагодарил Никита.
Петька тоже получил кусок говядины с хлебом, тоже поблагодарил.
— Ничего! — ответил Акимыч. — Будьте здоровы!.. Будь здоров, Тихонович! — И выпил.
Пока ели, молчали, разглядывали друг друга. В общем, все получилось довольно по-мужски.
— Кто же вы будете?.. — между делом спросил Тихонович, закусывая огурцом и не глядя на приятелей.
— Мы-то?.. Да мы это… — сказал Петька, — ну, путешествуем…
— Это как же: вроде странников, что ли? — равнодушно уточнил Тихонович.
— Ну да… — согласился Петька. — Если по-старинному, то странники.
— А-а… — сказал Тихонович. — И отколь же вы?..
— Да тут, недалеко… Из деревни, — сказал Петька.
— Понятно… — вздохнул Тихонович, снова принимаясь за бутылку. — Так вот, Акимыч, значитца… Идет эт-та Ефросинья-та… Ну, а я, сам знаешь, поддамши малость…
Никиту потянуло ко сну, и он под неторопливый говорок Тихоновича вздремнул.
Сначала высохли Петькины трусы, и он надел их, потом штаны, потом обул ботинки.
— Поспите, чай? А? — обернулся к нему Тихонович. — Сооруди, Акимыч.
Никита очнулся. Акимыч взял смолистую головешку и, наклонившись, вошел в избушку.
Никита и Петька с готовностью последовали за ним.
— Вот сено, вот кошма. Дерюжку-то под голова, а кошмой накроетесь, — гостеприимно распорядился Акимыч.
Друзья бухнулись на сено и только хотели возликовать, как дверь что-то очень уж быстро хлопнула, и за стеной послышался торжествующий смешок Тихонов вича.
Никита поднялся на коленки, попробовал сшелохнуть дверь плечом, но, видимо, ее хорошо подперли снаружи.
— Дяденька… — позвал Никита.
— Хе-хе! — отозвался Тихонович. — Странники, значитца? Вот я завтрева к маткам вас оттащу — они вам покажут эти самые странствия… Чи странствования, Акимыч, — как это?
— Дыть как ни обзови, а все одно вожжой придется! — добродушно рассмеялся Акимыч.
— Дяденька… — еще раз безнадежно позвал Никита.
Но смех за стеной уже стих. И от костра послышалось знакомое: «Ну, так вот эт-та…»
Закон джунглей
Пять или шесть часов проспал Петька — он не знал, потому что спал как убитый. Разбудил его уже проснувшийся начальник штаба.
