про мать.
Мой отец – глупец, это первое, что приходит в голову, когда я о нем думаю. Мой отец болван, а значит – бог милостив хотя бы потому, что свел его с женщиной под стать. Да, моя мать – идеальная жена для отца – такая же недалекая, примитивная, хоть и привлекательная женщина.
Мои родители идиоты, но люди хорошие. Как и большинство людей в принципе. Дурной характер, темные мысли и злость – спутники людей умных. Мои родители люди добрые, хорошие люди. В этом легко можно убедиться, посмотрев на одну из сцен сразу после моего рождения.
«Это у него что вместо головы? Глаз, что ли? А как вы его кормите? Дышит-то он как?» – спросил главный врач-неонатолог детской клинической больницы № 17 Тимур Борисович. «А вы на шейке у него посмотрите, у него там ротик, сразу и не заметить, если молчит. Вот эта складка», – женщина, умудрившаяся десять минут назад озадачить даже такого опытного врача, как Тимур Борисович, показала на шею младенца. «Точно. Рот без губ. А вот тут чуть повыше – это ноздри, получается. Господи, да как же это?! Вы подождите пока в коридоре, – Тимур Борисович промокнул платком вспотевший лоб. – Вас как зовут?» – «Настя… Анастасия Сергеевна», – будто смущаясь полного имени, ответила женщина и вышла из кабинета. Тимур Борисович снял медицинские перчатки, достал из кармана халата телефон и набрал номер профессора, доктора медицинских наук и заведующего кафедрой патологической анатомии Центрального исследовательского медицинского университета.
Отойдя от первого шока и после звонка заведующему кафедрой, Тимур Борисович позвал из коридора обратно в кабинет мою мать. «Что могу сказать. Удивительно, конечно. Нужно провести исследование, сами понимаете, случай уникальный. Нам бы вас в стационар с ребенком определить недели на две». Она взяла меня на руки и сказала: «Если это необходимо». Тимур Борисович строго посмотрел на нее и спросил: «Если?»
Мать крепко прижала меня к груди. Тимур Борисович невольно смягчился: «Не волнуйтесь, я к тому, что мы только для того и хотим обследовать вашего ребенка, чтобы убедиться, что ему ничего не грозит». – «Хорошо, я согласна», – ответила она. «И вам тоже нужно пройти обследование».
Когда пришло время выписываться из больницы, Тимур Борисович сказал: «Если не считать, что у вашего ребенка вместо головы глаз, в остальном – абсолютно здоровый получился человек. Интересно устроен слух. Как таковых органов слуха у него нет, но он слышит. Мы думаем, что таким образом устроен сам глаз, он работает в том числе и как вибрационная мембрана, перепонка, если хотите, и ее возмущения напрямую считываются мозгом и интерпретируются как звук. С мозгом тоже интересно. Он, как и полагается, находится в голове, то есть в глазу. Как это все работает, нам еще предстоит разобраться. А в остальном… все прекрасно». Тимур Борисович попросил поддерживать связь и регулярно проходить обследование.
Благодаря глупости моих родителей и благодаря тому, что они хорошие люди, я не стал подопытным, не был оставлен в родильном доме и не оказался заспиртованным в каком-нибудь исследовательском институте. Из-за того, что мать с отцом решили отказаться во время беременности от каких-либо процедур, включая УЗИ, дескать, нечего облучать меня, пускай здоровенький рожусь и рожусь дома, я появился на свет. Добрый врач Тимур Борисович предлагал отказаться от ребенка, но мать с отцом даже думать о таком не хотели. Мои родители хорошие люди, но ведь нужно быть редким тупицей, чтобы оставить и попытаться вырастить такого ребенка, как я.
У меня не получается их понять, не получается быть признательным за возможность жить. Да, моя жизнь не настолько плоха, насколько могла бы быть, но все же назвать это нормальной жизнью вряд ли возможно. Может, нужно было меня заспиртовать, препарировать, исследовать? Я не знаю.
Если чему и благодарен, так это эпохе, в которой появился на свет. Будь на дворе Средневековье, прибили бы сразу при рождении вместе с родителями. Позже? Добро пожаловать в цирк уродов. В это время, вот прямо сейчас, хоть и возможно, то, и другое, мое уродство могло все же оказаться востребованным. И цирк уродов, как и встарь, к моим услугам, пускай он на экранах и дисплеях наряду с бородатыми женщинами, что и не женщины на самом деле, и с глупцами, поучающими разумных, и с дилетантами, презрительно фыркающими на профессионалов, и прибитым тоже оказаться нетрудно. И не только такой, как я, – никто не в безопасности, и неважно, какой статус в обществе, неважно, какой достаток, просто основания, отличные от Средневековья, но не менее дикие. Но если соблюдать некоторую осторожность и обладать моим даром, что достался мне как утешение, вполне неплохо можно было прожить эту жизнь. По крайней мере, так мне казалось лет в шесть.
Глаз. Глаз вместо головы. Я объясню, как это. Размером он с полноценную голову, там, где у шейного отдела позвоночника должен быть череп, у меня кожистое веко. Та часть века, которую можно назвать «затылочной», намного больше «лицевой» и закрывает глаз от «затылка» через «макушку» до середины зрачка, где смыкается с «лицевой» частью века. Под веком – маленький безгубый рот, почти незаметный, когда закрыт. Над ним – две крохотные ноздри, больше похожие на родинки. Огромный зрачок такого размера, каким могло быть лицо, и синяя радужка.
Помню, когда мне исполнилось десять, казалось, я прожил куда больше, и это не пресловутое подростково-детское «на самом деле я чувствую себя намного старше». Дело в том, что я помню каждый день этих десяти лет от рождения. Каждый. Не обрывки воспоминаний и не отдельные ситуации – каждый прожитый день. Я понимал, о чем говорят родители, хотя сам еще не говорил, я помню каждое их слово в то время, когда они еще считали меня неразумным младенцем. Не ручаюсь сказать, что обычный человек в двадцать лет сможет вспомнить хоть что-нибудь произошедшее с ним в конкретный день пять лет назад. А о чем он в тот день думал? Что делал? Что говорил? Я помню все. И потому считаю, что те мои десять равны сорока прожитым человеком с головой, а не глазом вместо нее.
Я редко открывал глаз полностью. Обычно держал прикрытым до середины зрачка. В этом случае видел реальность так же, как все, но стоило открыть веко полностью – она преображалась. Вместо неба появлялся мираж – отражение всего, что на земле, с одной особенностью: этот мой верхний мираж немного спешил и опережал события, происходящие внизу, буквально на десять секунд. Можно было сказать, что я вижу будущее, но что такое десять секунд и какой толк знать такое будущее? Ничего не изменить, никого
