Четверг.
Привет паралитику от слепца!
Слепец — это, конечно, я, потому что мой мысленный взор постоянно затуманен желанием докопаться до истины. Я захлебываюсь, я тону и не нахожу ответа. Что папа имел в виду, когда сказал: «За всеми этими театральными эффектами стоит чей-то тщательно продуманный план»? Заметь, эта мысль возникала и у меня. Я даже тебе писал, что кто-то пытается заставить нас уехать. Помнишь песню покойного Клода Франсуа[19] — «Что ушло, вернется вновь»? У меня из головы не выходит ее мелодия, только я сочинил к ней свой собственный текст: «Плана нет. О нет, план есть». И так все время!
В таком бесцельном времяпрепровождении есть и своя положительная сторона: теперь, кажется, я могу объективно оценить бредни Нурея насчет потусторонних сил. Даже странно, как я мог во все это верить?.. Возьмем хотя бы крестик в моем чемодане. Все понятно: его туда просто подложили. Испачканная машина семьи Биболе? Значит, кому-то понадобилось это сделать. Пожар? Налицо поджог. План есть! План существует! И знаешь, что меня в этом убеждает? То, что светит солнце, что его лучи не оставляют на песке пляжа ни единой тени, что жизнь прекрасна!
Я знаю, что ты мне на это ответишь: «Раз есть план, должен быть и тот, кто его придумал». Так вот, в данный момент мне это безразлично. Главное — что мне удалось избавиться от наваждения, затуманившего мой мозг. Может быть, я и ошибаюсь; я не претендую на то, чтобы быть умнее всех этих ученых, на которых ссылался Нурей. Может быть, в самом деле существуют на свете места, где происходят необъяснимые вещи, — Бюжей, например. Но я об этом больше не думаю и сплю спокойно. Я гуляю, не оглядываясь то и дело по сторонам, а маленький зуав, которого я ношу в кармане, больше не талисман, приносящий счастье или горе, а просто оловянный солдатик, и ничего более. Я свободен, старик, и это главное. Пусть я идиот, поскольку по-прежнему ничего не понимаю, но идиот свободный! Я отправляюсь купаться; закончу письмо, когда вернусь.
16 часов. Дорогой старина, я ужасно зол. Я должен помнить, что моему воображению нельзя доверять. Купаясь и загорая, я не имел права пускать свои мысли на самотек. Они не замедлили этим воспользоваться! Итак, план! Но кто из обитателей Бюжея мог быть его автором? Разумеется, не Дюрбан. Тем более не Рауль, у которого рушатся все надежды. И не Ролан — тот просто не в своем уме. И не Симон, потому что он окажется на улице, если замок будет продан или сдан в аренду. Тогда кто же? Только не отвечай: «Никто». Ведь может существовать сообщник — сообщник одного из четверых…
Обращаю твое внимание, что лично я тут ни при чем. Я не имею никакого отношения ко всем этим умозаключениям, которые крутятся у меня в голове. Напрасно я пытаюсь остановить их: процесс продолжается помимо моей воли… Итак, вряд ли сообщником обзавелся кузен Дюрбан: он бы до этого просто не додумался. Рауль тоже отпадает: он прекрасно разорится и сам по себе, без посторонней помощи. Симон? Вряд ли, ведь он такой осторожный… А вот Ролан — этот может. Клянусь, эта мысль меня ошеломила. И однако…
«Начнем с самого начала, — шепчет мне в ухо непрошеный собеседник. — Когда произошло убийство, полицейские решили, что какой-то бродяга проник в комнату старика, убил его и сбежал через парк. А кто в это время был в парке? Кто не заметил убегающего? Иначе говоря, кто был с ним заодно? Не кто иной, как Ролан! Уцепившись за конец этой веревочки, можно продвигаться по лабиринту; только вместо того, чтобы идти к выходу, ты устремляешься в лапы к минотавру![20] Вместо ответа ты натыкаешься на новую загадку, похуже прежней. Теперь придется искать объяснения этим штучкам с камнями, навозом, крестиком и т.д. Неужели все это проделки таинственного сообщника? А почему не самого Ролана, если учесть, что после смерти отца он впал в тихое помешательство?» На это я быстро нахожу ответ: «Здорово у тебя получается. По-твоему, бедняга Ролан был достаточно хитер, чтобы заиметь сообщника, и в то же время настолько слаб духом, чтобы сойти с ума?» Но мой собеседник ничуть не смущается. Похоже, он принимает меня за недоумка. И спор возобнавляется.
«Ролан под влиянием пережитого потерял разум. Он не мог поверить, что такой человек, как его отец — деспот, тиран, властный, невыносимый, — мог умереть. Он должен был продолжать существовать в какой-то иной форме, еще более ужасной, чем прежнее обличье, обличье злобного старца. Устраивая все эти фокусы, этот сумасшедший воскрешал мертвеца!»
Поверь, я не придумал этот диалог. Это спорят во мне Франсуа и Без Козыря. Они спорят все время, пока я вышагиваю долгие километры по пляжу; мне кажется, в движении легче докопаться до истины. По-моему, Без Козыря побеждает. Мне нравится его мысль о том, что, приняв в той или иной степени участие в убийстве старика, Ролан впал в отчаяние и, чтобы как-то умилостивить мертвеца, придумал ему новую форму жизни. С одной стороны, это довольно логично, хотя с другой — попахивает метафизикой.
Так быстро сдаваться мне не хотелось. «Ну хорошо, — ответил я ему. — Но твое объяснение просто чудовищно. Ведь тогда этот несчастный Ролан становится всего лишь выразителем злой воли призрака…»
Тут он перебил меня с ехидным смешком:
«А Гамлет?» — «Что Гамлет?» — «Ведь он совершал чудовищные поступки, правда? Спроси хоть у Поля».
(Как будто такой закоренелый технарь, как ты, старик, знает, кто такой Гамлет! Видишь, как изворачивается этот хитрец?)
Короче, я пытался спорить, возражать, но в конце концов был вынужден скрепя сердце принять версию Без Козыря. Ведь, несмотря ни на что, мне Ролан очень нравится, и, что бы ни говорил Без Козыря, мои обвинения остаются чисто теоретическими. Итак, я перехожу в атаку:
«Тогда кто, по-твоему, его сообщник?»
Похоже, я попал в самое его уязвимое место.
«Не знаю, — признался он. — Но ведь у Ролана были друзья до того, как он заперся в Бюжее. Помнишь, Нурей рассказывал нам про какого-то безработного чертежника? Он был одним из первых обитателей гостиницы и, похоже, специально притворился, что испугался нечистой силы, чтобы посеять панику среди остальных постояльцев…»
«Подожди, ты забываешь, что старый Шальмон умер задолго до этого. Думаешь, этот чертежник уже тогда был сообщником Ролана?»
«Почему бы нет? А как только он снова понадобился Ролану, тот вызвал его в Бюжей, и они разыграли комедию, чтобы напугать других постояльцев».
«Нет, это невозможно. Зачем Ролану пугать обитателей гостиницы, если слухи о привидении в замке и так уже обошли всю округу?»
В ответ — молчание, только ветер гонит песок по пляжу. На воде качаются чайки, словно целлулоидные уточки в ванне. Без Козыря выдохся. Я тоже. Мы снова стали одним целым, и я, вздохнув, подвел итог: «Хватит!»
Извини меня. Я позволил себе эту игру с обменом репликами, чтобы лучше разобраться в себе самом. Все так запутано… Если бы папа согласился мне помочь! Но нет, ему не до меня. Я никогда еще не видел его таким озабоченным, таким молчаливым… Довольно! Я здесь на каникулах, в конце концов! Скажи честно, если я тебе надоел. Мне необходим собеседник, чтобы поверять ему свои сомнения и шальные мысли… Я тебя очень люблю, ты это знаешь. До завтра.
Без Козыря.
Пятница.
Пишу очень быстро. Мы снимаемся с якоря. Папа только что сообщил, что мы возвращаемся в Париж. Я спросил, нашел ли он разгадку, а он довольно сухо ответил, что разгадывать было нечего. И тогда я решился…
— Это Ролан Шальмон? — спросил я.
Папа строго взглянул на меня, но потом взгляд его смягчился.
— Похоже, ты никогда не станешь адвокатом. Тебе прямая дорога в следователи…
Разумеется, я не отставал.
— У него был сообщник?
Отец улыбнулся.
— Откуда ты это взял? Ролан несчастный человек. Ему, к сожалению, уже не поможешь. Впрочем, и Раулю тоже… Иди собирай чемодан.
Как мне это надоело! Я только и делаю, что собираю чемодан… Ну что ж, тебе не повезло: ты никогда не узнаешь разгадку этой тайны. Впрочем, я тоже. До скорого.
Без Козыря.
Сен-Жорж, суббота.
Дорогой мой дурачок!
Неужели ты всерьез поверил, что мы вернемся в Париж? Какой ты наивный! После всего того, что я рассказал тебе о Бюжее, ты должен был понять, что спектакль еще не окончен. И теперь нам придется задержаться здесь на несколько дней, поскольку произошло событие самое неожиданное, самое потрясающее, самое необыкновенное, самое исключительное… да что я говорю — самое таинственное, самое озадачивающее, самое непредвиденное!.. Извини, я очень взволнован. И есть от чего. Бум, трах, тарарах! Ролан Шальмон, ты ведь помнишь этого безобидного сумасшедшего, этого лунатика, человека с золотыми руками, властелина оловянных солдатиков… так вот — он умер. Не от инфаркта, не от кровоизлияния, не от тромбоза (слово-то какое, как сигнальный гудок!) — короче, не от чего — либо подобного, а от элементарной пули в голову! Что? Нет, старик, это не было самоубийство. Его убили. Как и его отца. Говоря «как и его отца», я имею в виду, что убийца исчез точно так же, как и тогда.
