И еще хотелось, чтобы она стала жить с Жилем. Если папа появится, он поймет.
А как-то зимой Жиль пропал. Совсем не было от него вестей, но трюфельный перекупщик заверил, что никакой беды. И опять предложил Флорентине свои услуги. Тут Альберто смутно забеспокоился — а будет ли снова лето с мостками к реке, покрытыми илом, с глазастыми головастиками гамбузии, снующими сквозь опущенные в воду пальцы, красными ягодами тамуса, из которых можно делать бусы для бабушки? А бабушкины циннии на заднем дворе — белые, розовые, пурпурные, желтые цветы, лохматые мерзлячки, о которых следовало ревностно заботиться?.. А сливы — крупные, упругие, с белым налетом? В конце августа их стряхивают в передники вокруг дерева, а потом сушат — когда в печах, когда на солнце, и можно утащить, сколько руки загребут… Да бог с ними, главное — речка, голуби, и кузнецов он хотел следующим летом наловить целую банку. Можно даже подружиться с местными мальчишками, хотя и без них дел полно.
Мартен не появлялся, а Флорентина не навязывалась. Альберто хотел действовать в одиночку, да вот глупость — номера-то перигорского не знал, Жиля раньше звать не приходилось. Флорентина снова стала заказывать трюфели у перекупщика. Он-то и сообщил спустя несколько месяцев, что Жиль продолжает ездить в Париж, к «женщине». И ведь ни разу не заглянул! Ладно, к матери — к нему, к Альберто, который так ждал его! В тот день Альберто заболел. Ему всю ночь снились голуби. Они метались по голубятне, бились о стенки, резким движением расправляли веера хвостов: трррык! трррык! Не курлыкали, а ворчали, как недовольные собаки. Флорентина отказалась от заказов и сидела с сыном дома, поила горячим чаем, с которым он доедал последние карамельки.
«Женщина» и стала нынешней мадам Мартен, а мать одумалась, да поздно было. Теперь у нее мания: чтобы сын женился на дочери Мартена Веронике…
82
По дороге к Нуэстра Сеньоре дель Пилар познакомились с двумя ребятами. Веселые такие, идут, хохочут. Денис первый их заметил:
— Слышишь, по-французски говорят! — и, присвистнув: — Да они педики…
Марина улыбнулась:
— Ты что-то имеешь против однополой любви?
— Я бы свой зад в обиду не дал.
— Уверен, что речь идет об обиде?
Денис хмыкнул:
— Тебе виднее.
Не стоило дождливым вечером пускаться в откровения. Не всегда признания порождают близость.
Марина помахала геям рукой. Вместе дошли до центральной площади.
Пьер и Себастьян рассказали, как храм возник. Непорочная Дева оставила святому Якову столб, «пилар», и наказала храм вокруг соорудить.
— Видите дыру в стене? Это чтобы паломники могли столб целовать.
— До сих пор прикладываются? — Денис закатил глаза. — Им бы убойную линзу туда поставить, чтобы видели, как микробы кишат. Впрочем, средневековую дикость и каленым железом не вытравишь.
83
Лежал на диване, вспоминал, как ездили с Вероникой на Атлантику, гонялись друг за другом по вязкому после грозы песку. И — восхитительный простор, и — ощущение, что поймал ее, поймал, иначе не бегала бы она сейчас вдоль кромки воды. Или бегала бы, но не от него.
Рано радовался.
Как-то поехали в Брантом — Веронике вступило в голову на собор местный посмотреть, не на собор даже, а на его отражение в реке Дронне. Ей кто-то сказал, что это чистый импрессионизм — собор, мост, человечек на мосту, заглядевшийся в воду, — и приспичило ей фотографию сделать: давай, Альберто, рули по жаре сто сорок километров туда-обратно, без кондиционера. Полдороги дулась, что не сразу согласился. Ему дом надо строить, не до гулянок, да и недешевые эти прогулки: бензин, ресторанчик у речки, мороженое. Хотя в ресторане Вероника за себя платила.
Зря, все зря… Воспоминания — как осколки: букет у Вероники в руках, сам собирал. Она вертит его, разглядывает тощий ложный нарцисс — кремовый, с оранжевым язычком; худосочный дикий тюльпан, желтенький, грустный; мак с вялыми лепестками; какой-то белый лохматый цветок и травы, уставшие от солнца. Этот букет она забудет у соседей.
Другой осколок: пруд, утонувшая лодка, в ней солнечные блики и отбившийся от стайки утенок. Вероника в платье входит в воду, склоняется к клювастому комочку…
А однажды шагнула через порог, протянула растение в горшке, красными цветами в форме сердечка усыпанное: «Сердце Марии называется». Переспросил: «Марии?» — и она фыркнула: «Свое я не раздариваю», — и что-то кольнуло. Да, рано радовался. Цветок жильцы засушили — горшок стоит, а из него сухой ствол. Как символ.
Уходя, сказала: «Не ищи любви, а ищи преграды, которые ты против нее выстроил». Не сама придумала, какой-то поэт суфийский изрек.
Может, и правда выстроил, сам не заметил.
От звонка в дверь Альберто вздрогнул. Марго вскочила и, плохо соображая, потопала, сонная, в коридор.
84
Первое января, плюс девятнадцать. При виде пестрых цветов на клумбах Марго натягивает поводок. На балконах висят тряпичные дедочки в красных шубейках и колпаках, хотя Испания — единственная латинская страна, предпочитающая лап-ландскому старику волхвов. Но не будут же волхвы в окна лезть!
Нет, чужая она, Испания. Во Франции при виде непонятной вывески руки к словарю тянутся, а здесь надписи всего лишь отпечатываются на сетчатке глаза.
Марго топает в пальтишке, собирая взгляды.
Возле супермаркета сидит Санта-Клаус, обложенный мешками с грошовой всячиной. Фотографируешься с ним и — получи подарок. Марина появляется с галстуком-бабочкой на резинке и водружает его Марго на голову, между ушей.
Альберто вспоминается притча про Свинью и Бабочку, Вероника рассказывала. Да, будто после Вероники и не жил. Если б не Марго, ни за что бы в Сен-Фуа-де-Лонга не стал возвращаться…
85
— Слышали, что у нас творится? — Матьё раскачивается на стуле, старая привычка. Он как законсервировался: та же манера потирать рукой трехдневную щетину на подбородке, кудри до плеч, свитер под горлышко. Денису забавно на все тут смотреть — здесь время остановилось. Лаборатория — в национальном парке: дорога по ухабам, тишина, летом зелень без края. Но и скучновато. Хотя Матьё говорит, в феврале две стажерки нарисуются.
— В лесу под Поденсаком сотню садовых гномов грибник обнаружил, явно краденых. В кружок стояли. Полиция владельцев разыскивает.
— А маньяка нашли? Он что с гномами делал? Насиловал?
— Денис, ты не изменился…
Матьё улыбается. Когда-то почти дружба была: выхаживали флоридскую черепаху, найденную на дороге с треснувшим панцирем, — теперь она в аквариуме гонки устраивает; лягушек под лупу загоняли, в клубы заваливались с девчонками знакомиться.
— Это не маньяк, а «Фронт за освобождение садовых гномов»…
Денис крутит головой: все по-прежнему… столы с кипами бумаг, здоровенный аквариум с флоридскими черепахами, а в соседней комнате — они, красотки, предмет изучения и охраны — Emys orbicularis, болотные черепашки европейские: панцирь и кожица с желтыми пятнами, хвост длинный, глаза желтые у самочек и у молодежи, мужички же красноглазые. Соскучился по ним.
— Красоток покажешь? Брюно тут?
Шефа нет, и слава богу, расстались с ним… не очень.
Черепашка высовывает из-под панциря голову — на полноса. Разбудили, потащили куда-то, нет покоя. Денис держит ее на ладони. Сердце вдруг ёкает.
— Матьё… Если бы ты знал, Матьё, как мне жаль, что я из науки ушел…
— Чем сейчас занимаешься?
— Да ничем.
Вон там его стол стоит. Крепкий, с перекладиной внизу — ноги удобно ставить.
— Но зато — свобода.
Матьё кивнул.
Молчали, черепашка высунула гладкие черные когти.
— Я слышал, вы войной на гигантских квакш пошли?
Матьё оживился — не нравилось ему это молчание. Денис упрямец номер один, все порушил, теперь без работы сидит и о свободе толкует. Какая ж свобода без денег. Вернее, так: без дела.
— Пошли, да. Эти твари жрут всё подряд. Я у одной внутри летучую мышь обнаружил. Антуан ужа из брюха вытащил, кольцами свернутого. Животина — сорок сантиметров от головы до кончиков задних лап.
— Ресторан при лаборатории не открыли? На лапах можно заметную прибавку к зарплате поиметь.
Матьё вышел и вернулся с банкой.
— Заспиртованная.
В банке пучило глаза премерзкое чудище. Марина поежилась:
— А почему их называют лягушки-быки?
Матьё нравилась хорошенькая русская. Интересно, она с Денисом?
— Потому что они не квакают, а мычат… м-м-мадемуазель.
— Забавно… м-м-месье.
Перебросились взглядами.
— Одному авиатору из Жиронды тоже показалось забавным. У него тут вилла была, с парком и прудом. И он привез десять тварей из Америки. За тридцать с лишним лет народились тысячи лупоглазых и распрыгались по двум департаментам. Настоящая катастрофа.
