– Скажет ли?
Я не ответил. Я уже не верил в Харабадзе. Я ни во что уже не верил.
– Вчера я был в больнице, – продолжал как бы про себя следователь. Харабадзе приходит в себя, но допрашивать его пока невозможно… Через неделю память у него восстановится полностью. Так говорят врачи. Но захочет ли он вспомнить? Признается ли он в убийстве человека? Вот в чем вопрос…
– Да он ведь не знает, что Соселия скончался! Как только он швырнул вторую бутылку, Амилахвари его ударил! Он не мог видеть, что стало с Соселия!..
– Ударил, ударил! Чем же этот Амилахвари его так ударил? В экспертизе сказано – удар тупым предметом!
– Клянусь вам, кулаком! Только кулаком!
– Ничего себе кулак. Значит, говоришь, Харабадзе не знает о смерти Соселия?
– Не знает.
– Но ведь узнает.
– Не должен узнать!
– Как?
– Не говорите ему об этом!
– Обмануть?
– Это не будет ложью!.. Он ведь не хотел убивать! Просто швырнул бутылку!.. Если он узнает, что эта бутылка стала причиной гибели Соселия, конечно же, он не признается! Умоляю вас, не говорите Харабадзе о смерти Соселия! Умоляю вас!
– Хорошо, успокойся! Не скажу… Если уже не сказали…
Хеладзе призадумался. Потом он взял со стола папку и собрался уходить, но вдруг склонился к столу и схватил телефонную трубку.
– Алло, Миминошвили? Хеладзе говорит. Пошли сейчас же милиционера в "Скорую", на Камо[39]. Пусть станет у восьмой палаты и никого к больному Харабадзе не пропускает, ни врачей, ни родных! Понял? Никого! Восьмая палата, Харабадзе… До моего прихода!.. Да!..
Хеладзе положил трубку, потом снова набрал номер.
– Главврача!.. Шалва Михайлович? Здравствуйте, Шалва Михайлович, Хеладзе говорит… Здравствуйте… Шалва Михайлович, я сейчас направил к вам сотрудника… В восьмую, к Харабадзе… Да, да… Прошу вас, не пропускайте к нему никого… До моего прихода… Скоро буду… Прошу вас!.. Спасибо!.. Будьте здоровы… Спасибо!
Он облегченно вздохнул, вытер рукавом вспотевший лоб и нажал кнопку электрического звонка.
Вошел конвоир.
– Уведите!
Хеладзе ушел, не попрощавшись со мной.
Быть или не быть?
Тигран Гулоян вернулся с допроса жалкий, как побитая собака. Не глядя ни на кого, он бросился на нары и закрыл голову подушкой. С минуту мы молчали, потом Чейшвили нарушил молчание:
– Мда… Тяжелая картина…
– В чем дело, Тигран? – спросил я.
– Отстаньте от него, видите ведь, не в себе человек, – вмешался Шошиа. – Начнут теперь: "Ну, что, Тигран?", "Ну, как, Тигран?", "Что он сказал?", "Что ты ответил?", "Вышка?", "Пятнадцать?", "А о чем ты раньше думал, когда убивал?", "Уж лучше бы украл!". Не дадут человеку вздохнуть!.. Ну, что, Тигран? Что сказал следователь?
– Велел послать тебя к чертовой матери!
– Неужели? Меня?!
– Вот именно. Так и сказал: "Передайте, говорит, Гоголадзе, который украл миллион с чем-то, чтобы катился он к чертовой матери!" Понял?
– Пошел к чертовой матери он сам, и чтоб разбежались все его подследственные, и провалились все его дела, и чтоб плакать мне скоро над его гробом! – взорвался Шошиа.
– Не знаю… Велел послать тебя, и все! – повторил Гулоян.
– Ладно, Тигран, ты про дело скажи! – вступил в разговор Девдариани.
– Э, какое там дело, Лимон-джан! Опознала меня старушка! Среди восемнадцати человек опознала, стерва!
– Мамочки мои! – простонал Чейшвили.
– Велика трудность – опознать тебя! Голова, что помятый бидон! съязвил Шошиа.
– Шошиа, мне не до твоих шуток! – предупредил Гулоян. Шошиа прикусил язык.
– А дальше? – спросил Девдариани.
– Что – дальше?! Я говорю: разве так можно, посадили семнадцать русских, светловолосых, один я – армянин, черный, как таракан, и спрашиваете – который здесь Гулоян? Конечно, говорю, каждый укажет на меня!..
– И что?
– Что! Подошла старушка ко мне: "Этот!" – говорит. Я говорю: мамаша, ты подумай как следует, знаешь ведь, губишь меня!
– А она что?
– Знаю, говорит, сынок, но что поделаешь, если я так хорошо запомнила твоё лицо!
– Видишь? Что я говорил? – обрадовался Шошиа.
Тигран косо взглянул на него и продолжал:
– Я говорю: мамаша, ты бы подумала ещё раз!
– Хорошо, сынок, – отвечает она, – я подумаю ещё раз и укажу вот на этого рыжего. Тебе не станет стыдно?
– Ты укажи на него, говорю, а станет мне стыдно или нет – это, говорю, не твоя забота!.. – Какое там… Ничего не помогло…
– Дальше?
– Что – дальше? Браво, говорю, мамаша! Молодец! – похлопал ей, и все.
– Что ты теперь собираешься делать? – спросил Чейшвили.
– Собираюсь собрать теплые вещи, что же ещё! Через неделю суд. Припаяют лет пятнадцать…
– Пятнадцать?! – вырвалось у меня.
– Так я думаю… Ведь я убил не нарочно… Случайно убил… По правилу – не должны расстреливать… – сказал Тигран так спокойно, что меня мороз пробрал по коже. Потом он нагнулся, скинул один башмак и извлек оттуда сложенную газету. – Украл у следователя! Возьми-ка, Заза, прочитай!
– Свежая? – спросил я.
– Какая разница? Для нас все газеты этого года свежие! – Тигран устроился поудобнее, подложил руку под голову и приготовился слушать.
Я развернул газету, это был майский номер. Первую, вторую и третью страницы занимали таблицы статистического управления "О ходе выполнения плана весенних полевых работ в колхозах и совхозах".
– Вот не повезло, одни таблицы! – сказал я.
– Читай последнюю страницу! – посоветовал Девдариани.
– Новости сельской техники, – прочитал я.
– Давай, давай! – подбодрил меня Шошиа.
– "Агроном-механизатор колхоза села Телиани Гурджаанского района Гиви Батиашвили сконструировал яблокоочистительную и ореходробильную машину одновременного действия. Установка, состоящая из двух механических молотков и нескольких ножей, питается переменным током в сто двадцать вольт, легка в управлении, высокоэффективна. Так, если для ручной очистки одной тонны яблок требуется свыше сорока человеко-дней и одной тонны орехов – шестнадцать человеко-дней, машина эту работу выполняет за один рабочий день. Таким образом, новая машина высвобождает большое количество работников и экономит хозяйствам плодоводческих районов миллионы рублей.
Следует отметить, что подача яблок и орехов, а также процесс очистки раздробленных орехов пока ещё не механизированы, но тов. Батиашвили надеется, что в ближайшем будущем машина будет усовершенствована. Испытания машины прошли успешно. Она будет широко внедрена в производство в районах плодоводства и ореховодства".
– Наверно, автор представлен к Государственной премии, – сказал Чейшвили.
– Не знаю, здесь об этом ничего не написано, – сказал я.
– А что ещё писать! Человек сделал, что мог. Можно сказать, облагодетельствовал родной район! – заявил Шошиа.
– Бог не создавал существа ленивее человека! – вмешался в разговор Исидор. – Со дня сотворения мира человек без устали трудится, проливает пот, пыхтит, мучается, строит машины, двигатели, станки, агрегаты, создает роботов, сочиняющих музыку, стихи, романы, изобретает читающие, переводящие, слышащие и видящие автоматы, опускается на морское дно, проникает в глубь Земли, летит на Луну… И во имя чего все это? Вы подумали об этом? Во имя безделия! Да, да! Чтобы прилечь потом в тени и ничего уже самому не делать! Чтобы не трудиться! Видите, этот Батиашвили уже не желает дробить орехи и чистить яблоки! Машину изобрел!.. Будь моя воля, я бы его повесил на первой же яблоне! А вы говорите – премию!
– Пожалуй, если трезво подойти к вопросу, то логические рассуждения приведут к неизбежному выводу о том, что в конечном счете мы или переродимся и исчезнем с лица земли в результате естественной деградации, или истребим друг друга, или же сам бог истребит нас и превратит в ту самую глину, из которой он создал первого человека! – вынес Чейшвили приговор всему человечеству.
– Чейшвили, может, ты и создан из глины и слюней, но меня создал собственный отец! – обиделся Шошиа.
– Ну о чем толковать с этим невеждой, с этим черным антрацитом! обратился Чейшвили к Исидору.
– Это я – антрацит? – остолбенел Шошиа.
– Ты, ты, неуч и болван, не прочитавший за всю жизнь и двух книг!
– Почему же ты, знающий наизусть Чернышевского, почему ты сидишь здесь, рядом со мной? Ты, злостный неплательщик алиментов! – пристыдил Шошиа оппонента.
– Я доказываю, – продолжал Чейшвили, – что люди в конце концов истребят друг друга, тем более что этому процессу уже положено начало Тиграном Гулояном и Зазой Накашидзе! – И он театральным жестом указал на нас.
– Заткнись, Чейшвили! Знаешь ведь: убийца одного человека и убийца батальона – для суда все одно: убийца! – оборвал Тигран разглагольствования Чейшвили.
– Я ничего такого не сказал. Я считаю, что или люди сами истребят друг друга, или же бог истребит нас всех. Разве это не так, уважаемый Исидор?
– Нет, не так. Бог не может истребить человечество! – возразил Исидор.
