— Это брось, это ты потом сделаешь.
— Ку-у-да пошел? А ну, вернись назад.
— Да не этой рукой держи, а другой!..
— Так, все дружно навалились!.. И-и — раз!
— Делать только по моей команде!
И вот уже моя палатка уютно стоит у ручья, печка на месте, растяжки, труба — все прочно, надежно, удобно. Продукты уложены так, чтобы все было у меня под рукой. Наша раскладная мебель: стол, стулья — все расставлено толково, со смыслом. И я отправился за своим Сережей. Свистнул ему в норку, которая была у нас под печкой. Он тотчас вынырнул и юркнул в рукав моей телогрейки.
— Что это там у тебя? — спросил Шеф.
— Да Сережа, — показал я своего приятеля.
— Дай-ка его сюда, — протянул руку Шеф и прежде, чем я успел что-либо сообразить, выхватил у меня лемминга. — Турпан! Алле — оп! — подбросил он несчастного доверчивого зверька в воздух.
Хлоп! — щелкнули железные Турпановы челюсти, и Сережи не стало.
— Для чего это вы сделали, Шеф? — грустно спросил я.
— Для порядка, — ответил тот. — Нечего, понимаешь, на кухне мышей разводить. Антисанитарию устраивать. А собака — животное полезное, ее кормить надо.
Ну что же, прощай, Сережа! Оно конечно, с точки зрения пользы и порядка сплошной от тебя вред. А что мы с тобой подружились и весело мне с тобой было — это просто сантименты и преступная мелочь в здешних суровых условиях!
Поздно вечером явился смертельно усталый, но сияющий Коля и принес много дичи: трех гусей и двух здоровенных уток-крякв. Вот мы и с мясом!
9 августа
Небо с утра хмуро, собирается дождичек. После небольших колебаний геологи все-таки решаются идти на разрез.
— Все, — энергично сказал Шеф, — на этом с ритмичным графиком работы завязываем. Отныне выходной только в ненастную погоду. Воскресенья торжественно упраздняются!
Вымыв посуду и приготовив все, что нужно для обеда, отправился я к Кеше, захватив с собой гусей и уток, добытых вчера Колей. Щипать и палить их буду там: во-первых, потому что перо и пух Мария собирает для подушек и перин, а во-вторых, нашу паяльную лампу Кеша взял, чтобы гнуть полозья из того леса, который ему обещан ребятами с острова Преображения. Правда, лесу этого пока что нет и может случиться так, что нынче летом и вовсе не будет, но лампу на всякий случай Кеша взял.
Хозяев дома нет — они на косе возятся с сетями. К ним в сети попало много разной добычи, да все не той, что им хотелось бы. Омуля всего два, средненькие, а остальное — гагары, да утки, да огромные льдины. А еще нерпы понаделали дыр. Наша сеть, которую я в расчете на богатую добычу рискнул поставить третьего дня, тоже валяется на песке. Кеша вытащил ее на берег со всем содержимым. В ней запутались две гагары, одна утка-тундровка и один бычок. Самое же обидное: огромная и острая как бритва льдина располосовала дель от верхней до нижней тетивы. Тут же лежит, истекая соком, и сама эта льдина: прилив нынче был очень высоким, и много льда выбросило на берег.
Ах, какое мучение выпутывать из сети этих чертовых птиц, особенно гагар. Утка-то, запутавшись в сети, захлебнулась, а эти паскуды живые, орут, щиплются, бьют до крови крыльями, лапами, все более и более сматывая в комок многострадальную нашу добытчицу. Часа два я мучился, безжалостно отрубая проклятым птицам крылья, лапы, головы, выпачкался в крови, как вурдалак, изуродовал себе все руки, да вдобавок одна птичка клюнула меня в нос, посадив здоровенный фингал (спасибо еще, что не в глаз!).
— Самая для нас это, можно сказать, никчемная птица, — философствует Кеша, освобождая свою сеть от гагары, — мясо у них, у гадов, черное, жесткое и рыбой воняет. Ежели его готовить — неделю варить надо, а есть только с голодухи можно, когда выбирать приходится: либо сапоги жрать, либо этих вот распроклятых гагар. Из них, правда, некоторые перья выдергивают, а пух с кожей оставляют, и, говорят, красивые женские шапочки получаются. Мне однова из Хатанги заказывали, так я пока эту гагару щипал, все проклял. Ты возьми, попробуй, как у нее перо крепко в мясе сидит, ущипни. Попробуй, попробуй...
Я попробовал. Перо действительно сидело очень крепко, и я с трудом вырвал одно.
Потом мы втроем распутывали нерпичью сеть. Нерпа, попавшая в нее, долго ныряла, выныривала, наматывая дель на себя, и так все перепутала, что хоть волком вой. А тут еще дует свирепый ветер, сверху сыплется какая-то ледяная крупа, сеть мокрая да с песком — очень холодно и неуютно работать. Кеша покрикивает на Машу:
— Давай, давай, шевелись, ишь, крылья-то пораспустила — курица мокрая! Это тебе не спирт пить — там-то ты со стаканом самая первая лезешь, а как работать, так тебя нету. Вот попробуй, поднеси сейчас ей соточку, так она тебе в момент десяток таких сетей распутает! У-у, зараза!..
Маша краснеет, смущенно отворачивается и неумело пытается перевести разговор на другую тему.
Вечером Валера с Шефом пошли к соседям (то есть к Кеше с Машей): Шеф захотел и себе такую же нерпичью шкуру, как и та, что подарена мне. Я же рано лег спать — мне вставать в половине пятого. Визит Шефа с Валерой оказался необыкновенно удачным: поздно ночью к охотнику пришла большая лодка «Дора» со стационарным мотором и рацией. Ребята-полярники с острова Преображения ездили охотиться на ленных гусей на Чернохребетную речку. Здесь-то пока проехать нельзя — льды, а вот южнее можно. Ребята были чуть живые от голода, холода и смертельно хотели спать. Да и охота была у них неудачной: добыли они всего пару десятков птиц. На зиму для всей станции — это крохи. Ни лесу на полозья, ни собак Кеше они, разумеется, не привезли. Для этого нужно делать специальный рейс, а будет ли вообще нынешним летом для этого возможность — неизвестно. Шеф дал полярникам нашу частоту и позывные, и те пообещали помочь нам связаться с Хатангой или, может быть, даже с Игаркой. (Это-то и было той самой удачей, о которой я говорил: было бы жутко обидно, если бы во время этого визита никого из наших у Кеши не оказалось.)
10 августа
Нынче мне категорически приказано весь день никуда не отлучаться из лагеря: к нам в отряд намечается визит Большого Начальника, того самого, что навестил нас в Хатанге с мамой и неизвестного назначения грустной девушкой с большим носом. Большой Начальник тоже геолог, и его интересует здешний разрез. Ах, догадался бы он привезти с собой хлеба! Я просил его об этом, и Начальник обещал, но боюсь, позабудет он за делами и заботами.
Нынче дует ураганный северный ветер («землячок», по Кешиному определению). Он выдергивает колья, рвет палаточное полотно и проволоку, катит камни. Мою печку обрушивало дважды, дважды я чинил ее (в одиночку!), дважды заново начинал готовить обед. Очень опасаюсь, как бы не бросило всю мою палатку прямо на горящую печь — только пожара нам сейчас недостает.
На море жестокий шторм. Огромные льдины носятся по воде, и волны, разбиваясь о них, поднимают водяную пыль до небес. Величественная и жуткая картина. Но, бог даст, этот шторм угонит от нас льды.
Никто в такую погоду конечно же не прилетел.
За ужином Шеф отчего-то разоткровенничался. Может, внутренне напрягшись, ждал он Большого Начальника и теперь просто расслабился? Бог весть.
— Нет, что вы там ни говорите, а членкорское звание — это такая индульгенция, которая все прощает заранее. Про действительного члена академии, попросту академика, я уж и не говорю. Вот был у нас один потрясающе наглый жулик, в научных работниках, между прочим, числился. Господи боже мой, чего он только не вытворял! Спиртом государственным в Якутске в открытую прямо на рынке торговал; в полевой сезон из местных мужичков рыболовецкие артели сколачивал, одевал-обувал, кормил и платил им — все за экспедиционный счет. Спецрейсами рыбу с Индигирки продавать возил не только в Якутск, а и в Иркутск, Хабаровск, Красноярск и даже в Новосибирск. Посадили бы его, как миленького — тут ведь даже никакого следствия бы не понадобилось — жулик тот все в открытую делал, да все эти аферы каким-то боком его шефа коснулись, членкора, Секса[23] нашего.
