— А хочешь, Альберт, я устрою небольшой спектакль? — с вызовом спросил я. — Вот возьму и публично высеку нашего Шефа самым безжалостным образом. Это, на самом деле, совсем несложно. С чувством юмора у него слабовато, он не сразу и разберет, что я над ним издеваюсь, а как разберется, уже поздно будет. Я ведь не Валера, мне-то с ним, с Шефом, детей не крестить...
— Нет, Жень, не надо этого делать, — попросил меня Альберт, — тебе-то что, а нам нашу работу сделать надо. Тут и так вон какие условия: то, что добрые люди за три месяца делают, мы за один месяц сделать должны. А если ты нам еще и революционную обстановку в отряде устроишь, мы и половины нашей работы не сделаем. А на бедного Валерку посмотри, неужто тебе его не жалко? Вон он как на брюхе перед Шефом ползает. А теперь их, шефов-то, двое стало. Каково ему? А ведь он у нас в отряде еще и начальником числится.
— Да какой он к матери начальник!.. Вот не понимаю я его, взрослый же мужик, кандидат наук к тому же, зачем уж так-то вышестериваться?..
— Это тебе просто рассуждать, а у него вся карьера, вся, можно сказать, дальнейшая жизнь от Шефа зависит. У нас, в геологии, да еще в биостратиграфии особенно, все специалисты очень узкие. Так что по его профилю ему в науке больше податься некуда, только под жесткое крылышко к Шефу[27]...
— Ну, не знаю, — усмехнулся я. — Был бы я на его месте — послал бы Шефа к нехорошей матери да и махнул куда-нибудь в Хабаровск, чем вот эдак-то мучиться. Что он, работы себе не найдет? Да любая экспедиция его с руками и ногами оторвет. Стратиграфы всем нужны!
— Ну, во-первых, ты — не он, — возразил Альберт, — во-вторых, после вольготной «научной» жизни, когда вся твоя работа — размышлять, сопоставляя факты и события, словом, вести интеллигентную жизнь, впрягаться в настоящую геологическую лямку далеко не каждому по силам, а в-третьих, у нашего Шефа в стратиграфии, особенно в триасе, очень длинные руки, где угодно достанет, если захочет. Вот так-то, брат Женя...
14 августа
В нашу сеть влетело пять роскошных омулей, но вместе с ними — огромная льдина. Вот эта последняя добыча и наделала нам бед: всю сеть притопило, а накат быстро набросал в нее тонны полторы гальки. До самого обеда промучился я, пытаясь спасти все, что возможно, причем работать мне пришлось в ледяной воде, полной к тому же острых как бритва льдин. Продрог, промок до нитки, изрезался весь до неузнаваемости, однако сеть спас. И рыбу тоже (бокоплав, слава богу, не успел добраться до нее). Правда, с обоих концов пришлось отхватить метра по четыре дели, ну да, как говорят опытные рыбаки, в дырявую сеть попадает больше рыбы. Потом вместе с Кешей поставили мы эту истерзанную льдами, нерпами и гагарами страдалицу на противоположном конце бухты: там меньше льда.
Большой Начальник, весь день вчера проработавший на разрезе, нынче в маршрут не пошел. Где-то в обед посетил он нас с Кешей. В это время мы, уже отмучившись с моей сетью, возились с Кешиной. А в нее, кроме трех омулей, попали еще и четыре гагары, которые эту сеть вместе с рыбой намотали на себя, превратив ее в жуткий грязно-ледяной ком.
— О, какая прелесть! — восхитился Большой Начальник, указав на гагар. — Подарите мне одну, пожалуйста.
— Да берите всех! — буркнул Кеша. — Мне этой гадости не жалко.
Большой Начальник вынул прекрасный норвежский складной нож в чехле, довольно бойко снял с гагар шкуры и даже попробовал обезжирить их. Но эта грязная и тяжелая работа ему не понравилась.
— Ладно, — решил он, — возьму с собой в лагерь. Там на досуге и доведу эти шкуры до ума.
— Трудно это с непривычки, — сказал Кеша. — Особливо потом, когда перья рвать из них придется.
— Ничего, — бодро ответил Большой Начальник, — не боги горшки обжигают.
— Не боги, — подтвердил я, — но мастера.
Сегодня мне заказан большой праздничный ужин — у Тамары день рождения. Причем именинница пожелала, чтобы на торжестве были только свои (то есть Кешу с Машей пригласить она категорически отказалась).
И вот я хлопочу с кушаньями. Большой Начальник пассатижами пытается обработать своих гагар, а тем временем певица Мария Пахоменко старается что-то спеть нам из кассетного японского магнитофона. Но ничего у нее не получается: батареи садятся почти мгновенно, и потому страшно плывет звук.
— Не годится здесь эта зарубежная диковина, — вздыхает Большой Начальник, с усилием выдергивая очередное перо, — батареи не тянут. В нашей ледяной сырости, как видно, они не могут работать, пять минут — и напрочь садятся. Я уже пробовал их на костре отогревать и сушить — помогает, конечно. Но, помилуйте, что же это за работа на обнажении: пять минут говоришь, потом полчаса батарейки сушишь. Нет, как видно, прогресс здесь не годится, придется возвращаться к допотопным методам работы: писать дневничок-пикетажку.
Я ничего не ответил Большому Начальнику, а про себя подумал: «А может, не так уж и виноват тот прощелыжистый начальник из ленинградской «Аэрогеологии»? Может, и не менял он нам вовсе батареи? Может, в этой ледяной сырости батареи просто не могут работать? Хотя работает почему-то исправно «Спидола» у Кеши, причем не только в избе, но и на берегу моря, приманивая нерп. Или он слово какое петушиное знает?..»
А потом был праздничный ужин. Нынче он мне вполне удался. Кроме обычных уже согудая, фрикасе из зайца с белыми грибами (сушеными, разумеется), была бастурма из гуся (соус черносливовый), омуль в пряном кляре и куропатки табака. А ежели добавить, что на столе сияла ослепительная скатерть, сделанная из чистого вкладыша, стоял буке-тик полярной пушицы (расстарался Альберт), и время от времени пела все та же Мария Пахоменко (к сожалению, это была единственная кассета, которую привез с собой Большой Начальник), то легко представить себе и всю атмосферу праздника. Из напитков была все та же неизменная «солоуховка», сама именинница предоставила бутылку полусухого шампанского, а Большой Начальник добавил сюда плоскую фляжечку марочного армянского коньяка.
— Просто какой-то пир патрициев, — развел руками Большой Начальник. — Древний Рим в Арктике. Что ни блюдо, то произведение искусства...
— Причем созданное специально для того, чтобы быть уничтоженным, — добавил я.
— Ага, — согласился Коля, — я вот когда там, на обнажении, сильно проголодаюсь, ближе к вечеру уже, то все думаю, как же это, интересно, я вот ел-ел, и больше в меня не влезало, и неохота была... Сейчас бы, кажется, все смел подчистую, что на столе стояло, а тогда, помню, смотрел равнодушно. Непонятно...
— Я где-то читал, — вставил Альберт, — что в Древнем Риме на пирах специально рвотное подавали. Потому что возможности человеческого чрева сильно ограничены. А рвотного принял, очистился — и давай, тащи на стол новые произведения!..
— Альберт! — поперхнулась куском куропатки Нина Кузьминична.
— И все-таки кулинария — это высокое искусство, — сказал Большой Начальник, — и в Древнем Риме почиталось оно так же высоко, как поэзия, история и философия...
— Потому-то и извели империю под корень варвары, — вставил Шеф. — Я так думаю, что упадок Древнего Рима от обжорства и наступил.
— Ну, это вопрос спорный, — пожал плечами Большой Начальник. — Одно несомненно: кроме чисто утилитарного назначения — пополнять энергетический запас, хорошее кушанье — это еще и источник наслаждения, то есть предмет эстетический.
— И опять же оно сближает людей, роднит, — добавил Альберт. — Вот и в религии: преломление хлеба и все такое прочее. Да и принято так: все праздники, все торжества за столом отмечать. Взять хоть и нынешний праздник...
— А Новый год? — спросил Коля. — Ведь как у нас принято: весь год будет таким, как его первый день. А потому все сидят за столом, пьют и едят всякие кушанья...
— И к утру наедаются так, что животы каменными становятся, — буркнул Шеф, — потом валятся спать, и снятся им весь первый день нового года кошмары... И что, выходит, весь год таким будет?..
