27
Может быть, он был прав, и в комнате не происходило ничего интересного, но мне хотелось туда, а вместо этого я слушал его и говорил сам, и снова пил водку, хотя уже не хотел пить. Я смотрел на часы, смутно понимая, что значат эти цифры и стрелки. Может быть, я всё придумал, или за меня всё это придумали другие. И конечно, неудачно. Я бы придумал лучше. Была ночь, но за окном уже начинало светать. Начиналось унылое и пасмурное зимнее утро. В городе лежал снег. Этот человек, который говорил со мной, думая, что его слова для меня больше чем звуки, был мне безразличен, и уж конечно, ничем не мог мне помочь. Да я и не был уверен, нужна ли мне чья-нибудь помощь. И что я хотел. Если она этого не хочет, или просто боится, то не всё ли равно, что я хотел, и правильно это или неправильно. Если ничего не изменишь. Но зачем-то же я пришёл сюда. Я пришёл на свет костра, и вот, оказался здесь. И что-то они делают в комнате, и я примерно догадываюсь, что, но не должен думать об этой девушке, потому что она мне безразлична. Но этот человек,- как-то его зовут, не помню уже, как,- безразличен мне ещё больше. Я не хочу быть. Нет, не так. Я не хочу быть здесь. А как я хочу быть? Ещё вчера я, кажется, знал это. Или думал, что знаю. Или это одно и то же. И всё безнадёжно. Можно бороться, но только за своё, можно противостоять внешней агрессии или самому стать агрессором, если знаешь, где чужое, а где твоё. Но вот злобно залаяли псы, завыли серены, и ты один посреди снежного поля, и слепящий свет прожекторов направлен на тебя, и ты жмуришься, прикрываясь рукой, а к тебе уже спешат люди в защитной форме, и ты не видишь их лиц. Если бы я умер, это могли бы быть ангелы. Это враги. Можно знать больше, чем знают другие - значит ли это быть на запретной территории? Тем, кто не думает, проще. И наверное, легче. И среди них есть хорошие люди и плохие. Или вовсе нет плохих и хороших людей, а есть просто люди - глупые и умные, здоровые и больные, русские и не русские, такие, как я, и те, кто ненавидят Россию, те, кто понимают, что мы должны быть на Балканах, и те, кто думают, что России нужна Балтика и пресмыкаются перед немцами. Или ненавидят немцев. Ненавидят всех. Презирают. Или изнемогают от всемирной любви и неутолённых желаний. Не все доросли до истории других народов. Да и так ли важна история? И есть ли запретная любовь? Пусть даже это не любовь... Он рассуждает вслух, а я, механически кивая и говоря "да", всё чаще поглядываю на часы и в окно, безуспешно пытаясь связать одно с другим...
- Эй,- сказал он.-Ты слышишь меня? - Да. - И что? - Ничего. - Ты спишь, что ли? - Нет. Если только ты мне не снишься. - По-моему, ты уже выпадаешь. - Я зачем-то пришёл сюда. - Ты пришёл сам или за компанию? - О чём ты говорил только что? - Если хочешь покурить, то есть у меня косяк. Можем на двоих, если хочешь. - Нет. - Почему?- сказал он.- Слишком просто? Я встал с табуретки и направился к выходу. - Подожди,- сказал он, но я не обернулся. Я дошёл до двери комнаты, где была Надя и, не останавливаясь, прошёл мимо. Оделся и, повозившись минуту с замком, вышел на лестничную площадку. У лифта я долго смотрел на кнопку, прежде чем нажать на её. Потом я нажал на кнопку, спустился на первый этаж и вышел на улицу.
В холодном воздухе не было запахов. Я поднял голову и посмотрел на окна квартиры, из которой ушёл. Я не был уверен, что это именно те окна, но кроме одного окна, другие были тёмными, и я подумал, что это окно кухни. Я уже не помнил, на каком я был этаже. Мне было тоскливо и страшно. В городе, повсюду в своих квартирах, спали люди, по улицам проезжали редкие машины. Вооружённые автоматами милиционеры охраняли порядок и проверяли отметку о прописке в паспортах законопослушных граждан. Мне вовсе не хотелось провести остаток ночи в железной клетке отделения милиции вместе с ночным сбродом и неудачниками с неправильными документами, и поэтому я пошёл напрямик через двор и скоро увяз в снегу и заблудился. Я решил вернуться и пошёл уже в обратном направлении, но потерял и его и, остановившись, заплакал от жалости к себе. Потом успокоился и оглядевшись, начал, кажется, узнавать эти дома. Я решил ходить кругами, увеличивая радиус. По теории, рано или поздно я должен был увидеть перед собой свой дом.
28
Я узнал свой дом. Мой путь закончился.
Я стоял у дверей квартиры, в которой спал человек, который был моим другом, и у которого была жена с красивым именем Женя. Если бы всё это наконец сделалось невыносимым! Может быть, тогда бы всё это наконец кончилось... Возращение не всегда оказывается приятным, как возвращение в своё тело наутро. Я вошёл в квартиру, не зажигая свет, снял пальто и прошёл в комнату. Он спал на моей кровати. Я развернул кресло к окну. Опустился в него. Ночь не кончилась. Ещё и не думало светать. Мне показалось. Часы не лгут. Предстояло ждать, когда начнётся утро, которое, скорее всего, не принесёт ничего хорошего. И лучше ничего не менять, потому что всё, что можно изменить, может измениться лишь к худшему, и кажется, я это уже говорил. Может быть, даже сегодня. Чувство голода можно заглушить алкоголем, но пить уже не хочется. Хотя и не пить нельзя.
Я принёс с кухни бутылку и гранёный стакан. Налил водки. Мне не нужно никуда вставать, а значит, можно и не ложиться. Она спит сейчас одна в квартире, и вместо того чтобы... Я мог просто поехать к ней, и пусть бы она меня выставила... Она бы меня не выставила. Всё становится реальным только тогда, когда оказывается на виду, а внутренний взгляд податлив, когда направляется извне. Может ли любовь сочетаться с цинизмом? И так ли я циничен? Ведь я люблю её, даже если это не любовь, я всё равно люблю её, и сейчас она одна в квартире, может быть, спит. И мой друг,- лучший, потому что единственный, и мне не с кем его сравнивать,- спит головой на подушке, которую я целовал, воображая, что целую её. Невозможно быть циничнее мира, в котором мы оказались. Кто может уповать на мать-природу кроме идиотов, и кто может надеяться изменить её, кроме них! Воображение - непозволительная роскошь в мире животных, поля удобряют навозом, я схожу с ума... Или я просто влюбился, и всё ещё можно остановить, затянув на шее петлю... Глупые женщины водят автомобили, глупые милиционеры ловят глупых прохожих, глупые птицы попадают в силки... Спор охотника и медведя не увенчается ничьей победой - кто кого поймал?
Я никого не ловил, но зачем-то набрёл на собственные следы. Я уже был в этом мире, и с тех пор он ничуть не изменился к лучшему. И снова рыба на льду и спящие в тёмных квартирах люди, знакомые и незнакомые между собой. И я как глупый плюшевый мишка. Но я не хочу быть таким, я должен наконец, проснуться, и что с того, что нельзя проснуться среди спящих - каждый раз это будет лишь новым их сном,я могу просто забыть о них, вот так, глупо и просто влюбившись, или пить, чтобы забыть о том что влюбился. Моя любовь - преступление здесь, куда я снова пришёл. И где я остался без денег и без работы, и мне незачем теперь по часам ложиться, чтобы, встав по будильнику, куда-то долго ехать в вагоне метро. Свобода означает ненужность, а любовь - разлуку. И эта глупая свобода выбора, когда её не было и не могло быть никогда... Никогда! И всё свершилось уже, но можно сделать вид, что мы всё забыли, и подыгрывать тем, кто этого никогда не знал. Этим рано повзрослевшим детям, что сжигают дощатые ящики на снегу посреди ночных дворов и мои чучела, или американцам, полуграмотным дикарям, или кому-то ещё, кто, конечно, не лучше... Он проснётся и, вспомнив, кто я, и кто он, снова станет моим другом. Но пока его нет, и есть только это окно и тёмные стены домов с редкими огоньками освещённых окон, и эта погружённая в темноту ночи комната, пока не началось утро, и ещё только-только начинает светать... Я могу позвонить ей. Но звонок телефона разбудит её, и мне не позвонить ей спящей. Звонок телефона или звонок будильника, не всё ли равно? Мне никогда не застать её спящей. Она не позвонила мне, и я всё ещё сплю. Или бодрствую? Он спит на моей кровати, и нам не поместиться на ней вдвоём. И нужно открыть форточку - накурено. И что-нибудь съесть. Там, на кухне, включить свет и что-нибудь съесть. И открыть форточку. Скоро он проснётся, и всё встанет на свои места, и виноват буду не я. А я и не был ни в чём виноват. Разве может человек быть виноват в том, что родился? Даже я, после того, что произошло. Она сделает вид, что ничего не было, она уже примерила на себя эту роль. И он ни о чём не узнает. И останется моим другом, и наверное, так и должно быть... Я позвонил ему, и он приехал, а она не позвонила мне... Я даже не попрощался с той, другой, и больше её не увижу, и она не сможет меня найти, да и не станет искать. Да это и неважно, как потерянное прошлое, которое никогда не станет будущим. Никто не станет искать нас в прошлом. В будущем. Никто не станет искать нас. Он скоро проснётся, уже начинает светать. Зазвенит будильник, и он проснётся. Так уже было. Всегда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
