Выйдя на остановке рядом с нашим домом, я медленно пошла мимо стадиона. Были слышны звуки ударов, щебетанье птиц, ржание лошадей. Чувствовался запах свежескошенной травы. Люди с безразличным видом шли мимо меня по улице, деревья отбрасывали на меня и на этих людей свою тень. Мне подумалось, что я могу на время позабыть о своих горестях и начать радоваться жизни. Придя домой, я открыла все окна, которые мама обычно оставляла прикрытыми и с опущенными жалюзи, и, включив радио, выбрала волну, где играла музыка. Напевая себе под нос самым высоким тоном, на какой только была способна, я достала из ящика письменного стола записную книжку, принести которую меня попросила мама, папку и стопочки каких-то бумаг. Перенеся их на стол из красного дерева, я стала их просматривать. На этих бумагах была напечатана информация о товарах, которые маме надлежало периодически приносить домой тем или иным клиентам. Сведения о тех, кто пока еще ничего не заказал, мама держала отдельно. Я перебирала листки: заказы, описания товаров с ценами, несколько возвратов. Все было приведено в более-менее стройную систему, хотя смысл некоторых записей, дат и пометок был понятен только лишь моей маме.
«Мама, помоги мне. С чего начать? С этого психиатра? Есть ли какой-то тайный смысл в том, что я, открыв записную книжку наугад на букве “М”, наткнулась именно на него? Доктор Монтальво…» Визиты к психиатру тяжело сказались на нашем семейном бюджете, поскольку мама в те времена еще не работала. Как бы там ни было, мне нужно было с чего-то начать. Если я поговорю с этим психиатром, то, по крайней мере, узнаю из уст авторитетного человека, как правильнее поступить — попытаться разыскать мою сестру в надежде на то, что она и в самом деле осталась жива, или же отдать предпочтение позиции, которую занял отец.
Мама, по-моему, посещала психиатра в течение двух лет. Поначалу она ходила к нему довольно часто, затем — один раз в месяц, причем всегда по четвергам во второй половине дня, после того как мы приходили из школы. Иногда за нами присматривала соседская девочка, которая была на два или три года старше меня. Мама приводила себя в порядок и, прежде чем выйти из дому, в последний раз долго смотрела на себя в зеркало, словно перебирая в уме все то плохое, о чем ей предстояло рассказать врачу. Ее лицо при этом мрачнело.
Я, долго не раздумывая, позвонила в консультацию, мысленно молясь о том, чтобы нужный мне психиатр уже вернулся из отпуска. Оказалось, что он вернулся, но прием у него уже расписан на два месяца вперед. Как я ни старалась, мне не удалось убедить бесчувственную секретаршу, что мой случай не терпит отлагательств. Два месяца! В другое время я сочла бы это не таким уж и большим сроком, но в ситуации, в которой оказалась мама, они показались мне вечностью. Я не могла позволить, чтобы кто-то навязывал мне свой ритм. Мама отзывалась о докторе Монтальво как о человеке, который знает, что такое жизнь, пока не перестала ходить к нему — наверняка из-за нехватки средств — и не перестала его упоминать.
В тот же день в четыре часа, то есть еще до того, как начнется время приема, я приехала в консультацию. На небе сияло яркое и жаркое солнце. Консультация располагалась на улице Генерала Диаса Порлиера. На этаже, где она находилась, пол был выложен натертым до блеска и поскрипывающим под ногами паркетом. Не было слышно ни шума, ни чьего-либо дыхания: тишину нарушал лишь шелест страниц журнала, который листала секретарша. Я сказала, что мне очень срочно нужно поговорить с доктором, и она, посмотрев на меня с насмешливой улыбкой, ответила, что к таким ухищрениям обычно прибегают те, кто хочет попасть к нему на прием без предварительной записи. Я сказала, что пыталась записаться на прием и что никак не могу ждать целых два месяца. Эти мои слова влетели ей в одно ухо и вылетели в другое. Она, видимо, уже привыкла чувствовать отчаяние в голосе посетителей, однако мне, чтобы добраться до этой консультации, пришлось ехать на автобусе и с двумя пересадками на метро, поэтому я не собиралась уходить отсюда ни с чем.
— Вы, по крайней мере, могли бы сказать ему, что я пришла. Я дочь Роберты Моралес.
Имя и фамилия моей матери ей ни о чем не сказали — а если бы и сказали, то это все равно на нее никак не повлияло бы.
— Врач еще не пришел, а когда придет, то не сможет вас принять. В ноябре — пожалуйста.
— Хорошо, — сказала я. — А когда в ноябре?
— В конце ноября.
— Замечательно, — улыбнулась я своей самой лучшей улыбкой, когда она дала мне визитную карточку психиатра, указав на ней дату и время, на которое я записана на прием. — А где тут у вас туалет?
— В конце коридора.
Коридор, пол в котором скрипел так, как будто вот-вот развалится подо мной на кусочки, был очень длинным, с поворотами и углами. Туалет, по-видимому, находился в другом крыле здания. Когда я отошла по коридору достаточно далеко для того, чтобы секретарша меня не видела, то остановилась и стала прислушиваться. Наконец я услышала, как какой-то человек поздоровался с этим бесчувственным созданием. Выглянув из своего укрытия, я увидела мужчину лет семидесяти пяти, с усами и со шляпой в руке.
— Как дела, доктор? Готовы к тяжелому рабочему дню?
— Как всегда, Юдит. Дай мне минут десять, и пусть заходит первый пациент.
— Сведения о пациентах уже у вас на столе.
Я зашла в кабинет вслед за врачом.
— Извините, но Юдит сказала, что я могу зайти.
— Но ведь я еще даже не надел халат, — сказал врач, протягивая руку к телефону.
— Пожалуйста, я отниму у вас всего несколько минут. Вы можете надеть халат и при мне. Не знаю, помните ли вы мою мать. Ее зовут Роберта Моралес.
По выражению лица врача я поняла, что он ее помнит.
— А что с ней произошло? Она когда-то ходила ко мне на прием, а потом вдруг перестала.
Сняв пиджак, доктор Монтальво остался в рубашке в розовую и белую полоску и фиолетовом галстуке. Когда он надел халат, остался виден только галстук. Врач сел за стол и откинулся на спинку кресла.
— Мама всегда говорила, что, чтобы узнать, что такое жизнь, нужно поговорить с вами.
Легкая улыбка, обозначенная еле заметным движением губ, показала мне, что комплимент доктору понравился и он ждет, что я скажу ему что-то еще.
— Я совсем недавно узнала о трагедии, происшедшей с моей матерью. Не знаю, помните ли вы об этом — ну, то есть о том, что у нее умерла при рождении дочь и мама считает, что та не умерла, а жива. Сейчас моя мать находится в больнице, она серьезно заболела, но вплоть до недавнего времени она неустанно разыскивала эту дочь.
По мере того как я говорила, поза доктора Монтальво становилась все более напряженной, и этого не мог скрыть даже белый халат. Еще у него буквально на пару секунд изменилось выражение лица, но поскольку время для меня сейчас текло очень медленно — секунды казались минутами, — я легко уловила это изменение.
— И она ее нашла?
Я отрицательно покачала головой. Врач хлопнул ладонью по столу.
— Я говорил, чтобы она выкинула все это из головы. Я говорил это же твоему отцу. Мы что, все сумасшедшие? В таких случаях, как с твоей мамой, это самое худшее из всего, что может произойти. Пациент входит в состояние улитки, и тогда помочь ему очень трудно. Я не понимаю, почему она проигнорировала мой совет. Тебе необходимо убедить мать выкинуть все это из головы. Если ей сказали, что ее дочь умерла, — значит, она умерла. Во всем остальном нет никакого смысла, никакой логики.
— Вы полагаете, что предположение о том, что та девочка осталась живой, — всего лишь фантазии?
— Ну конечно же это всего лишь фантазии. Неспособность выносить тяжелые удары судьбы — признак психической незрелости человека.
Доктор разволновался и разговаривал громким голосом. Мне подумалось, что он, по крайней мере, отнесся к трагедии моей матери неравнодушно и что она зря перестала к нему ходить: возможно, если бы мама не прервала курс лечения, ее психическое состояние значительно улучшилось бы и она смогла бы наконец почувствовать себя счастливой. Я уже собиралась сказать, что она, возможно, все же последует его совету, но тут вошла Юдит, лицо которой прямо перекосилось от злости.
— Так я и думала, — сказала она, с ненавистью глядя на меня. — Я когда увидела, что вы не вернулись из туалета, сразу догадалась, что вы решили схитрить. Она проскочила к вам без очереди, доктор.
— Не имеет значения. Так даже лучше.
Я поблагодарила врача, взяла свой рюкзачок, который использовала вместо дамской сумочки, и направилась к выходу, думая при этом, что отец и доктор Монтальво придерживаются одного и того же мнения, но меня остановил раздавшийся за спиной голос Юдит:
— За прием у врача нужно…
— Я принесу деньги в ноябре, — сказала я в ответ, направляясь к двери.
Я вышла в коридор и быстро сбежала по лестнице. В жизни моей матери произошло трагическое событие, и все кому не лень пытались нажиться на ее горе. Воображаю, как сейчас злится эта Юдит! Я мысленно представила, как она помчалась по скрипучему паркету в кабинет психиатра и начала рассказывать о том, как гнусно я поступила. Я также представила, как доктор невнимательно слушает ее, размышляя о ситуации, в которой оказалась наша семья. Он ведь не был одним из тех черствых надзирателей в сумасшедшем доме, которых показывают в фильмах, и, наверное, в той или иной степени чувствовал боль, которую причиняли его пациентам их душевные раны.
