Традиционно раз в неделю на ее парте появлялся букет лилий. Соня обожала сладкий тяжелый запах этих цветов. Оставаясь в комнате одна, она целовала каждый – да-да, целовала цветки, глупая умная девочка.
В один из дней, прощаясь у подъезда, Сергей нарочито небрежно сообщил, что его матери выдали какую-то бесплатную путевку в санаторий, получать разные полезные процедуры для больных ног и спины.
– Так что я дома один. Могла бы зайти, посмотреть, как я живу...
Соня прекрасно понимала, что значит «пойти, посмотреть, как он живет», и уровень волшебных отношений на лестнице соответствовал.
– Придется возвращаться, – хрипловатым волнующим голосом произнесла она, – надо было раньше сказать... Топай теперь обратно... – Но самое главное, что ей безумно хотелось посмотреть и почувствовать, как живет Сергей.
Серега Павловский, по незамысловатой кличке Павлуха, жил на первом этаже в квартире, когда-то выделенной его матери как дворничихе при ЖЭКе, и он не любил приводить домой гостей, слишком жалко выглядели все эти полуказенные полированные шкафы, и особенно – доисторическая кровать с никелированными шарами и панцирной сеткой, довольно продавленной.
Поэтому Соню он разместил не на этом отвратительно стыдном ложе, а на новом письменном столе, купленном на грузчицкие молочнокислые деньги. Встал рядом. Сердце стучало. Она закрыла глаза и вытянула губы для поцелуя.
Еле дыша, он чуть приподнял ее, обнял с мальчишеской, обескураживающей нежностью и стянул тонкие колготки телесного цвета.
Соня приложила руку Сергея туда, где еще никогда не бывало ничьей руки.
Не выдержав напряжения, Сергей отдернул руку и с грохотом упал на пол.
* * *
Погас свет, Софья облегченно вздыхает – какая глупость этот маникюр, но как может испортить настроение, раздраженно думает она, чуть скосив глаза на темно-серый костюм левее.
Темно-серый костюм не считает нужным утруждаться потайными ознакомительными взглядами, поворачивается к Софье, позволив разглядеть рисунок на зеленой рубашке: пару танцующих под зонтом кошек. Удивительно подходит для пафосного театрального представления, думает Софья.
– Понимаю ваше возмущение, – доверительно склоняется к ней мужчина, – глупая рубашка. Но это подарок дочери, а она очень строго следит за судьбой своих подарков...
Девочка в блестящем платье шутливо пихает его локтем в бок и говорит:
– Отличная рубашка. Уж получше твоих старческих полосатых рубашек...
Софья вежливо улыбается, она никогда не разговаривает с неизвестными мужчинами, как учил классик, причем она пошла дальше – после одного страшного случая, изменившего ее жизнь, она не разговаривает с мужчинами вообще. Исключая рабочие моменты, разумеется. Она же профессионал, в конце концов.
Билет падает из ее преступной руки без маникюра, зеленая рубашка ловко поднимает его зачем-то. Смотрит на Софью. Она отводит взгляд.
Ни к чему все это, велит себе строго Софья. Просто поднял. Просто бумажку. Просто борец за чистоту. Право...
Сосредотачивается на сцене, она пришла слушать свою любимую «Пиковую даму», так завораживающую своей увертюрой, и никакие мужчины в диких кошачьих майках ей совершенно не интересны. Партию графини поет ее любимая, грациозная и неповторимая – Елена Образцова. Софья сильно волнуется: актрисе уже минуло шестьдесят, не хотелось бы разочаровываться. Пусть бы она не менялась, пусть бы осталась такой, как запомнила ее девочка Соня.
После увертюры на сцену выходит примадонна, и зал взрывается аплодисментами, которые стихают после первых звуков арии. Контровой луч прожектора высвечивает певицу. Черное платье облегает статную фигуру, фиолетовый пояс подчеркивает талию. Это красавица, красавица, с восторгом понимает Софья и случайно плачет, слушает и слушает этот красивый, змеей заползающий в душу, переворачивающий знакомый голос.
* * *
Через несколько дней Ангелина Витальевна сделала Соне подарок – французские духи, настоящие, таких не было почти ни у кого из учителей, не говоря уже об одноклассницах, потаскивающих у матерей польские «Быть может».
Ангелина Витальевна объяснила ей, что наносить духи нужно в такие места, где хорошо прощупывается пульс, – на шею, запястье.
– А где у меня можно обнаружить пульс еще? – игриво спрашивала Соня у Сергея. Они встречались теперь ежедневно в его квартире на первом этаже, и даже на доисторической кровати с никелированными шарами. Кровать не смущала Соню совершенно, как не смущало ее и все остальное.
Возвратившись из школы, они аккуратно снимали форменные одежды и укладывали их слоями: Сонино платье, Сергеев пиджак, Сонин фартук, Сергеевы брюки, и это им казалось необыкновенно веселым и возбуждающим.
Затем они прыгали на эту самую доисторическую кровать и «узнавали друг друга ближе», как остроумная Соня определила род их занятия. Она перестала закрывать глаза и рассматривала Сергея и себя с нежностью и любовью.
Сергей любовался своей Соней, как любимой картиной, заранее одобряя каждый ее поступок. Она же распускала волосы, красила губы в ярко-алый цвет и притворялась распутницей. Почему всем девочкам так хочется изображать распутниц?
Помимо всего прочего, Соня всерьез надумала заниматься журналистикой. Были поданы документы в университет, успешно сданы экзамены – выпускные и вступительные. Сергей стал курсантом военного училища. Его мать не могла нарадоваться на сына, тот не пил, не курил, зарабатывал и относился к ней очень хорошо, часто она говорила своей сменщице, бабке Зинаиде: у других-то, профессоров, пацаны – шпанашпаной, а мой-то, посмотри!..
В августе Соня вместе с мамой отправилась отдохнуть на юг, в Крым. Поездка планировалась давно. Прощание с Сергеем было очень нежным, он целовал Сонины тонкие пальцы и долго не мог оторваться.
В холле южного пансионата внимание Сони привлек представительный мужчина в дымчатых очках и дорогих редких джинсах, очень похожий на известного телеведущего Влада Листьева, какой-то лже-Листьев, подумала Соня. Лже-Листьев не отводил от нее тяжелого пристального взгляда, ожидая, пока приветливая служительница в цветастом сарафане не оформит его документы. Взгляд Соне скорее понравился. Определенно понравился. Она повела плечами и тряхнула гривкой волос. Мужчина усмехнулся и сказал что-то стоящему рядом мальчишке в клетчатых шортах. Тот сорвался с места, выбежал на улицу, лишний раз прокрутившись в блистающем стеклом и металлом турникете дверей. Вернулся буквально через пару минут, держа в руках тяжелый южный букет роз – такие падают к ногам со стуком. Лже-Листьев букетик к Сониным ногам не бросил, но подошел и вручил, внимательно разглядывая ее розовеющее от смущения нежное лицо.
– Я сидел у окна в переполненном зале, где-то пели смычки о любви, я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи[4], – красиво продекламировал он и добавил в прозе: – А шампанского мы еще с тобой выпьем, обещаю...
Резко развернулся на каблуках и отошел. Соня зачарованно наблюдала за тем, как он широко шагает и красиво закуривает необычную коричневую сигарету.
– Это знаменитый журналист, – сказала ей приветливая служительница в цветастом сарафане, – он постоянно у нас отдыхает. Говорит, что работает за границей, то Европа, то Америка, и его усталое сердце просит спокойного отдыха на родине...
Соня преисполнилась уважением. Европа и Америка казались ей одинаково удаленными и недостижимыми. Уронила лицо в букет. Втянула сладкий запах. «Наверное, – подумала она, – у всех журналистов модно быть похожими на Листьева...»
Приветливая служительница чуть наклонилась и добавила подробностей:
– У него бывшая жена с дикими амбициями, нынешняя любовница очень богатая, но замужем, а вообще – он ужасный бабник, конечно...
Море поразило Соню. Никогда до этого она не видела его и не могла даже представить себе такого грандиозного великолепия. Жадно вдыхая древний соленый воздух, она не отводила глаз от береговой кромки, от маленьких волн, нежно целующих ее босые ноги.
Вечерами она подолгу сидела на пустынном пляже, без топчана, без полотенца, и выглаженные водой серые камни мягко отдавали ей тепло, полученное за день. Солнце неизменно ныряло в море, становилось темно, воздух ощутимо дрожал от пения невидимых цикад и прочих южных насекомых с цветными крыльями.
Ангелина Витальевна удалялась в номер, она уставала за длинный жаркий день, а на разобранном диване ее ожидал любимый Кортасар.
В один из таких вечеров к Соне подошел лже-Листьев, в руках его была бутылка шампанского и два бокала на тонких извитых ножках. Соня удивленно поздоровалась, неожиданно смутившись своего почти обнаженного тела – четыре цветных треугольника, смешные бантики, разгоряченное тело, живая плоть. Он сел рядом. Откупорил бутылку. Поднял плоский камень и подбросил несколько раз вверх.
