— Что случилось?
— Стреляют, — бросил я на бегу.
— Господи, помилуй, — охнул прохожий и поспешно скрылся в подъезде.
Я побежал к своей машине, сел, включил зажигание, отъехал от тротуара и медленно поехал под гору. На противоположной стороне улицы шума мотора слышно не было, зато издали до меня донеслись шаги — впрочем, я мог и ошибиться. Проехав под гору квартала полтора, я свернул на перекрестке, дал задний ход и вскоре услышал тихое посвистыванье. А потом — шаги. Я остановил машину во втором ряду, спрятал голову под руль и достал из кармана маленький револьвер Кармен.
Шаги приближались, кто-то шел мне навстречу, насвистывая веселую мелодию. Еще секунда, и появился долговязый в своей короткой кожаной куртке. Я вышел из машины и спросил:
— Спичек не найдется, приятель?
Парень дернулся, правая рука поползла к карману кожаной куртки. В свете круглых уличных фонарей сверкнули его влажные, темные, миндалевидные глаза. Лицо бледное, красивое, с вьющимися, падающими на лоб черными волосами. Очень хорош собой, ничего не скажешь. Тот самый долговязый из магазина Гейгера.
Он замер и молча покосился на меня. Его правая рука подползла к карману куртки, а моя — стиснула за спиной маленький револьвер.
— Скучаешь, видать, по своему красавчику, — сказал я.
— Пошел ты… — тихо проговорил долговязый. Деваться ему было некуда: с одной стороны машины, с другой — пятифутовая стена.
Вдали завыла, приближаясь, полицейская сирена. Долговязый вздрогнул, а я подошел к нему вплотную и ткнул револьвером в кожаную куртку:
— Выбирай: я или легавые.
Он мотнул головой, как будто я влепил ему пощечину.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Друг Гейгера.
— Отвяжись от меня, ублюдок.
— Пистолет у меня небольшой, малыш, и, если я прострелю тебе брюхо, через три месяца ты уже будешь ходить и сам, без посторонней помощи, войдешь в новенькую, уютную газовую камеру в Квентине.
— Пошел ты… — повторил долговязый и сунул руку в карман. Тогда я еще сильнее ткнул дулом револьвера ему в живот, и он, издав тихий, протяжный вздох, вынул руку из кармана. Рука повисла плетью, широкие плечи опустились.
— Чего тебе надо? — прошептал он.
Я опустил руку ему в карман и извлек оттуда автоматический пистолет.
— Полезай-ка в машину, малыш.
Он двинулся к машине, я — за ним.
— Садись за руль. Поведешь ты, — приказал я.
Он сел слева, я — рядом.
— Пусть сначала проедет патрульная машина, — сказал я. — Они подумают, что мы, услышав сирену, поехали из города. А мы переждем, пропустим их и поедем обратно в город.
Я убрал револьвер, приставил автоматический пистолет к груди долговязого и оглянулся. С каждой секундой сирена выла все громче, и наконец посреди улицы вспыхнули два красных огня. Огни становились все больше, слились в один, и мимо на бешеной скорости промчалась полицейская машина.
— Поехали, — скомандовал я.
Долговязый включил зажигание, развернулся и направился в город.
— Едем домой. На Лаверн-террас.
Он прикусил губу и повернул на Франклин.
— Эх, ты, дурень, — сказал я. — Как тебя зовут?
— Кэрол Ландгрен, — еле слышно ответил он.
— Ты не того пустил в расход, Кэрол. Джо Броди твоего красавчика не убивал.
Долговязый в очередной раз послал меня и всю оставшуюся дорогу молчал.
XVII
Из-за длинных ветвей эвкалиптов сквозь туман выглядывал наполовину скрывшийся за тучами месяц. Где-то, в самом конце Лаверн-террас, надрывался радиоприемник. Долговязый подъехал к дому Гейгера, остановился у живой изгороди, заглушил мотор и замер, сложив на руле руки и уставившись в одну точку. Дом Гейгера был погружен во мрак.
— Дома кто-нибудь есть, сынок? — спросил я.
— Тебе лучше знать.
— Это еще почему?
— Пошел ты…
— А ведь потом будешь удивляться, почему у тебя вставная челюсть, — вздохнул я.
Он ухмыльнулся, обнажив зубы, пока что свои собственные, после чего распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Я — за ним. Стиснув руки в кулаки, он подбоченился и стал молча смотреть на темный коттедж за оградой.
— Ладно, постояли и хватит, — сказал я. — Пошли в дом. У тебя ведь есть ключ?
— Кто тебе сказал?
— Не морочь мне голову, сынок. Твой красавчик дал тебе ключи от дома. И выделил маленькую чистенькую комнатку. Когда у него бывали дамы, он тебя выставлял, а комнату запирал. Цезарь, одно слово: с женщинами — мужчина, а с мужчинами — женщина. Думаешь, я не в состоянии раскусить таких, как вы с ним?
Хотя я по-прежнему держал пистолет, он кинулся на меня с кулаками. Удар пришелся мне прямо в челюсть. Я успел сделать шаг назад, чтобы не упасть, но удар почувствовал. Долговязый вложил в него всю свою силу — по счастью, небольшую: гомосексуалисты, даже атлетического сложения, мягкотелы.
— Может, пригодится? — сказал я, бросив пистолет долговязому под ноги. Проявив завидную реакцию, он мгновенно наклонился за ним и тут же получил удар кулаком в ухо, отчего отлетел в сторону, безуспешно пытаясь дотянуться до пистолета рукой. Я подобрал пистолет и бросил его обратно на сиденье. А долговязый, стоя на четвереньках, пялился на меня выпученными глазами, кашлял и мотал головой.
— Ты же не хочешь драться, — сказал я ему. — Тебе фигуру надо беречь.
Но драться он хотел и, точно снаряд из катапульты, рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за ногу. Я сделал шаг назад, дотянулся до его шеи и начал его душить. Он засеменил ногами и отступил, пытаясь ударить меня в пах. Я развернул его, сцепил пальцы левой руки с запястьем правой и приподнял его на бедро. Со стороны, думаю, мы отлично смотрелись: какое-то диковинное двуглавое чудовище, которое застыло на ночной, залитой лунным светом улице, роет четырьмя ногами землю и хрипло дышит.
Я еще сильнее сдавил ему горло правой рукой, отчего он лихорадочно засучил ногами и перестал дышать. Его голова попала в железное кольцо. Левая нога поехала в сторону, правая подогнулась в колене. Еще через полминуты он всем своим громадным весом повис у меня на руке, и только тогда я его отпустил. Долговязый рухнул к моим ногам без малейших признаков жизни, а я вернулся к машине, достал из перчаточного отделения наручники, завел ему за спину руки и защелкнул наручники на запястьях, после чего, схватив долговязого под мышки, с трудом оттащил его за изгородь, подальше от улицы. А потом сел в машину, отъехал футов на сто вперед, вышел и пешком вернулся обратно к дому.
Долговязый по-прежнему был без сознания. Я отпер входную дверь, втащил его в дом, а дверь захлопнул. Только теперь он начал дышать. Я включил торшер. Долговязый широко раскрыл глаза и тупо уставился на меня.
Внимательно следя, чтобы он не ударил меня ногой, я наклонился к нему и сказал:
— Лежи тихо, а не то опять больно будет. Или даже больнее. Лежи тихо и старайся не дышать. Задержи дыхание, а потом, когда станет невмоготу, представь себе, что ты весь почернел, что у тебя вываливаются глаза из орбит, но что сейчас ты начнешь дышать и все будет хорошо. Представь, что тебя привели в маленькую, чистенькую газовую камеру в Сан-Квентине, привязали к стулу, и если ты не выдержишь и вдохнешь полной грудью, то тебе в легкие попадет не свежий воздух, а выхлопные газы. Да, нечего сказать, гуманную казнь придумали в нашем штате!
— Пошел ты… — выговорил он с тихим прерывистым вздохом.
— Ты сам во всем признаешься, дружок, будь спокоен. И ты скажешь именно то, что мы захотим, только это и ничего больше, учти.
— Пошел ты…
— Повторишь еще раз, и я уложу тебя поудобнее.
Он скорчил гримасу и остался лежать на полу с заведенными назад руками, прижимаясь щекой к ковру и злобно косясь на меня горящим звериным глазом, а я вышел в прихожую. Заглянув в спальню Гейгера, где все вроде бы оставалось без изменений, я дернул за ручку комнаты напротив. На этот раз она оказалась не заперта. В полумраке мерцал слабый, призрачный свет, пахло сандаловым деревом. На секретере, на маленьком медном подносе, стояли рядом два конусообразных сосуда с ладаном, а по обеим сторонам от кровати, на стульях с прямыми спинками, — две длинные черные свечи в высоких подсвечниках. Свечи горели.
На кровати лежал Гейгер. Поверх залитой кровью домашней куртки были крест-накрест положены китайские вышивки, те самые, что раньше висели на стене в гостиной. Из-под них торчали застывшие ноги в черных пижамных брюках. На ногах были домашние туфли на толстой войлочной подошве. Скрещенные в запястьях руки лежали на плечах, ладонями вниз, пальцы аккуратно расправлены в суставах и сжаты. Рот закрыт, а вздернутые чаплинские усики казались наклеенными. Широкий заострившийся белый кос. Глаза полузакрыты. Отблеск свечи упал ему на лицо, и мне показалось, что покойник подмигнул мне своим искусственным глазом.
