Она растрогала до глубины души и самого Джо-март-бая.
Внезапно вдали послышался конский топот, который быстро приближался.
Всадник, подъехав, остановился, ожидая, когда старик закончит свою мелодию.
Это была Арзыгуль.
Джомарт-бай спросил:
— Что случилось?
— Отец, Сулейман приехал.
Услышав долгожданную новость, Джомарт-бай вскочил с места и побежал в сторону круглой кибитки, которая еле виднелась с вершины бархана, залитой слабым лунным светом. Кибитка была окружена зарослями гормолы — растения, которое старые туркмены считали лекарственным.
Отец с сыном поздоровались, обнялись, затем длительное время стояли молча.
Арзыгуль во дворе между тем разожгла костер и вскипятила воду. Вскоре чай был готов.
Джомарт-бай, подложив под локоть две огромные подушки, лег под самым туйником — верхним отверстием кибитки, сквозь которое виднелись звезды. Отхлебывая из красной пиалы дымящийся чай, Джомарт-бай сквозь пар внимательно разглядывал Сулеймана, пытаясь угадать, в какую сторону он изменился. Затем принялся расспрашивать сына.
— В течение двух лет от тебя не было никаких известий.
— Так получилось, отец...
— Бедная твоя мать, проглядев все глаза, так и не дождалась тебя и покинула этот мир.
При этих словах Сулейман отвернулся в сторону и сглотнул тяжелый комок в горле.
— Как видишь, и отец постарел, — продолжал Джомарт-бай. — Что скажешь?
Сулейман молчал.
— Говори, — велел отец.
— Я решил посмотреть, как устроен этот мир.
— И что же, посмотрел?
— Да, посмотрел и кое-что понял. Так, по крайней мере, мне кажется.
— Интересно, что же ты понял.
— Я понял, что до сих пор люди, пытаясь победить время, старались из всех сил. Только зря старались...
Сулейман задумчиво отхлебнул чаю и продолжал:
— Люди всячески пытаются удлинить свой век. Жалеют, что жизнь коротка.
— Ты так не считаешь?
Сулейман покачал головой.
— Мне кажется, что человеку достаточно и тридцати лет жизни. Вот мне уже тридцать. Разве после всего, что я познал и увидел, мир может меня чем-нибудь заинтересовать?! Нет. Я знаю этот мир, как свои пять пальцев.
— Ты учился в медресе...
— Да, я убил на это несколько лет. И понял, что религия лжива.
— Одумайся, Сулейман!
— Да, религия лжива. И не я ее — она сама себя разоблачила. Вот тебе самый простой пример. Религиозные книги без конца предписывают: делай то, делай это, не делай того, не делай этого. А в основной книге есть такая строчка: «Из песчинки прокляну, из песчинки благословлю». Как совместить одно с другим? С одной стороны — свобода воли, с другой — полная регламентация всех поступков. Если все заранее предопределено в судьбе человека, к чему ему стараться и вести жизнь праведника?
— Верить надо слепо, не рассуждая.
Сын усмехнулся:
— Сомнительный тезис!
— Но до меня дошли слухи, что ты стал джазидом, — сдерживаясь, произнес Джомарт-бай. — А что это такое?
— Смысл этого учения таков: туркмен должен жить в Туркменистане, а узбек в Узбекистане.
— Что ж, это, пожалуй верно.
Сулейман махнул рукой.
— Такая же бессмыслица, как любая религия.
Отец поставил чашку.
— Путь мусульманина — это коран, запомни, — сказал он жестко. — Читай его и перечитывай с верой, только в этом твое спасение.
Поняв, что вывел отца из себя, Сулейман надолго умолк.
Прервав тяжелое молчание, Джомарт-бай рассказал о постигших его бедах и спросил у сына совета:
— Как быть, что делать?
— Знаешь, отец, мне надоел этот мир с его бесконечными разногласиями и междоусобицей, — безразличным тоном произнес Сулейман.
Отец долго ждал, но он не добавил больше ни слова.
— Ладно, потолкуем завтра. Утро вечера мудреннее, — решил Джомарт-бай, накинул на плечи чекмень и вышел во двор устраиваться на ночлег.
На следующий день, едва начало рассветать, пастухи, собравшиеся у колодца, подняли невообразимый шум. Один из них, прибежав, разбудил Джомарт-бая, который спал крепким сладким сном.
— Джомарт-ага, ваш сын приехал!
— Знаю, я вчера с ним разговаривал.
— Джомарт-ага... — начал пастух и, не договорив, умолк, неожиданно вытерев глаза.
Джомарт-бай поднялся. С сердцем, захолонувшим от дурного предчувствия, он спросил:
— Что случилось?
— Сулейман повесился.
— Где?
— Вон на том дереве, около колодца, — указал пастух.
Пока подоспели Джомарт-бай с дочерью, пастухи, срезав веревку с шеи Сулеймана, положили его на спину, на песок и принялись массировать грудь. Но Сулейман был уже мертв.
Арзыгуль, завопив, хотела броситься на тело брата, но отец удержал ее.
Люди тихо, как положено по обычаю, переговаривались, но их прервал неожиданный крик Джомарт-бая:
— Родственники, возьмите этого нечестивца и бросьте его вон в ту яму; где мы закапываем издохших собак. На могиле не насыпайте холм и не делайте никакой отметины. Киньте его там, как выливают кумган воды.
Люди переглянулись.
— Бай-ага, так ведь нельзя! Что ни говори, а Сулейман — ваш сын. Что скажут люди, если вы его не похороните по-человечески? Этого не простят, — сказал пожилой человек, поднявшись с места.
Бай помолчал.
— Пусть говорят, что хотят, — произнес он. — Если бы он даже перешел к большевикам, если бы он даже поднял на меня руку и убил меня, я, умирая, все равно считал бы его своим сыном. Но он добровольно отказался от жизни, дарованной нам всем аллахом. А потому, даже если бы я простил его, его сама жизнь не простит. Уберите его к шайтану!
Два дня лежал Джомарт-бай не вставая с постели, не беря в рот ни крошки. За эти дни он не то что не спал — даже не задремал ни разу. Зрачки бая были устремлены в одну точку, словно он там видел нечто, чего не видели другие.
На третий день перед Джомарт-баем предстал симпатичный парень с ружьем за плечами. На плечах его был красный шелковый халат, на голове — белая папаха из мелко вьющейся овечьей шерсти. Переведя глаза вниз, Джомарт увидел на ногах пришельца нарядные зеленые сапоги из сагры — специально выделанной дорогой кожи. Взор бая выразил удивление.
— Отец, вставайте! — проговорил джигит. Осторожно поддерживая, он помог Джомарт-баю подняться с постели.
Джомарт встал, пошатываясь.
— Что все это значит, доченька? — спросил он слабым голосом у Арзыгуль, вошедшей в кибитку.
— С сегодняшнего дня я заменю вам сына, — ответил вместо дочери незнакомый джигит. — И если этого не случится, если я нарушу клятву, пусть будут прокляты хлеб и соль, которые я ем, а также святое материнское молоко, которым был вскормлен.
