– Я возношу руки и вопию ко Господу, ликуя: дождался чудес! – прослезился от восторга отец Александр.
Много нанесли и прочей еды и вещей. Обманутые в прошлый раз, жители тем не менее снова собрали и вязаные носки, и нижнее бельё, и рубашки, и брюки, и ватники, и даже десяток пиджаков. Острее всего пленные нуждались в обуви, но с валенками и сапогами и у самих местных жителей было худо – обуви набралось всего три десятка пар.
Растроганный отец Александр расплакался, когда на субботней службе читал об Иониной тыкве. Этот отрывок из Ветхого Завета он всегда произносил со слезами в голосе, а на сей раз просто не мог сдержать рыданий…
Потом оправдывался за последним великопостным обедом:
– Ведь я по фамилии Ионин. А тут Иона и тыква. Как он опечалился о тыкве, которую не растил, не поливал, не ухаживал за ней. И мне подумалось: эти люди, которые в лагере «Сырая низина», они как эта тык… тык…
Он так и не смог выговорить «тыкву», потому что снова расплакался, утираясь рукавом ветхой, но любимой домашней рясы.
48
Наступила Пасха. Отец Александр совершал приготовления в храме.
– Ведут! – первой вбежала и сообщила Ева.
– Ведут! – тяжело дыша, догнала её Алевтина Андреевна.
Заслышался лай многих собак. Отец Александр выбежал на улицу.
По селу вели колонну военнопленных. Вдоль колонны шли нацисты с овчарками, рвущимися со своих поводков, готовыми броситься и рвать в клочья понурых угрюмых людей, кое-как одетых и обутых, измождённых, с потухшими взорами.
А со всего села бежали русские дворовые собаки и яростно облаивали этих немецких овчарок.
И вдруг отцу Александру стало жутко. Разве такие – выпотрошенные, доведенные до животного состояния, смогут возрадоваться? Разве таких, истерзанных, прошедших страшные муки, проймешь словом? Горе и страдания покрыли их непроницаемым панцирем, сквозь который проникнет ли ясный луч пасхальной радости?!
Ведь и в храм гнали их сейчас принудительно, как водили ежедневно на рабский непосильный труд, от которого они болели и умирали десятками ежедневно. Единственное, что должно было утешать их – в храме тепло, никто не заставит их там ничего делать, а значит, сегодня можно будет хоть немного отдохнуть в тепле…
Отец Александр застонал и поспешил в церковь – готовиться к необычной праздничной воскресной службе.
Молодой дьякон Олег, ещё в феврале присланный к батюшке, уже был там. По договорённости с начальником лагеря в храме, кроме священника и тех, кто ему прислуживает, не должны были находиться посторонние – свободные прихожане. Но вокруг церкви толпились люди, в основном женщины. При виде военнопленных многие стали вздыхать, охать, причитать и плакать.
Двести мучеников пришло в Закаты на праздничное богослужение!
Один из военнопленных чем-то провинился, и немецкий охранник прямо у входа в храм избил его, покуда все остальные молча входили внутрь. Потом, правда, и провинившегося впустили, и он стоял, утирая с лица кровь…
Отец Александр начал службу. Он понимал, что нужно по возможности сократить время богослужения, потому что замордованным людям тяжело будет выстоять долго. Но постепенно он изменил свое решение. Пленные вскоре заметно повеселели. Они обнаружили, что их охрана осталась вне храма и здесь они наедине со священником, дьяконом, пономарём и хором. Эта краткая свобода подействовала на людей, как глоток вина!
За пономаря как обычно был Николай Торопцев. Он взволнованно читал из «Деяний святых апостолов», в это время матушка и Ева раздавали свечные четвертинки.
Ева шепнула отцу Александру:
– Повеселели.
Начался дневной крестный ход. Фонарь поручили нести матушке, и она пошла впереди всех. За нею с крестом – Торопцев, далее – двое военнопленных с хоругвями. Отец Александр ласково вызвал желающих их нести, особо не надеясь на ответ, но из толпы пленных вдруг охотно выступили двое и взялись за тяжелые хоругви. Сам батюшка шествовал за ними. Следом – Ева с иконой Воскресения и три женщины из хора с другими иконами. За ними Роман Гуляев, тот самый, у которого акафистом исцелилось ухо – он напросился петь в церковном хоре и неожиданно обнаружил замечательный талант тенора.
Так двинулись из храма с пением «Воскресение Твоё, Христе Спасе, ангели поют на небесех и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!»
Когда вышли наружу, овчарки взорвались лаем, и пока крестный ход двигался вокруг церкви, собачий гвалт не утихал, обстреливая отрывистым лаем идущих. Казалось, они вот-вот сорвутся с поводков и бросятся на людей! Отца Александра пронзила мысль: вот так же, сквозь лай и поругание, шёл на Голгофу Спаситель наш Христос!
Эта мысль едва не вознесла его над землей, и он почти летел, чуть касаясь обледенелой земли. Ему в лицо светило солнце, в воздухе тонко сиял лёгкий морозец…
Входя в храм, отец Александр мысленно перевел дух: «Слава Богу, не расстреляли и не спустили собак!»
Он вернулся к алтарю и оттуда торжественно возгласил:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – ответили ему узники, и священник поразился: больше половины из них произнесли эти слова!
А ведь это были советские люди, которым четверть века вдалбливали в голову: Бога нет! Многие из них родились уже после революции, поставившей своею целью полностью истребить в России православную веру.
Шла служба, и люди в храме всё более светлели лицами.
Почти все, хоть и неуклюже, но старались креститься, а когда отец Александр в очередной раз возглашал «Христос воскресе!», весь храм отвечал дружно и слаженно: «Воистину воскресе!»
Более же всего взволновало батюшку, что когда пели «Верую» и «Отче наш» – не один и не два, а человек двадцать из военнопленных подпевали! Значит, они не впервые слышали слова молитв, значит, не зря многие матери и жены писали на бумажках эти слова, и вешали на шеи близким, уходящим на войну!..
После богослужения отец Александр давно уже принял решение причастить всех без исключения, разве что лишь кроме тех, кто сам отвергнет причастие. Перед исповедью он объявил:
– Дорогие мои братья! Сейчас будет совершено таинство исповеди. Все мы грешны, ибо только Христос один безгрешен. Но сегодня великий праздник Пасхи Христовой, и все вы, притекшие в храм Божий, получите отпущение грехов. Когда я буду проводить сию общую исповедь, по моему знаку называйте свои имена. А когда я дам знак, не спеша подходите, я должен буду каждого накрыть епитрахилью и произнести слова отпущения грехов.
И началась общая исповедь.
Когда по канону исповедникам требовалось произнести своё имя, отец Александр слегка поднимал вверх руку, и ему казалось, что он ясно слышит имя каждого из этих двухсот русских людей, волею грозной судьбы оказавшихся в тяжком мире плена:
– Сергей. Андрей. Валентин. Виктор. Александр. Павел. Владимир. Сергей. Максим. Степан. Иван. Григорий. Касьян. Василий. Павел. Михаил. Николай. Леонид. Евстафий. Михаил. Алексей. Александр. Пётр. Олег. Иван, которого при дверях избили. Фома. Иван. Степан. Павел. Пётр. Матвей. Игорь. Фёдор. Дмитрий. Исай. Юрий. Валерий. Назар. Пётр. Иван. Дмитрий. Кондрат. Аркадий. Харитон. Иван. Анатолий. Александр. Николай. Елизар. Иван. Николай. Павел. Степан. Лукьян. Владислав. Глеб. Ираклий. Анатолий. Антон. Константин. Мирон. Виталий. Филимон. Иосиф. Всеволод. Илья. Кирилл. Герасим. Евстигней. Платон. Иван. Капитон. Валентин. Елизар. Филипп. Иван. Григорий. Арсений. Макар. Евгений. Степан. Куприян. Василий. Николай. Исакий. Геннадий. Ярослав. Иван. Сидор. Георгий. Леонтий. Анисим. Пётр. Трифон. Никанор. Федот. Абрам. Николай. Иван. Герман. Елисей. Станислав. Валерий. Сергей. Игнат. Тимофей. Семён. Степан. Феоктист. Ростислав. Яков. Прокофий. Роман. Прохор. Фёдор. Лаврентий. Борис. Вячеслав. Гаврила. Михаил. Тихон. Фаддей. Иван. Феликс. Иван. Евлампий. Тарас. Андриян. Захар. Савва. Иван. Серафим. Емельян. Фёдор. Лука. Дмитрий. Ларион. Юрий. Кузьма. Александр. Николай. Сергей. Иван. Виктор. Федот. Аркадий. Фёдор. Поликарп. Лев. Василий. Трофим. Афанасий. Ефрем. Тимофей. Михаил. Александр. Севастьян. Владимир. Семён. Ипат. Анатолий. Клим. Борис. Евгений. Артём. Евдоким. Еремей. Геннадий. Пётр. Григорий. Иннокентий. Александр. Степан. Никита. Антон. Богдан. Валентин. Дорофей. Андрей. Устин. Виталий. Сергей. Георгий. Василий. Валерий. Иван. Арсений. Фёдор. Александр. Юрий. Семён. Анатолий. Зиновий. Ефим. Владислав. Дмитрий. Григорий. Александр…
Страшась и сам своего внезапно необычайно обострившегося слуха, отец Александр находился на грани обморока: ему стало казаться, что вот-вот – и он услышит не только имена, но и сами судьбы стоящих пред ним измученных, униженных и оскорблённых!
Ловил обострённым слухом батюшка и явно не православные имена – Эдуард, Альберт, Марат. Они принадлежали некрещёным людям, но и этот грех – исповедование и причащение некрещеных – он жадно брал на себя, ибо не мог же он изгнать их из храма, ныне припавших к живительному источнику веры Христовой!..
