поразил даже этот уставший от подлостей мир жестокостью и изощренным коварством. С необыкновенной быстротой он захватил Лисимахию, Перинф и Халкедон, города на побережье Пропонтиды (Мраморного моря). Эти мирные торговые фактории никак не могли сопротивляться македонской армии. Но особенно всех поразила участь Киоса. Этот небольшой город был в дружбе с родосцами и другими общинами. И когда Филипп захватил его, к нему потянулась огромная делегация эллинских городов во главе с родосцами, которые особенно взволнованы были судьбой своих союзников. Все умоляли царя сжалиться над ни в чем не повинными киосцами. Царь в свою очередь отправил к родосцам посла. Как водится, его отвели в театр, где в те времена проходили народные собрания. И вот царский посол, искусный ритор, стоя на сцене, где на него устремлены были глаза многотысячных зрителей, принимал красивые позы и произносил красивые прочувствованные фразы. Долго разливался ритор. Он говорил о благородстве и гуманности царя и о подлых злопыхателях, которые распускают об этом великодушном человеке гнусные слухи и не стыдятся называть его жестоким и коварным! Вот сейчас родосцы на деле узнают цену этим слухам. Филипп захватил Киос, город в его полной власти, но он решил помиловать его в угоду родосцам и… Вдруг в середине изящной риторической фигуры кто-то прервал оратора. Какой-то человек пришел из гавани и громко крикнул:
— Слыхали последнюю новость? Все киосцы проданы в рабство!
Родосцы были ошеломлены. Они не поверили словам вестника. Увы! Вскоре истина открылась им во всей страшной наготе. Греческая делегация сидела у Филиппа и неотступно просила его за Киос. Царь был сама приветливость, сама приятность. Он утешал и обнадеживал послов, забавлял шутками, а напоследок со смехом показал развалины совершенно пустого города — все, что осталось от Киоса (XV, 22). Филипп ликовал, говорит Полибий. Шутка привела его в отличное настроение. На обратном пути он пристал к Фасосу. Граждане объявили, что откроют ему ворота, если он не потребует от них дани и позволит жить по своим законам. Филипп тут же принес торжественную клятву. «Все фасосцы шумно приветствовали его слова и проводили его в город». Очутившись внутри, Филипп немедленно продал всех жителей. «Кажется, все цари в начале царствования любят употреблять слово „свобода“, — говорит по этому поводу Полибий, — и называют друзьями и союзниками людей, участвующих в осуществлении их замыслов. Но достигнув цели, они начинают обращаться с доверившимися им людьми не как друзья, а как господа. Они нарушают свой долг, причем чуть ли не всегда поступают совершенно обратно собственным выгодам. Можно ли не считать безумцем и умалишенным царя, который заносится в своих планах очень высоко и мечтает о мировом господстве, все начинания которого венчает успех, а он спешит по ничтожнейшим поводам… проявлять вероломство» (XV, 24). Торжествующий победитель не догадывался, к чему приведут его поступки. Обойдясь так бесчеловечно с безобидным греческим городом, он вооружил против себя буквально всех. Этоляне рвали и метали. Дело в том, что совсем недавно Филипп заключил с ними союз, причем сам искал их дружбы. А Лисимахия, Халкедон и Киос были их союзниками. И он нагло захватил их, а киосцев продал на глазах бывшего там этолийского магистрата! (XV, 22–23). Но особенно возмущены были родосцы. Они теперь не могли спокойно слышать даже имени македонского царя (XV, 22, 5).
Но не так-то легко было испугать Филиппа и заставить отказаться от своих планов. С приходом весны (201 г.) он снова вышел в море и поплыл к Кикладам. С легкостью один за другим он захватывал маленькие островки. Затем занял Самос. И вдруг на пути его встало нежданное препятствие. Родосцы были не просто возмущены — ими овладел ужас. Они видели, что на них движется страшная сила, не признающая ни международного права, ни договоров, ни законов, ни элементарных норм морали. «Интересы всех греческих торговых городов оказались поставлены на карту… Страшная участь, постигшая жителей Киоса, свидетельствовала о том, что речь идет уже не о праве утверждать городские хартии, а о жизни и смерти для каждого и для всех» (Моммзен){9}. И вот, опираясь на свой огромный авторитет, родосцы создали коалицию малоазийских городов против Македонии. В нее вошли многие греческие общины, а также богатый и влиятельный Пергам, лежавший на берегу Геллеспонта. Правил им тогда царь Аттал. Объединенный флот союзников встретил Филиппа у Хиоса. Произошел бой. Потери македонцев были страшны. У союзников пали 130 человек, македонцев же погибло около девяти тысяч. Сам вид места сражения был ужасен: все море покраснело от крови и покрыто было телами македонцев. На берегах грудами навалены были распухшие от воды трупы вперемешку с обломками кораблей. Македонцы в полном унынии глядели на эту картину. Но Филипп не пал духом. Он казался бодр и уверен и уверял всех и каждого, что они победили, а будущее сулит им еще более блестящие победы (XVI, 3–8).
И он оказался прав. Вскоре он встретил родосский флот у Лады и нанес ему сокрушительное поражение. Победителем вступил он в Милет. Греки, по своему обыкновению, изощрялись в лести, осыпали хвалами великого героя и торжественно увенчали венками его и верного пирата Гераклида (XVI, 10, 1; 14, 5; 15). Теперь Филипп ринулся против второго своего врага, Аттала. Он разбил его войско и подступил к самым стенам Пергама. Но здесь ждало его горькое разочарование. Город был так хорошо укреплен искусством и природой, что все попытки взять его штурмом кончались ничем. Мало того, вскоре Филипп убедился, что кругом как шаром покати. Окрестные деревни были пусты. Оказывается, Аттал предусмотрительно велел заранее собрать урожай, а хлеб спрятал за городскими стенами. Как бешеный, носился Филипп по пергамским равнинам. И тогда македонский царь «обратил свою ярость против изображений божеств и святилищ… Он не только жег и разрушал до основания храмы и алтари, но велел разбивать самые камни, чтобы всякое восстановление развалин сделалось невозможным… Множество великолепных храмов сравнял он с землей». Затем он набросился на священный участок Афродиты. Рубил и кромсал древние священные оливы, пока, наконец, кругом не воцарилась мерзость запустения. «Хотя этими действиями он причинил бесчестье гораздо более себе, чем Атталу. По крайней мере, мне так кажется», — замечает Полибий (Polyb. XVI, 1; XVIII, 2, 2; 6, 4; Liv. XXXI, 46, 4)[13] {10}.
Македонский царь привел врагов в ужас. Современник этих событий, поэт Алкей Мессенский, писал:
………………………………………….
Зевс Олимпиец, закрой медные двери богов!
Скипетр Филиппа успел подчинить себе сушу и море,
