на башне, и каждую ночь Леандр отважно переплывал море. Но в одну бурную ночь ветер задул факел, и Леандр утонул.
Сестос и Абидос были как бы двумя ключами, запиравшими две створки ворот между Эгейским и Мраморным морями (XVI, 29, 7). Филипп захватил Сестос и подступил к Абидосу. Жители его неожиданно проявили редкое мужество. Они с неколебимым упорством боролись с македонцами. Увы! Силы были слишком неравны. И когда внешняя стена пала из-за подкопа, граждане, полные черного отчаяния, сошлись на собрание и приняли страшное решение. Они выбрали несколько человек и передали им женщин, детей и все золото. Перед лицом всех граждан эти стражи произнесли клятву: как только они увидят, что македонцы овладели внутренней стеной, они перережут женщин и детей, а золото с проклятьем кинут в море. Затем жрецы и жрицы совершили обряды и перед пылающими огнями жертвенников все поклялись умереть, но не сдаваться Филиппу. А потом произнесли ужасное проклятие тому изменнику, который нарушит клятву.
Увидев, что неприятель пробил в стене брешь, абидосцы ринулись к пробоине и загородили ее своими телами. Они карабкались на горы трупов и оттуда били врагов копьями и мечами, когда же оружие в их руках ломалось, они кидались на македонцев и, вцепившись в них, валили на землю и старались задушить. Другие хватали обломки сарисс и кололи ими македонцев в лицо. Целый день до заката Филипп слал отряд за отрядом, но не мог прорваться в город. Горстка абидосцев удерживала всю его армию. Наконец стемнело. Македонцы отошли от пробоины уставшие, оробевшие и смущенные неистовой отвагой врагов. Абидос казался неодолим. А между тем час его пробил. У бреши горой лежали трупы его защитников. Те же, которые остались в живых, еле держались на ногах от усталости и ран. Бороться с македонцами было некому.
Родосцы с напряженным вниманием следили за осадой. Царь Аттал подплыл к Тенедосу. Но никто из союзников не решился даже войти в пролив. Даже ни один вестник не отважился явиться к царю: Филиппа боялись словно черную смерть. Было ясно, что все бросили Абидос на произвол судьбы. И вдруг ранним утром Филиппу доложили, что его желает видеть римский посол. Говорить он хочет непременно с самим царем.
Явление римлян
Филипп несколько лет находился в состоянии войны с римлянами, но почти не видал никого из них близко, почти даже и не говорил ни с одним римлянином. Поэтому он с любопытством смотрел на дверь. Вошел юноша, почти мальчик, притом такой ослепительной красоты, что Филипп, тонкий ценитель всего прекрасного, был сражен. Юноша сказал, что его зовут Марк Эмилий Лепид. От имени римского народа он требует, чтобы Филипп немедленно прекратил военные действия со всеми эллинскими народами, вернул Египту его владения и возместил убытки Пергаму и родосцам. В противном случае Рим объявляет ему войну. Филипп начал было объяснять, что это родосцы агрессоры, они первые на него напали. Но юный посол перебил его и быстро спросил:
— А афиняне? А киосцы? И вот теперь абидосцы? Кто из них напал на тебя первым?
Филипп так ошеломлен был его дерзостью, что на минуту потерял дар речи. Наконец, он сказал, что любому другому такие слова стоили бы головы. Но тебя я прощаю, продолжал царь, по трем причинам. Во-первых, потому, что посол так юн и неопытен. Во-вторых, потому, что он самый красивый из всех, кого Филипп видел (Полибий, который встретил этого человека 30 лет спустя, говорит, что это бесспорный факт). Наконец, потому, что он римлянин. Далее царь сказал, что советует римлянам не нарушать мир, если же они нападут, мы будем храбро защищаться, закончил он. «Обменявшись такими речами, собеседники разошлись».
Не обращая внимания на предупреждение римлян, Филипп пошел на приступ Абидоса. И тут судьба горько посмеялась над защитниками. Несколько граждан, которым доверили женщин, детей и сокровища, видя, что абидосцы больше не могут сопротивляться, струсили. Они явились к Филиппу с молитвенными ветвями и заклинали его подарить им жизнь. Они не убили женщин и детей и не бросили в море золото. И Филипп, ворвавшись в город, захватил его с тем большей легкостью, что оно собрано было в одном месте. Отчаянию и ярости абидосцев не было предела. Люди неистовствовали. Словно обезумев, носились они по городу, вешались, прыгали с крыш, топились в колодцах, кидались в огонь. Город превратился в кромешный ад. Даже Филипп, говорит Полибий, был тронут этим ужасным зрелищем. Он объявил, что дарует жителям милость. Он дает им три дня, чтобы все желающие могли повеситься или заколоться. «Абидосцы решили покончить с собой, согласно первоначальной клятве, и как бы боясь изменить своим, павшим в борьбе за родину, ни за что не хотели жить». Они убивали себя целыми семьями (Polyb. XVI, 29–34). Таков был страшный конец Абидоса.
Итак, Филипп не принял ультиматум римлян. Война началась. Поэтому, оставив пока дальнейшие завоевания, царь поспешил на Балканы.
* * *
У греков и римлян издревле существовала некая смутная, но непоколебимая вера, что происходят они от одного корня. Их соединяли общие предания. Эллины более всего чтили Геракла, трудившегося всю жизнь на благо смертных. А римляне помнили, что Геракл приходил к ним, когда города их еще не было, и учил латинян человечным законам. И в Риме стоял ему алтарь. Эллины почитали богами-спасителями Диоскуров, братьев Елены. А римляне помнили, что Диоскуры с давних пор были покровителями римлян. В жестокой битве у Регилльского озера (496 г.) божественные близнецы сражались бок о бок с римлянами. В тот же день они появились на Форуме, чтобы принести весть о победе. Римляне видели, как они купают в небольшом озерке своих взмыленных коней. Многие римские историки считали, что самый их город основан эллинами. Даже Катон, которого трудно заподозрить в пристрастии к грекам, утверждает, что аборигены, предки римлян, были эллины (Dionys. II, 11, 1; ср.: Strab. V, 3, 3). Замечательно, что и Гераклид Понтийский называет Рим греческим городом (Plut. Camil. 22). Был даже такой случай. Некоторые италийцы занялись пиратством; корабль их попал в руки греков. На удивление, они отпустили пленников невредимыми, объявив, что делают эту любезность только ради римлян, но хотят им напомнить, что стыдно им нападать на своих братьев. После этого будто бы римляне строго запретили италийцам пиратский промысел (Strab. V, 3, 5).
Однако последние века оба народа мало общались друг с другом. Издалека доносился до римлян глухой шум походов Александра и битв диадохов; беспокойный авантюрист Пирр высадился ненадолго в Италии.
