— А конкретнее?
— Ну, что я могу сказать? — проговорил Флендерс, пытаясь сосредоточиться на чертеже. Взгляд отводит, подумал Мэлори. Что за манера — не смотреть в глаза. — Археолог по призванию. Влюблён в профессию. Очень целеустремлённый; видно, что прилетел работать, а не ерундой заниматься.
Будто ты сам ею в жизни не занимался, подумал Мэлори. Как говорится, все делают это; и незачем воображать себя в белых одеждах. Сам он начинал — двадцать с лишним лет назад в Чили — с кое-как подготовленного отчёта, в котором была выдумана половина данных, а стратиграфия взята с потолка. (Артефакты были подлинными, но происходили вовсе не из раскопа — они были скуплены за бесценок у местных жителей). Тогда ему пришлось пойти на это, чтобы совладать с превышением бюджета. Иначе бы кто дал ему следующий открытый лист? Молодому специалисту трудно заслужить доверие; а ведь он, в отличие от некоторых, не тратил деньги на вечеринки с барбекю и не клал их себе в карман. Он ни цента себе не присвоил. Разве его вина, что он промахнулся с выбором места раскопок и что наёмные рабочие запросили гораздо дороже, чем он рассчитывал? Всё обошлось. Позднее он научился избавляться от лишней траты нервов более тонкими средствами. Например, при находке артефакта уже известного типа копировать и вставлять в отчёт описания из публикаций предшественников. Описания таких банальных находок, как пряслица, наконечники стрел или детали раннеиндустриальной техники, никто не проверял "Антиплагиатом", а экономия сил была существенной. Всё равно эта пресловутая влюблённость в профессию никого не интересует. Куда нужнее знание техники безопасности и Археологической конвенции ООН. Нечего колоть всем глаза своим чистоплюйством.
— Ясно, — обронил Мэлори, хотя ему по-прежнему было ясно далеко не всё. Краем глаза он заметил появившуюся Эрику и ретировался, оставив Флендерса в недоумении.
Вернувшись к себе в кабинет, он залпом выпил остывший чай и задумался. Беседа с Флендерсом по информационной ценности была почти нулевой; но она вытянула из подсознания Мэлори кое-что, в чём он раньше себе не признавался. В его представлениях о пребывании Лаи на станции тому отводилась роль туриста — докучающего команде своим праздным любопытством и требующего развлечений. О том, что приезжий может всерьёз вмешиваться в работу экспедиции, он как-то не задумывался. Раньше Мэлори не приходилось сталкиваться с научными знаменитостями барнардского происхождения. Подсознательно он ожидал, что учёный с межпланетным признанием, тем более носящий земное имя, будет до некоторой степени похож на землян — пусть даже и карикатурно, как Миай Фоо. Но Лаи — улыбчивый, изящный, стриженый — был таким полным воплощением всего барнардского, что даже его совершенно не барнардское владение собой и английским лишь подчёркивало его инопланетность.
Тем необъяснимее его влияние на команду. Барнардцы — понятно, но наши-то с чего так к нему липнут? Надо видеть, как у них загораются глаза, стоит ему вступить в разговор или помочь кому-то с каким-то рутинным делом.
Вполне возможно, пришло в голову Мэлори, здесь высовывает нос старое посконное суеверие. Удачи экспедиции начались с приезда Лаи, вот ребята и ставят подсознательно своё везение ему в заслугу. Рассматривают его как талисман. Что ж, Мэлори не против тотемов; лишь бы тотемное животное знало своё место.
Доведя эту мысль до конца, он почти успокоился. Он проверил выход в библиотечные ресурсы Марнета. Подключение наконец наладили. Мэлори выбрал ссылку "Предполагаемые изотопные датировки разрушения марсианских городов и скорость отложения почв на Марсе" и погрузился в чтение.
— Носорог исстрадался, — сказал Коннолли. — Ходит вокруг Вика и ищет, в какое место его боднуть.
Дело происходило вечером, в комнате отдыха. Кроме него, там были только Лика, Флендерс и Лагранж. В углу в кресле развалился Фоо, но он не принимал участия в разговоре — заткнув уши наушниками, он с видом полного блаженства крутил на видеоплеере какой-то устрашающий вестерн древних времён, где по экрану носился Гойко Митич в нейлоновом парике.
— Ты думаешь? — тревожно спросил Флендерс. — Я обратил внимание, что он ведёт себя с ним как-то натянуто, но, по-моему...
— По-твоему, он спит и видит, как бы выпить с ним на брудершафт? — перебил Коннолли. — Джеф, я знаю Носорога. Я учился у него, когда был студентом, хотя он меня вряд ли помнит. Но я-то его помню. И если ему кто-то пришёлся не по душе, то это по-научному называется "холодная война".
— Пока ещё не война, — поправила Лика. — Пока Мэлори изучает его — силится понять, что он такое.
У Флендерса по спине пробежали неприятные крысиные лапки. Лучше пока молчать об их разговоре, решил он. Он надеялся, что не сказал тогда ничего лишнего.
— На какую мозоль он ему наступил? — вслух сказал он. — Классный профессионал, человек замечательный, а Мэлори почему-то смотрит на него, как на взрывное устройство.
— Именно поэтому, — сказал Лагранж с каким-то сожалением в голосе. — Неужели не понятно?
— Потому, что он профессионал? — спросила Лика. Лагранж массировал себе кисти рук, с хрустом разминая узловатые пальцы.
— И это тоже. Хуже другое. И бедняга Виктор не подозревает, насколько это хуже.
Он свесил руки между колен и прищурился.
— Вы знаете, что в барнардских языках нет таких слов, как "индивидуальность" и "самовыражение"?
— Что за ребусы, — насупился Коннолли. Флендерс был озадачен не меньше.
— Откуда у вас такие сведения, Симон? Насколько я могу судить о барнардской цивилизации, на муравьиную кучу она не похожа. Яркость и независимость у них очень даже ценятся.
— Неверное слово, Джеффри. Не ценятся. Можно ли сказать, что у землян ценится умение ходить на двух ногах?
— Ну, — поразмыслив, сказала Лика, — у тяжелобольных, наверное, да.
— Разве что у больных, — сардонически усмехнулся француз. — Для барнардца чувство собственного достоинства — естественный орган. Мне приходилось читать лекции по земной истории студентам с Барнарды, и у меня вечно возникали проблемы — в том числе с либерализмом. Было невозможно растолковать барнардцам, что такое "борьба за права и достоинство личности". Для них это какая-то дикая несуразица. Как если бы...
Несколько мгновений Лагранж напряжённо подыскивал аналогию; морщины у него над бровями стянулись полукругом от мыслительных усилий.
— Вы можете представить себе индейца — не навахо или сиу, а из какого-нибудь крошечного племени, из тех, что ещё продолжают жить по обычаям каменного века в заповедниках Амазонии? Вообразите, что этот индеец — голый, с палочкой в носу, весь в боевой раскраске — гордо марширует с плакатом, на котором написано, что он борется за своё законное право обладать нейронными рефлексами?
— Дадаизм какой-то, — сказала Лика. — Или кино XXII века.
— Кажется, я догадываюсь, — Флендерс потёр мочку уха. — У индейца ведь и так есть нейронные рефлексы, иначе он был бы мёртвым?
— В точку, Джеффри. Нейронных рефлексов у него предостаточно, хотя сам он об этом не знает. И хотя в его языке вообще нет слов для обозначения этого понятия. Так вот, перенесите на Барнарду наш классический либерализм — и Монтескье, Локк, Джордж Вашингтон окажется в роли голого индейца с абсурдистским плакатом.
— А вы философ, Симон, — сказал Флендерс. — Оригинальная мысль — борьба за право на нейронные рефлексы...
— Пожалуй, пришлась бы по вкусу какой-нибудь политической партии 2050-х, — засмеялся Коннолли.
Лика оглянулась через плечо на Фоо.
— Миай точно больше интересуется индейцами без плакатов.
Стажёр был с головой погружён в происходящее на экране видеоплеера. Он сполз на самый край кресла и взвизгивал от восторга каждый раз, когда в фильме гремел одному ему слышный выстрел.
— Вы зря смеётесь, — укорил их Лагранж. — В определённом смысле Виктор ничуть не менее наивен, чем Миай, хотя он и старше. Он может потрясать нас своим английским и походя ссылаться на земную литературу, но кое-каких уроков земной культуры он так и не усвоил. Или не захотел усвоить.
— То есть земных представлений о субординации? — спросил Флендерс.
— Я бы выразился жёстче. Он не в состоянии понять, что для некоторых землян существуют только две формы взаимоотношений: либо ты, либо тебя.
Флендерс сидел как на иголках. Дурак, мысленно обругал он сам себя. Ты вообразил, что его и впрямь интересует твоё личное отношение к Виктору. А бояться следовало совсем не этого. Конечно, девять из десяти, что Мэлори гомофоб, но в данный момент твои чувства к Лаи его не занимали ни на вот столько. На самом деле он ждал, что ты брякнешь что-нибудь такое, что даст повод к нему придраться... Для таких, как Мэлори, вопрос "ты или тебя" существует исключительно в переносном смысле.
