несколько недель как закончилась виагра, и я хотел бы получить новый рецепт.
У меня в голове промелькнула реклама виагры: привлекательный пожилой мужчина, рассекающий по озеру на своей яхте, с закадровым голосом: «Не принимайте виагру, если вы принимаете нитропрепараты от боли в груди».
– Вы принимаете нитропрепараты от боли в груди? – спросил я.
– Вы мне скажите, док.
Я просмотрел перечень лекарств.
– Нет, – я представил, как Сэм тщетно пытается добиться эрекции. – Разумеется, я могу дать вам новый рецепт.
Несколько минут спустя мы попрощались. По дороге к администратору, чтобы отдать ей документы, я просунул голову в кабинет к Моранису.
– Спасибо вам, – сказал я, – за помощь. За все.
– Я здесь именно для этого.
– Все равно, спасибо вам.
– Хотел спросить, – добавил Моранис, отложив свой журнал. – А ты заметил, что он сидел в тюрьме?
Я был в шоке:
– Ах, если честно, не заметил. Полагаю, мне было не до…
– Дам небольшой совет. Нельзя просто просмотреть самые последние записи в медкарте, чтобы понять, что к чему с новыми пациентами.
Должно быть, Моранис прошерстил старые записи, пока я осматривал Сэма. Но в его медкарте их были десятки! Откуда ему было знать, какую именно нужно прочитать?
Я подумал о Сэме, очаровательной староанглийской овчарке.
– А вы спросили, за что он сидел? Я это пропустил?
На лицо Мораниса закралась улыбка:
– А почему спрашиваешь?
– Думаю, мне было бы любопытно.
– Почему?
– Не знаю – а если он педофил, серийный убийца или что-то типа того?
– А что?
– Вы спрашиваете меня, почему мне хотелось бы знать, если он кого-то изнасиловал или избивал жену?
– Именно. От этого изменилось бы то, как ты будешь его лечить?
Этот вопрос мысленно перенес меня в Бостон, на семинар в Гарварде, который я посетил три года назад. Раз в неделю после обеда собиралась небольшая группа студентов, чтобы обсудить предрассудки в медицине и вне ее в рамках курса, целью которого было обучить будущих врачей тонкостям культурных различий между людьми. По окончании семинара нас попросили поделиться с группой каким-нибудь предрассудком.
– Мне иногда кажется, что толстые люди ленивые, – сказала одна девушка.
– Когда я слышу южный акцент, то заведомо считаю этого человека не шибко умным, – призналась другая.
Сейчас все чаще пациенты предпочитают выбирать врача, а не обращаться к кому придется. Но и врачи могут выбирать пациентов, не работая с теми, кто их не устраивает. Правильно ли это?
Мы продолжали в том же духе, пока очередь не дошла до Бена, подающего надежды хирурга-травматолога вроде Акселя, который слегка покачивал головой.
– Честно говоря, нам всем стоит перестать нести эту чушь, – произнес он.
Профессор от удивления повела бровью. Во всем студенческом городке не было никого более самодовольного, чем Бен. Его ума нам не было суждено ни понять, ни когда-либо достичь. И он был одним из любимчиков Чарли Маккейба.
– Я считаю, здорово, что мы все делимся тут подобным друг с другом, – продолжал Бен. – Я дружу с Мэттом, – сказал он, показывая в мою сторону. – Он мне нравится, и я хотел бы узнать про его предрассудки. И можно не сомневаться, что Мэтт считает толстых людей ленивыми.
Все повернулись на меня. Мне стало ужасно стыдно. Я покачал головой и промямлил:
– Это не так.
– Но я также уверен, что Мэтт позаботится о толстом пациенте не хуже, чем о любом другом.
Я энергично закивал.
– Так какая разница? – сказал Бен. – Меня больше интересуют… плохие люди вокруг. Что насчет растлителей малолетних? Следует ли мне их оперировать? Должен ли я из кожи вон лезть, чтобы спасти монстра?
– Ну, – заметила будущий хирург Марджори невысокого роста, – мне кажется, мы все подходим к операционному столу с определенной системой ценностей, от которой никуда не деться. Я точно знаю, что не буду относиться одинаково к каждому человеку.
– Да ты что? – сказал Бен.
– Я… – она окинула взглядом парту, – я не могла бы лечить мусульманина, например.
Ее ортодоксальный иудаизм не был секретом ни для кого в группе.
Бен улыбнулся:
– Понял.
– Но мне хватит ума никогда не оказаться в такой ситуации, – продолжала Марджори. – Я бы нашла себе замену.
– А что, если бы у тебя не было такой роскоши? – спросил Бен. – Что, если бы ты была единственным хирургом в небольшой больнице?
– Я такого не допущу.
– Нас учат приводить людей в порядок, – сказал он, осматривая всех присутствующих в аудитории. – Мы здесь не для того, чтобы кого-либо судить.
Марджори покачала головой:
– Я просто говорю как есть.
– А может, – предположил Бен в шутку, ткнув в сторону Марджори указательным пальцем, – может, чтобы казнить.
– Это нечестно, Бен. Я просто была откровенной.
– Я рискну предположить, – продолжал он, – что ты не была такой искренней на собеседовании в медицинской школе.
Марджори не ответила. Бен повернулся ко мне:
– Думаю, Мэтт, что об этом по какой-то причине она упомянуть забыла.
Я сделал шаг в сторону Мораниса и тихонько спросил:
– Так вы знаете, за что Сэм сидел?
– Знаю.
– И?
– Это написано в карте.
– Я бы хотел взглянуть.
– Пожалуйста.
– Я также хотел упомянуть, что, когда вы ушли, он попросил обновить рецепт на виагру. Не видел никаких причин ему отказывать. Думаю, он стеснялся об этом сказать…
– У Сэма была судимость за сексуальное насилие одиннадцать лет назад.
Я сделал шаг назад. После часа изучения его карты я не знал о Сэме почти ничего. Но мне было не до обсуждения личной жизни пациента, когда я все еще пытался разобраться с аббревиатурами, из которых состояла его история болезни. Что, если Сэм совершил преступление, отсидел свой срок, а теперь женат и завел детей? Или же он был монстром?
– Тогда, – тихо произнес я, – получается, мне не следовало выписывать ему виагру?
Моранис улыбнулся:
– Это тебе решать. Он твой пациент. Я здесь лишь для того, чтобы тебя направлять.
– Точно. Итак…
– Итак.
– И в какую сторону вы меня направите?
Он встал, положил мне на плечо руку и сказал:
– Я бы посоветовал тебе все хорошенько обдумать и принять решение самостоятельно.
Даже во время приема в поликлинике врачу приходится порой делать сложный моральный выбор. Правда, времени на это слишком мало, и принятое решение может мучить еще очень долго.
У меня опустилась голова. Наверняка подобная ситуация случалась прежде. Какое решение было правильным? Существовало ли вообще правильное решение? Почему нельзя просто все свести к «Не давать насильникам таблетки для стояка» или «Да ладно, это было очень давно, конечно, в этом наверняка нет ничего плохого»? Да и в
