сказал я Бенни, выходя из палаты. – Я позову к вам медсестру.
– Тяжко пришлось в поликлинике? – спросил Байо, пока мы шли к двум свободным компьютерам. Он был прав: мне было тяжко, только совсем по другой причине. То, что казалось мне неподъемным, для него было скучным. Я присмотрелся к лицу Байо. Собирался ли он вообще обсуждать Гладстона?
– Как бы то ни было, день предстоит загруженный. Ужасно загруженный.
Мне не хотелось об этом думать. Сделав глубокий вдох, я потянулся за бубликом. С каждым днем, что меня не привлекали к ответственности за случившееся с Гладстоном, становилось все проще жить дальше. Я терзал себя из-за этого, но постепенно у меня развивалось некое равнодушие к произошедшему. Я просто больше не мог продолжать переживать, потому что это помешало бы выполнять работу, да и в процессе наверняка уничтожило бы мой желудок. Время шло, от начальства не было никаких новостей, и было все легче считать, что я попросту раздул инцидент у себя в голове. Подними я эту тему, риск был бы слишком велик. В любом случае, теперь Гладстон находился, вне всяких сомнений, в более надежных руках, где бы он ни был.
«Сломаться может каждый». Эти слова наставника я вспоминал неоднократно в первый год врачебной практики и постоянно находил им подтверждение.
– Знаешь, – сказал я Байо, когда другой интерн из нашей группы, Лалита – высокая привлекательная женщина с легким британским акцентом и родом из Бангладеш – проскользнула мимо меня. – Я и правда восхищаюсь этими девчонками.
Лалита забирала Денис Ландквист на компьютерную томографию, в то время как два других интерна, Ариэль и Меган, выполняли парацентез одному из новых пациентов.
– Посмотри на них, – продолжал я. – Смышленые, энергичные, полные энтузиазма. Скачут по отделению, делая сто дел одновременно.
Официально это никто не признавал, но я чувствовал, что они справляются лучше меня, и постоянно искал тому подтверждение.
Байо улыбнулся:
– Просто знай, что каждый может сломаться, – улыбка исчезла. – Каждый.
– Как же так?
– Нельзя вечно разгребать дерьмо с улыбкой на лице.
– А что случилось? Ты сломался?
Он сделал оборот на своем кресле.
– Без комментариев. Кстати насчет разгребания дерьма. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-кому гваяковую пробу кала.
– Разумеется.
Байо хотел, чтобы я вставил палец в перчатке в задний проход пациенту для проверки на наличие внутреннего кровотечения. Интересно, ему было обязательно просить об этом с таким довольным видом?
– Ну что, пора браться за дело, – сказал Байо, похлопав меня по плечу. – Раньше когда-нибудь выполнял эту процедуру?
– Ну…
– Приму это за очередное нет. Вас там вообще чему-нибудь учат в Гарварде? Хоть чему-то?
– Один раз я это делал. Но не на пациенте.
Байо потер руки и заулыбался:
– Ох, доктор Маккарти, будьте уж добры рассказать поподробнее.
– Ну, рассказывать особо нечего. В медицинской школе один парень, у которого отец умер от рака простаты, помогал студентам учиться проводить ректальный осмотр, выступая в роли этакого универсального подопытного кролика. Практически каждый с нашего потока однажды вставлял ему в зад свой палец. Чудесный малый.
– Сколько бы ему ни платили, этого было мало, – рассмеялся Байо. – Я, правда, удивлен, что это было среди тех немногочисленных практических навыков, которым вас обучали в Гарварде, – он махнул рукой. – Впрочем, неважно. Я хочу дать антикоагулянт одному из наших новых пациентов, однако перед этим нам следует убедиться, что у него нет внутреннего кровотечения. Тут-то за дело и возьмешься ты.
В ту же секунду заорали динамики: «ОСТАНОВКА СЕРДЦА! ПЯТЫЙ ЭТАЖ, ЮЖНОЕ КРЫЛО! ОСТАНОВКА СЕРДЦА! ПЯТЫЙ ЭТАЖ, ЮЖНОЕ КРЫЛО!»
В мгновение ока Байо и след простыл. Я откинулся в кресле и представил, как он бормочет себе под нос: «ABC, ABC», мчась по коридору. Он вернулся двадцать минут спустя, изящно держа руки ниже груди, словно ему только что сделали маникюр.
– Следуй за мной, – еле различимо позвал он.
Байо выглядел вымотанным, словно произошло нечто ужасное. К счастью, я не видел на его рубашке никаких следов кала.
Он отвел меня в заднюю часть отделения, и мы зашли в ординаторскую – загроможденную комнату, где на двух черных кожаных диванах были раскиданы недоеденные сэндвичи с вареной колбасой и пакеты из-под чипсов.
– Потрогай, – сказал Байо, не сводя глаз со своих рук. – Давай, потрогай.
Я присмотрелся к нему в поисках улыбки, какого-нибудь признака того, что он шутит, однако Байо говорил совершенно серьезно. Я дотронулся до его рук и погладил кончики его пальцев.
– Это странно, Байо, – заметил я, обернувшись, чтобы убедиться, что нас никто не видит. – Что происходит? Зачем я глажу твои руки?
– Это, мой друг, исцеляющие руки.
Он поднял их вверх и подошел к окну во всю стену, выходящему на Гудзон.
– Взгляни, – Байо подозвал меня жестом к себе. – Сюда.
Врач должен четко понимать, зачем он пришел в медицину и о ком он будет заботиться: о себе или своих пациентах.
Он показал на маленькую белую маркерную доску, в левой части которой были записаны по вертикали фамилии, включая его собственную. Сверху по горизонтали были написаны четыре буквы: «ОВСТ».
– «О», – сказал Байо, ударив по доске пальцем, – означает остановку сердца. Количество случаев остановок сердца, с которыми каждый из нас имел дело за этот месяц.
– Ты считаешь?
– А как же! «В» – это «выжившие». Количество людей, переживших остановку сердца.
– Прямо табло со счетом, – прошептал я себе под нос.
– «С» – это «смерти».
– А «Т»? – спросил я, уставившись на последнюю колонку, которая была пустой. – Тромбоз?
Байо засмеялся:
– «Т» – это категория, которую я придумал только на днях. Она означает «туалет». Это количество остановок сердца, случившихся, когда дежурный врач, которого вызывали, сидел в туалете. К сожалению, этот показатель так и остается на нуле.
Я моргнул:
– Погоди, что?
– Как ты можешь заметить, доктор Маккарти, – продолжил Байо, – в моих колонках «О» и «В» по одиннадцать галочек.
– Вижу. Одиннадцать остановок сердца – одиннадцать выживших.
– А колонка «смерти», как отчетливо видно, совершенно пустая.
У других врачей в списке соотношение выживших составляло чуть более 75 % – невероятный показатель по сравнению со средним по стране. Байо вместе с тем не было равных.
– Ты спас каждого.
Я стоял перед ним, пораженный.
– Неплохо, – похвалил я, рассчитывая вытянуть из него побольше.
– В этом году у тебя будут ситуации, много ситуаций на самом деле, когда ты будешь спрашивать себя, зачем пошел в медицину, – объяснил Байо. – За этот год весь твой энтузиазм иссякнет.
– Могу представить.
– Я хочу, чтобы ты запомнил этот момент, – сказал он, сдерживая улыбку. – Потому что видеть в
