Ого! — вырвалось у него.— Мы не успеем!
С юго-запада сплошной стеной, спеша и наползая друг на друга, прорывались из города в степь ливневые тучи.
Серая стена поглотила солнечный диск и из пыльно-серой мгновенно превратилась в тяжелую мутно-синюю глыбу. Потемнело, и ощутимее стал ветер — колючий, порывистый и холодный.
— Ну? — спросил Сергей,
— Решай ты!
— Назад!
Они побежали назад, к ангару.
Издалека и откуда-то не со стороны догонявшей их тучи докатились разрозненные, отрывистые и даже приглушенные громыхания. Дождь все-таки настиг их. Он был столь силен, что в одну минуту сделал бессмысленным дальнейший бег по мокрой и оттого уже вязкой земле. Друзья пошли не спеша.
— Есть хочу! — крикнул Андрей, но шум ливня смял его крик, не донеея даже до Сергея.
У открытой двери ангара сидел инструктор с двумя новичками. На газете валялись ломоть хлеба и надрезанная луковица.
— Подожди,— сказал Андрей одному новичку, протянувшему руку к хлебу.— Угости лучше меня. Путникам, застигнутым грозой, даже ночлег предоставляют. И ты уже обманул червячка, а я умираю от голода.
Ему отдали кусок хлеба.
— Сережа, поделимся с тобой? — спросил Андрей.
— Если ты мне друг,
— Друг.— Андрей разломил кусок и протянул половину Сергею, но тот отстранил руку Андрея.
— Если ты мне друг,— сказал Сергей,— то съешь сам.
— Друг! Все бы друзья были такие, как ты! Вот был бы этот мир!
Он уничтожил остатки ужина за полминуты.
Ливень не переставал, он был из тех, юго-западных, которые льют часами.
— Ну как, новички? — спросил Сергей.— Освоились? Небо — это самая что ни есть романтика.
Из темноты ангара недовольный голос добавил:
— Держи только ремень потуже, чтоб брюхо не лопнуло.
— Эй ты,— сказал Сергей,— старый лопух, никак не можешь третий разряд выполнить, вот и ворчишь.
— Романтик! — опять раздался из темноты скрипучий голос.— Все самое обыкновенное, да и романтика-то твоя тоже самая обыкновенная. Словечко просто модное. Обыкновенная романтика — другое дело.
— Врешь ты,— сказал Сергей.— Романтика обыкновенной быть не может. То, что выдают такие ужи, как ты, за обыкновенную романтику, всего-навсего однодневная необычность. И все. Вы его не слушайте,— обратился Сергей к новичкам.— Он и герою может наплевать в душу. Есть вечная романтика. Это что-то такое глубоко внутреннее, что не позволяет человеку опускаться даже в самых низменных обстоятельствах. Вечная романтика. А он? — Сергей взглянул в темноту ангара.— Он просто не туда попал, ему бы резиновые калоши заливать, а не в небе летать. Ты, слушай! — крикнул Сергей.— Как ты думаешь, Чкалов — романтик или просто хвастун? А? В двадцать седьмом году в Иркутске Чкалов, еще совсем молодой, принимал у Слепнева старую машину. Ну, Слепнев и в двадцать седьмом году уже опытом мог поделиться с кем угодно. «Без излишней нагрузки года три проходит»,— сказал Слепнев. Чкалов в общем остался доволен машиной. Ему предложили погрузить ее на платформу и отправляться в Ленинград. Он возмутился. «Почему поездом? Я на ней полечу!» А ему ответили — нельзя. «Эх, Маврикий! — воскликнул он, обращаясь к Слепневу.— Вот никак не удается зацепить такую машину, чтобы на ней пролететь без посадки несколько тысяч километров! Я бы показал, как надо летать». Ну, что это, а? Хвастовство? Тщеславие? Чего ты молчишь? Нет! Он показал. Через десять лет на самолете АНТ-25 из Москвы на остров Удд. Или вот, слушай. В сорок седьмом году Евгений Яковлевич Савицкий, тридцати семи лет, уже генерал, во главе группы из пяти реактивных самолетов впервые в мире выполнил групповой высший пилотаж. Он мог спокойно наблюдать с земли, но он полетел с другими. Что это? Что ж другое, если не романтика? Молчишь? Вот такие, как ты, все и поганят.— Сергей откинулся на брезент.
Дождь шумел нудно и противно.
Андрей сжал плечо друга.
— Что? — спросил Сергей.
— Ничего,— быстро ответил Андрей.
— Или Амундсен. Старый уже был, и славой был покрыт на веки вечные, а когда экспедиция Нобиле потерпела аварию, он на гидроплане бросился на помощь ей. И он там погиб, в море где-то, даже могилы нет у великого человека. А ты? У тебя будет могила, и цветочки будут на ней расти, бессмертники.
— Сергей,— позвал голос из темноты.
— Чего тебе?
— Ладно, прости…
— Не у меня проси прощения, а у новичков. Им ты хотел в душу наплевать.
Андрей лежал на старом брезентовом чехле рядом с Сергеем и думал о своем друге, о его силе, которую он понял только сейчас, хотя знал о ее существовании и раньше. Он даже не слышал громыхания за открытой дверью, как затихал дождь, как отчетливо звенели голоса проходивших в степи, к городу, поездов.
— Пошли, Андрей, — Сергей положил руку другу на грудь.— Можно идти. Эй, ты! — крикнул Сергей в темноту.— Не уснул?
Из темноты никто не ответил.
— Ушел,— сказал инструктор.
— Ушел? Дождя не побоялся? — удивился Сергей.
— Проскользнул. Стыдно стало.
— Неплохо, а?
— Ты не пощадил его.
— Почему я должен был щадить? Ведь он не пощадил их души? — Сергей указал на новичков, которые влюбленно смотрели в его затененное лицо.— Пошли, Андрей!
В степи пахло намокшей травой.
На следующий день Андрей встретился с Сергеем на аэродроме.
— Завтра я свободен с самого утра. До позднего вечера. А послезавтра меня не будет,— сказал Сергей.
— Как не будет?
— До первого сентября.
— Двадцать дней! Сережа, я сойду с ума без тебя.
— Так надо.
— Чтоб я сошел с ума?
— Я уеду. Дела.
— А завтра? Весь день будешь со мной, да?
— Весь день. Будем делать только то, что тебе понравится.
— Будем шляться. Мое любимое занятие.
— Хорошо. Я приду к тебе в девять часов.
Они расстались. Сергей ушел в город. Андрея инструктор оставил — закончить покраску одного из планеров.
Сергей сдержал свое слово.
Позавтракав, друзья отправились в странствия по городу.
— Смотри! — показал Андрей.
Над дверью одной мастерской висела надпись: «Ремонт радио и кроватей».
— Замечательно.
Они шли дальше. Андрей затащил Сергея в магазин железоскобяных изделий.
— Я давно хотел тебе показать!
Среди хомутов и цинковых стиральных досок висела изящная и легкая скрипка.
— Двадцатый век,— ответил Сергей.— Чему ж тут удивляться?
На тротуаре кто-то бросил недоеденное мороженое. Оно
