– Не говори так, – сказала я, и голос мой прозвучал тихо, словно шел издалека. – Мне это не по душе.
Дэнди дерзко рассмеялась и состроила мне рожу.
– Мисс Несчастье! – весело ответила она. – Куда девать эти ведра?
Мы сложили все и были готовы уехать к закату – внезапному алому осеннему закату.
Пролеска стояла между оглоблями, кивая головой с притворной усталостью. Джек был в рабочих бриджах и блузе. Он готовился оседлать жеребца Снега, слишком ценного, чтобы привязывать его в долгую дорогу, как пони. Он предложил мне прокатиться, но я устала и заленилась. Если Роберт не велит мне править фургоном, я собиралась улечься на свою койку и спать.
– Ты становишься такой же лентяйкой, как Дэнди, – тихонько по-свойски сказал мне Джек, когда мы привязывали пони гуськом позади фургона.
Маленький пони моего па смирился с остальными и послушно встал в цепь.
– Сегодня ничего не хочу делать, – призналась я, не поднимая глаз от уздечки, которую завязывала.
Теплая рука Джека накрыла мои пальцы, вязавшие веревки, и я быстро взглянула вверх, ему в лицо, неразличимое в сумерках.
– О чем ты мечтаешь на своей койке, Меридон? – тихо спросил он. – Когда лежишь днем, смотришь, как качается над тобой потолок. О чем ты тогда мечтаешь? О любовнике, которые снимет с тебя одежду, стащит эти дурацкие мальчишеские штаны, поцелует тебя и скажет, что ты красивая? Неужели ты не видишь чистую постель в теплой комнате и меня рядом с собой в постели? Об этом ты думаешь?
Я не убрала руку и прямо посмотрела ему в глаза.
– Нет, – сказала я. – Я представляю, что я не здесь. Что зовут меня не Меридон. Что мое место – не здесь. О тебе я никогда не мечтаю.
Его смуглое лицо в мгновение стало обиженным.
– Ты уже второй раз это говоришь, – посетовал он. – Ни одна другая девушка от меня не отворачивалась, никогда.
Я кивнула.
– Так и гоняйся за ними, – сказала я. – Со мной ты попусту тратишь время.
Он развернулся и оставил меня одну. Но пошел не обратно в освещенный фургон. Я едва не налетела на него, обойдя фургон с сеткой для сена, которую собиралась повесить сбоку. Джек стоял, прислонившись к фургону, и думал о своем.
– Ты холодная, да? – уличил меня он. – Я тебе не то чтоб не нравлюсь. Я тут подумал. Дэнди улыбается пожилым джентльменам, они щекочут ее под подбородком и дают ей пенни. Но ты никогда не улыбаешься, так ведь? Я подумал и понял, что ни разу не видел, чтобы ты кому-то позволила к себе прикоснуться, кроме Дэнди. Ты не любишь, чтобы мужчины даже смотрели на тебя, так? Не хочешь ходить со мной зазывать народ, потому что мужчины могут на тебя посмотреть и захотеть, а ты этого не любишь, так?
Я колебалась, готовая сказать «нет». Но потом кивнула. Это была правда. Я ненавидела бормотание и смешки. Грязные руки, лезущие под завшивленную одежду. Кувыркания за изгородями и стогами, после которых выходят с пристыженным лицом. Телу моему словно недоставало покрова, моя кожа была слишком чувствительна к чужим прикосновениям.
– Мне это не нравится, – честно сказала я. – И я никогда не понимала, как Дэнди это выносит. Ненавижу стариков, которые хотят меня потрогать, ненавижу, как они на меня смотрят. Ты мне не то что не нравишься, Джек, но я тебя никогда не захочу – и никого, наверное.
Я замолчала, обдумывая то, что только что сказала.
– И я об этом не жалею, – сказала я. – У меня нет отца, чтобы обо мне заботился, и я не сумею вести дом для любовника. Лучше мне оставаться как есть.
– Холодная, – поддразнил он меня.
– Как лед, – подтвердила я, не дрогнув.
Потом надела тяжелую сетку с сеном на крюк, протиснулась мимо Джека и вошла в фургон.
Дэнди уже лежала на койке, расчесывая черные волосы и напевая себе под нос низким томным голосом. Я забралась на свое место и сразу уснула, даже не очнулась, когда фургон, раскачиваясь, тронулся через луг и дальше, по дороге. Я только открыла глаза и увидела распахнутую дверь, звезды над нами и услышала стук многих неподкованных копыт по утоптанной грязи, когда мы двинулись на зимовку в Уарминстер.
Как-то ночью мы остановились на дороге. Я слезла с койки, чтобы почистить Снега и Пролеску, отвести их к ручью и напоить, когда остынут, а потом заняться пони. Маленькие пони пугались темноты и дичились. Один ободрал мне ногу и наступил на пальцы, и я выругалась хриплым со сна голосом, но была слишком сонной, чтобы его шлепнуть.
Мы привязали их к кольям, потому что встали лагерем у обочины и не хотели, чтобы лошади разбрелись. Роберт сам проверил, надежно ли привязаны одеяла на Снеге и Пролеске, чтобы им было тепло. Потом мы отнесли ужин, состоявший из хлеба с молоком, к себе на койки, не обменявшись ни словом. Мы все устали и уже привыкли не разговаривать, когда трудились в пути. Так было проще и лучше всего. Мы ели в тишине, каждый думал о своем. Потом жестяная кружка Роберта звякнула, когда он уронил ее, пустую, с койки, и он сказал:
– Доброй ночи, – в темноту фургона.
Потом я услышала, как упала кружка Джека, и Дэнди.
– Сара? – шепнула Дэнди в темноте, вызвав мою детскую любовь тем, что назвала меня тайным именем.
– Да? – отозвалась я.
– Ты ведь не думаешь, что он нас бросит, правда? – спросила она.
Я помолчала пару мгновений, задумавшись. Той частью ума, что отвечала за слова и переговоры, я была совершенно уверена, что Роберт бросит Дэнди, меня, собственного своего сына Джека, если того потребует его яростное стремление уйти от бедности. Но была и та часть ума, что заставляла бегать по моей спине мурашки. Она подарила мне мечту о Доле, подсказала, что меня зовут Сара, и постоянно напоминала, что место мое – в Доле, с моей семьей. И эта часть моего ума была тяжела от какого-то предчувствия, похожего на дальний раскат летней грозы.
– Я не думаю, что он нас бросит, – медленно произнесла я.
В ушах у меня перекатился шум, вроде грома.
– Но кто его знает, что он сделает, – сказала я. Я боялась, но не могла сказать что.
– Кто его знает, Дэнди. Ты не серди его, ладно?
Дэнди вздохнула. Ее страх исчез, как только она мне его высказала.
– Я с ним справлюсь, – заносчиво сказала она. – Он такой же, как все мужчины.
Я услышала, как скрипнули перекладины ее койки, когда она повернулась и уснула. Я не спала, хотя очень устала. Я лежала, заложив руки за голову, глядя невидящими глазами в близкий потолок, по которому постукивал легкий дождь. Я лежала, слушала, как стучит по мешковине дождь, и что-то словно твердило мне сотней голосков, что Дэнди ошибалась. Она не могла справиться с Робертом, как с любым другим мужчиной. Она вообще не могла ими управлять, это точно: даже когда она шарила по их карманам, она все равно доставалась им по дешевке. Она думала, что справляется с ними; гордилась своим мастерством. Но они ее дурачили: наслаждались тем, что глазели на хорошенькую цыганку-девственницу или щупали ее – и все это задешево, очень задешево.
