С некоторых пор я стал странным и нелюдимым. Я перестал принимать лекарства. Мне больше не нужны другие таблетки, кроме снотворных. Мои руки перестали дрожать.
Без сомнения, был какой-то день, после которого Мод превратилась в глухую стену, но какой? Я перестал узнавать ее. Она замолкала довольно интересным образом. Тон ее голоса изменился. Как любой нормальный мужчина, я спрашивал ее, что не так. Она отвечала: ничего, — как они всегда отвечают дуракам, которые об этом спрашивают.
— Я доверяю тебе, — сказал я ей.
Это была самая большая глупость, когда-либо слетавшая у меня с языка. Хорошо бы иногда иметь возможность послушать себя, прежде чем говорить.
— Я люблю тебя, — сказала она.
В тот момент я не отдавал себе отчета в том, что она произнесла это тоном, которым говорят: дурачок. Я чувствую, как во мне поднимается глухой ропот поражения.
Я прочесал всю квартиру. Что я искал? Мод все забрала с собой. Я наткнулся на старое письмо (18 сентября 1993 года) от одного итальянского друга, который однажды ужинал у нас. Прочитав, я убедился, что речь шла о бывшем любовнике, они переспали во время лыжного уикэнда в Сестриере.[64] Дата меня успокоила: это было до нашей встречи. Не знаю, что на меня нашло. Я вдруг повсюду стал видеть соперников. Мне было слышно, как внизу плачет младенец. Наверное, резались зубки. Родители, чета испанцев, недавно открыли в Париже сеть магазинов одежды. Я так и не подарил им ничего по случаю рождения ребенка. Теперь было поздновато. Я пренебрегал всеми своими обязанностями. Сколько было теперь их Жорди? Три, четыре месяца. Что дарят четырехмесячному ребенку? Уж Мод точно знала бы ответ.
Я чувствовал себя разбитым после слишком долгого сна. Я не хотел, чтобы ревность заполнила мою жизнь до краев. Мне вовсе не улыбалось прослыть придурком. «Да вы его знаете, тот самый, у которого Брукинджер увел подружку. Да-да, писатель, которого никто никогда не видит». Благодарю покорно.
Есть мужики, которым удается оставаться в дружеских отношениях со всеми своими прежними женщинами. Не знаю, что они для этого делают. Я также никогда не понимал, почему большинство мужчин вверяют себя связанными по рукам и ногам женщинам, которые им заведомо не подходят. Хорошо же мне об этом рассуждать. Следовало бы уже примириться. Вскоре этот разрыв будет для меня столь же обыденной вещью, как и размер моих ботинок. Ничего личного, так, статистика. Мод: два года, три месяца и шесть дней.
Давайте-ка начистоту. Вы на какое-то мгновение решили, что я собираюсь объявить вам о своем самоубийстве. В вас промелькнуло сомнение, легчайшие угрызения совести. Да ладно, это вполне свойственно человеку. Да не краснейте вы. В течение нескольких минут вы не слишком собой гордились. Чуть было не позвали Мод. Да, нет же, вам показалось! Я не расстанусь с жизнью из-за какой-то прошмандовки и придурковатого старика-фантазера. Вы же не думаете, что мое имя напишут на уведомлении в черной рамке: «С глубоким прискорбием сообщаем, трали-вали». Я не сделаю вам такого подарка. О, не то чтобы эта идея не приходила вовсе мне в голову. Для пущей точности скажу, что был период, когда я рассматривал такую возможность. Принять анальгетики и, в тот момент, когда синие капсулы начнут действовать (надо только, чтобы снотворное не было слишком сильным), надеть на голову пластиковый пакет. Или же в гараже: задохнуться в «лянче» от угарного газа. Я был близок к этому. Без одной минуты. Но я нашел нечто другое.
С этого места читайте как можно внимательнее. Это как игра в летних журналах. Нужно отыскать кролика, спрятавшегося в ветвях деревьев, следить за деталями, замечать приметы. Не рассчитывайте, что я скажу вам, кто охотник. Не перескакивайте через строки. Вы рискуете пропустить признание. Вы еще не такое узнаете. Чаще всего письма такого рода пишут у себя в голове, как некоторые представляют себе собственные похороны. Я предпочитаю изложить все черным по белому. Так мне самому все кажется яснее. Что будет уничтожено? Прошлое? Наши жизни? Правда? Эти страницы адресованы вам и никому другому. Они взорвутся вам в лицо. Погодите. Налейте себе еще чуточку джина, я разрешаю. Рановато, но сегодня особый день, гарантирую вам. Не пейте все разом. Я хочу, чтобы у вас мысли были в порядке до самого конца. С этого момента могут произойти ужасные вещи. Мне тоже нужно чего-нибудь выпить, так, для поднятия духа. Вы позволите?
Она не пошла на работу в понедельник. Во вторник ее тоже не было в офисе.
Мне сказали, что Мод мне изменяет. Я решил все выяснить. Это была ошибка.
Именно в то время Мод не захотела больше спать со мной. По вечерам, лежа в постели, она смотрела идиотские передачи и ела печенье, рассыпая крошки по простыням. Иногда она спрашивала меня, люблю ли я ее, и я неизменно отвечал: да. Я, в свою очередь, не решался спросить ее, почему она больше не разрешает до себя дотрагиваться. Я должен был спросить. Я же изображал безразличие человека, получившего пятый «Сезар»[65] за один вечер. Одним словом, я был ничтожеством.
Я входил в спальню. Мод сидела на краю постели в пеньюаре, с мокрыми волосами. Здоровалась, не отзывая взгляда от экрана.
— Что ты смотришь?
— Так, всякую чушь.
Она вставала, чтобы переключить канал. Кнопки пульта больше не реагировали, когда на них нажимали.
— Только что по первому показывали твоего друга Родольфа.
— И как он тебе?
— Отёчный и депрессивный.
Однажды ночью мы все-таки занимались любовью в этаком полусне. Мы не двигались. Я все еще был в ней. Я прижал ее к груди, и она залилась слезами. Я говорил ей: тише, тише, — гладя ее по волосам, прилипшим от пота ко лбу. Она успокоилась; всхлипывала все реже. Наконец, уснула. Я повернулся набок, туда, где цифры радио-будильника слабо светились синим; мой мокрый и сморщенный пенис покоился у меня на животе. Тогда я понял, что потерял ее. Прежде она не плакала.
Малый задний ход. Вы застегиваете на все пуговицы свою оксфордскую рубашку. Это всегда было выше моего понимания — люди, которые застегивают верхнюю пуговицу, не надевая галстук. Вы что, из деревни приехали, или как? Марка рубашки: «Брукс Бразерс». Вы, конечно, удалились от света, но все-таки. Черт знает что носить не станете. Сегодня вам не очень хочется бриться. Сделайте это. Да, да, сделайте это. Смелее. Это не займет много времени. Мод ужасала моя небритость, знаете ли. Ее это просто выводило из себя. В таких условиях о поцелуях не может быть и речи. Вот видите, чем вы рискуете. Ну вот, теперь я уже даю вам дружеские советы. Не брейтесь ни в коем случае, и гори оно все огнем. Пусть ваши серые щеки станут жесткими, как наждак. Вы старичок, напоминающий мне дедушку с рекламы «Макдоналдса».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
