Вы до сих пор кусаете себе локти. Вы ни за что не должны были соглашаться. Когда-то очень давно к вам приехали люди с телевидения. Это было ужасно. Вы поклялись больше не экспериментировать. Интервьюер не читал ваших книг и извинялся за это. Звукорежиссер спрашивал, где находится туалет. Оператор боялся собаки. Вам пообещали, что все займет не более часа. Приехав в полдень, в пять вечера они все еще были у вас. Вам пришлось бесконечно повторять одно и то же. Ваши ответы становились все более неестественными. Они хотели поведать о ваших первых шагах в литературе, прерывая рассказ кадрами, где некая театральная актриса читала бы отрывки из ваших романов. Сделали пробы с микрофонами. Установили свет. Проверили объектив. Себастьян Брукинджер, кадр первый, дубль один. Пришлось повторять. Один из прожекторов не включился.
Вы проводили их до фургона. Они сердечно поблагодарили вас. Однако вы отчетливо слышали, как режиссер спрашивал у журналиста, когда машина трогалась с места:
— Что будем со всем этим делать? У тебя есть идеи?
Канал отказался показывать передачу. Все оказалось напрасным. После вашего затворничества они, естественно, пересмотрели свое решение. Слишком поздно: ваши адвокаты запретили любые передачи о вас. Право на изображение.
Не надо мне вешать лапшу на уши. Когда говорят, что вы все бросили, позвольте усмехнуться. Это от чего же вы такого отказались, кроме тягостной обязанности давать интервью, нагоняющие сон, и отправлять рукописи издателю? А эти ваши знаменитые сеансы медитации — это просто смешно. Когда вы увели у меня Мод, речь уже не шла ни о какой восточной мудрости. Я видел, какая у вас чистая душа на самом деле. Угу, с членом в руке! Какой же я был дурак. Прямо злюсь сам на себя.
Что еще? Вы отвратительно печатаете на машинке — двумя пальцами. Ваши рабочие дни состоят в правке ваших старых текстов; вы добавляете слово здесь, убираете фразу там, меняете запятую на точку, выделяете новый абзац. Пунктуация вас очень беспокоила. Вы склонялись над своим допотопным «Ундервудом». У вас была привычка шаркать ногами по полу. Палас под столом был протерт до основания.
Ближе к вечеру я стучал в вашу дверь. Вы лежали на диване, укрывшись пледом с пультом в руке. Телевизор слегка потрескивал, как бывает обычно при выключении. Вы смотрели бейсбольный матч.
Мне особенно запомнился наш долгий спор в тот день, когда вы говорили о Билле Шекспире. О, Себастьян, разве вы не знаете, что в жизни существуют некоторые маленькие правила, которые нельзя нарушать?
Потом была эта неделя на Лонг-Айленде. Еще один из ваших домов. Вы не теряли времени даром. Правда, вы по-прежнему ежегодно продавали двести пятьдесят тысяч экземпляров «Страны сливочного мороженого».
Мы ехали всю ночь. Со стороны леса выползал туман и слоями стелился над асфальтом. Дорога извивалась, белая линия разметки проскальзывала под машиной.
— Когда мы приедем? — спросила Мод, просыпаясь.
Она зажгла свет в салоне. Развернутая карта лежала у нее на коленях. Мы не могли найти. Она зевнула. Видимо, мы какое-то время кружили на одном месте. Деревянные телеграфные столбы возникали в лучах фар. На бензоколонках не горел свет. Мы остановились в деревушке. Бар был закрыт, но над входом светилась синяя реклама пива. Мы поехали дальше. Внезапно впереди появилось белое пятно, фасад гаража. Имя владельца было крупно написано красными буквами. Подержанные автомобили стояли под углом к краю стоянки. Мод захлопала в ладоши. Вы сказали нам, что сразу за гаражом будет поворот направо. Взятый напрокат «ауди» подпрыгивал на ухабах. Ветки кустарников скребли по дверям машины. За нами поднималось облако пыли. Ну вот. Мы подъехали к дому. Ручник на себя. Мы вышли их машины. Трава оказалась влажноватой. Было не слишком холодно. Дверь с противомоскитной сеткой открылась и захлопнулась за вашей спиной.
— Мод, вы хорошо доехали?
Вы уже успели трахнуть ее к тому моменту, или это случилось позднее? Это входит в число подробностей, которые я никогда не узнаю наверняка. Она расцеловала вас в обе щеки, протянула вам оранжевую коробку, в которой лежал вязаный галстук от «Гермес». Темнота была синей. Звезды, казалось, совсем близко. Я пожал вам руку. Открыл багажник, чтобы достать чемоданы. Мод всегда брала с собой слишком много вещей. Я направился к веранде, наклонившись, как Пизанская башня. Вы не предложили мне помочь. Войдя внутрь, вы прикурили новую сигарету от предыдущей. В глубине был кабинет с окнами на океан. Я не рискнул спросить вас о новом романе. Вы говорили, что он практически завершен. Но вы говорили так уже несколько месяцев. Мне казалось странным, что американец писал что-то о французской Революции. Честно говоря, ваше шуанство[53] от меня ускользнуло. Я не мог представить, чтобы вы занимались исследованиями, копались в библиотеках, в Интернете. Исторический роман о 1789 годе сильно смахивал на блеф, вы уж извините. Трумэн Капоте[54] уже однажды попытался со своими «Осуществленными молитвами». Известно, что из этого вышло. Три неудачные главы, не связанные друг с другом. Впрочем, вы так и не прочли нам ни единой страницы.
Несмотря на поздний час, вы ждали нас с ужином. Мы выпили шабли, закусив сэндвичами с копченой говядиной. Звучала оригинальная запись «Печати зла» Генри Манчини.[55] Я когда-то пользовался этой музыкой, чтобы проиллюстрировать рекламу бюстгальтеров. Бутылка вина почти опустела. Вы в последний раз наполнили наши бокалы, каждому по чуть-чуть. Показали нам комнату на втором этаже. Перед тем как выключить свет, Мод повернулась ко мне в постели:
— Обещай мне одну вещь.
— Какую?
Она слегка опустила голову, словно ожидая удара, которого не последовало.
— Никогда не меняться.
— Разве кто-то может пообещать такое?
Она погасила свет, не ответив. Не знаю, как ей, но мне шум моря всю ночь мешал спать.
Следующий день. Отлив, завтрак на понтоне над мокрым песком. Здесь есть киты? Мод непременно хотела увидеть китов.
— Бывает и такое, но в основном дельфины.
— Дельфины или морские свиньи?
— Никогда не знал, в чем разница.
Мы проговорили весь день. Дюны были покрыты высокой травой, которая резала пальцы, если до нее дотронуться. Мод уселась на солнце, чтобы погреться. Вдоль горизонта плыли длинные оранжевые облака. Вы поставили старую трескучую пластинку на 33 оборота — Синатра времен «Кэпитола». Вы долго рассуждали о достоинствах виниловых пластинок. Свечи на столе почти совсем оплавились. Мод захотела танцевать. Я взял за руку девушку, которую научил танцевать рок. В лунном свете эта сцена была незабываема. Впервые в жизни мне казалось, что я обладаю душой. Больше такое не повторялось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
