множество раз позировавшая ей (для картин «Жатва», «Обувающаяся крестьянка», «Крестьянка с квасником»), к которой Зинаида Евгеньевна была искренне привязана[53]. Взять себя в руки помогает ей только усиленная, можно сказать, героическая работа.
Конец года, а особенно следующие два года приносят Лансере — Серебряковым много горя и полную перемену жизни и надолго лишают Зинаиду Евгеньевну самого главного для нее — возможности полностью отдаваться творчеству. Осенью во время стихийных волнений крестьян был сожжен большой, екатерининских времен, дом в имении Нескучное, несмотря на, казалось бы, самые теплые и дружеские отношения Лансере — Серебряковых с крестьянами — их постоянно просили быть крестными у рождавшихся детей, праздники и елки, устраиваемые ими, на много лет запомнились всем деревенским их участникам. Борис Анатольевич всегда готов был прийти на помощь крестьянам, а Зинаида Евгеньевна считала своих «московок» и девушек из деревни вокруг имения искренними друзьями, настоящими подругами.
Пожаром «большого дома» были уничтожены начатые работы и ряд законченных, а также этюды, эскизы, рисунки — все, что за последние месяцы было сделано Серебряковой в Нескучном. Трагичной для ее дальнейшей творческой судьбы оказалась не только безвозвратная гибель почти всей подготовительной работы к задуманной картине «Стрижка овец», но и ясно ощущаемая ею невозможность и в дальнейшем обращаться к картинам, с такой подлинной искренностью, совершенно по-своему, с продуманной ясностью, достигнутой монументальностью и величавой простотой и, вместе с тем, современностью взгляда на жизнь решавшим крестьянскую тему.
Александр Серебряков. Имение Нескучное. 1946
Александр Серебряков. Дом в Нескучном. 1946
Дом в Нескучном. 1919
Ко всему пережитому прибавилась страшная тревога за находившегося в Оренбургском крае на изысканиях для постройки железной дороги Бориса Анатольевича, от которого — из-за событий осени 1917 года — в течение трех месяцев не было известий.
«Меня это так волнует, что не могу спокойно рисовать и ночи не сплю совсем»[54], — пишет в середине октября Серебрякова брату. В первых числах декабря Борис Анатольевич наконец возвращается в Нескучное и перевозит семью в Харьков (первоначально в крохотный городок Змиев), так как в Нескучном после уничтожения дома невозможно было оставаться. Но в Харькове нет для него работы, и он снова уезжает. Для Серебряковой наступает тяжелейшее время, когда на нее ложится ответственность за четверых детей и почти семидесятилетнюю мать, средств к существованию нет, в Харькове, отрезанном от России с начала 1918 года, — немецкие войска, Центральная Рада во главе со Скоропадским, а с декабря 1918-го — так называемая Директория во главе с Петлюрой. Серебрякова с матерью и детьми ютится в снятых жалких комнатах, контакты с мужем и близкими совершенно случайны. Работать творчески нет ни возможности, ни сил — моральных и физических, и все же несколько произведений 1918 года сохранилось — это пейзаж, написанный летом в Нескучном, этюд Харькова и портрет Н. Б. Сиверс.
Однако несчастья продолжают буквально преследовать Серебряковых. В феврале 1919 года муж, с которым из-за отторжения Украины от России почти на год нарушилась связь, вызывает ее в Москву, и она проводит с ним около месяца, а затем они вместе возвращаются в Харьков. Но через две недели, 22 марта, Борис Анатольевич умирает от сыпного тифа у нее на руках. Зинаида Евгеньевна в отчаянии. В ее письмах того времени звучат поистине трагические ноты. Но для нее, как человека и живописца, долг перед близкими и перед творчеством побеждает. И даже в самом безутешном письме к А. Н. Бенуа она благодарит его за присланные из Петрограда краски и бумагу, хотя и добавляет: «Я не рисовала два года, мое несчастное художество так мало утешает меня, скорее бы бежало время, теперь мне его не жаль…»[55].
Летом 1919 года, несмотря на глубокое горе и по сути своей бесприютное и полуголодное существование, Серебряковой было создано несколько работ — рисовать и писать означало для нее дышать и жить. На несколько месяцев Серебряковы возвращаются в Нескучное, живут на хуторе, и там, по памяти, болезненно ожившей при виде пепелища «большого дома» и церкви, Зинаида Евгеньевна пишет темперой «Дом в Нескучном» — воспоминание о прошлом. Создан ею, как в былые годы, и «Пейзаж с лошадками». Но еще до этого, в весенние месяцы в Харькове, она работает над сложно задуманной и мастерски скомпонованной картиной «На террасе в Харькове», на которой изображены Катя, Тата, Женя и Екатерина Николаевна. На первом плане — Тата, написанная живо и с большой любовью; убогая обстановка, точно и как всегда продуманно запечатленная живописцем, может поистине служить документом эпохи.
По-иному трактована лучшая работа 1919 года — написанный осенью в Харькове «Карточный домик», в котором прямая документальность и признаки быта как бы отступают. Однако несмотря на это, черты времени дают о себе знать, что вытекает (может быть, и против воли художника) из образного и живописного строя картины, доказывающей, что вопреки долгому перерыву в работе и выпавшим на долю Серебряковой несчастьям ее живопись не только не утратила высочайшего уровня предыдущих лет, но приобрела еще большую проникновенность и душевную углубленность.
На террасе в Харькове. 1919
Предельно наглядно проявляются особенности картины «Карточный домик», если вспомнить портрет детей «За завтраком» (1914). Там не только образная ткань, но и вся переданная живописцем, не менее тщательно проработанная, чем облик детей, обстановка говорила о спокойной, счастливой жизни, об особом уюте, который так ценил, например, А. Бенуа. И все построение портрета было спокойным и одновременно подробно развернутым. В «Карточном домике» дети в темной, разных оттенков синего одежде тесно, почти прижавшись друг к другу, сидят у покрытого темной же скатеркой столика с воздвигаемым из игральных карт эфемерным «минутным» строением. Лишь лица мальчиков и девочек да карты выделены светом. В выражении их не только сосредоточенность, но как бы скрытое ожидание — и боязнь — крушения домика. И невольно при взгляде на эту мастерски скомпонованную и продуманно написанную картину встает вопрос, не сознательно ли вложила Серебрякова иносказательный смысл в тему группового портрета. Конечно, ни о каком символе как эстетической категории здесь нет и речи, работа, как всегда у нее, сугубо реалистическая. Но рожденная самой действительностью ситуация становится символом — в чисто житейском смысле — хрупкости и непрочности существования семьи в это до крайности тяжелое, напряженное и особенно опасное на Украине время. И не случайно
