— Не стоит, — снова перебила ее Мари. — И что же, господин де Туаси намерен жить в форте?
— Нет, мадам. Он поселится у иезуитов, в их монастыре…
Мари ничего не ответила. Она уже кончила втирать себе под мышки душистую мазь и теперь натягивала на плечи лиф платья, который прежде расстегнула и приспустила вниз. Справившись с пуговками, она будто невзначай поинтересовалась:
— А что Лефор, есть о нем какие-нибудь вести?
— Никаких, мадам. Люди говорят, будто он успел удрать и скрывается где-то в безлюдных краях, где живут индейцы-караибы. Что и говорить, там-то уж его никто не поймает, да только как теперь с ним связаться, ума не приложу…
— Увы! — с грустью посетовала юная дама. — Человек, которому я доверилась, единственный, с кем я связывала все свои надежды, и тот теперь затравлен и загнан в угол!
Она почувствовала, как подступили слезы, но предпочла найти выход переполнявшим ее чувствам, разразившись внезапным гневом.
— Ну, погодите! — воскликнула она. — Этот господин де Лапьерьер мне за все заплатит сполна! И у него еще хватало наглости уверять, будто он меня любит! И обхаживать меня здесь, в этом доме, доме, который принадлежит Дюпарке! Да-да, он мне за все заплатит, и чем дороже, тем лучше, ведь все равно никакая расплата не окупит тех страданий, какие мне приходится испытывать по его вине!.. Пусть только попробует снова явиться сюда, он увидит, как я выставлю его за дверь!
— Ах, что вы такое говорите, мадам!.. — в ужасе воскликнула Жюли. — Неужто вы и вправду собираетесь выставить за дверь самого господина де Лапьерьера? Ведь как-никак, а он теперь здесь временный губернатор, и к тому же, я ведь вам уже говорила, мадам, сдается мне, что к нему явно благоволит сам почтенный господин де Туаси!..
— Ах, оставь, плевать мне на него вместе с этим твоим господином де Туаси!.. Боже, был бы здесь Жак, здесь, со мною рядом! Знал бы он, какие интриги плетутся здесь против него!.. Ах, когда же он наконец вернется?.. И вернется ли когда-нибудь?!
С минуту она хранила молчание. Глубокая мука исказила ее прелестные черты. Она взглянула на себя в зеркало, потом с безысходным отчаянием промолвила:
— Но не отправляться же мне самой к господину де Пуэнси, чтобы на коленях молить вернуть Жаку свободу! Нет, мое место здесь! Ведь если он вернется, кто-то должен немедля рассказать, какие козни строят ему исподтишка враги! Но Боже, как же я одинока, как я покинута всеми…
Она запнулась, словно подыскивая нужные слова, и снова заговорила:
— Знаешь ли, Жюли, порой я задаю себе вопрос, а способна ли женщина, со всеми своими слабостями, противостоять этой гнусной своре? И когда я думаю о себе, о своих замыслах, о той силе, какую чувствую в себе и какая заложена во мне самой природой, о том, на что я способна, то говорю себе, неужели я не смогу одолеть какого-то ничтожного Лапьерьера?! Только вот жаль, что я осталась совсем одна…
— Да, мадам, что верно, то верно, теперь вы и вправду совсем одна, — каким-то бесстрастным голосом повторила Жюли, не на шутку встревожившись печальными раздумьями госпожи.
— Ничего не поделаешь, Жюли, теперь мне действительно не на кого опереться и я совсем беззащитна… Мне нужен человек надежный, на кого я могла бы целиком положиться, мужчина, готовый протянуть мне свою сильную руку, на которую я могла бы уверенно опереться. Я сама стала бы головой, сама решала бы, как нам действовать… Мне казалось, я нашла такого человека в Лефоре, и какое-то время мне верилось, что с ним мы сможем осуществить невозможное… Ах, если бы ты знала!.. Если бы ты только знала, Жюли!..
Она вдруг заглянула прямо в глаза служанки, и от этого взгляда той сразу стало как-то не по себе. Никогда еще не читала она на лице своей госпожи такого смятения, такого лихорадочного волнения и такой непоколебимой решимости.
Теперь Мари заговорила совсем другим тоном, торопливо, скороговоркой, будто вся во власти душевных переживаний и горьких сожалений.
— Нет! — воскликнула она. — Откуда тебе знать, что, будь Лефор здесь, Лапьерьер был бы уже мертвецом! Его бы уже не было на свете! Ты поняла, просто не было бы на свете! Стоило мне только пальцем пошевелить, подать знак Лефору, и его бы уже не было!..
— Ой, страх какой! — испуганно воскликнула служанка.
— Я кажусь тебе жестокой, не так ли? — чуть успокоившись, продолжила Мари. — Может, оно и так, но это сильней меня! Во мне будто что-то вдруг переменилось. И это произошло помимо моей воли. Просто я вдруг поняла, что стала совсем другой, вот такой, какой ты меня сейчас видишь. И не могу отогнать от себя мысль, что, будь у меня за спиной такой человек, как Лефор, все было бы совсем по-другому… Я сама могла бы править этим островом!
После торжественной церемонии по случаю прибытия генерал-губернатора Лапьерьер пригласил отобедать своего любимого адъютанта Мерри Рула, а вместе с ним и капитана Люже.
Люже, моряк лет тридцати от роду, с открытым лицом, ничем не походил на типичного морского волка, какие обычно плавали в этих широтах. Вряд ли можно было найти человека, который был бы менее его склонен к рискованным поступкам и которому бы более претили всяческие авантюры.
В этих особенностях своего характера он был точной копией генерал-губернатора и, возможно, именно благодаря этому сходству так привязан к де Туаси.
Сразу было видно, что капитан Люже во сто крат больше предпочел бы плавать совсем в других краях, а не на этих залитых солнцем параллелях, совсем в других водах, а не в этих обдуваемых западными ветрами морях, ибо ни в малой степени не ощущал той якобы неповторимой романтики Антильских островов, о которой ходило так много разговоров в Европе. Легкая жизнь, какой прельщали людей вербовщики, наслаждение вечной весной — напрасно искал все это Люже с тех пор, как попал в тропики.
Все это он и пытался во время обеда изложить Лапьерьеру.
— Вот в чем я и вправду убедился, так это в том, что если здесь поутру заколоть свинью, которой можно прокормиться целую неделю, то не пройдет и трех часов, как она уже вся будет кишеть червями толщиною в палец. Что я знаю, это то, что ни один честный моряк, плавающий в этих морях, никогда не уверен, доберется ли до порта целым и невредимым, ведь их бороздят сотни корсарских кораблей, нагло цепляя на мачты флаги, на какие не имеют ни малейших прав! И губернаторы смотрят на это сквозь пальцы! Мне удалось убедить господина де Туаси принять на этот счет некоторые меры. Теперь капитан любого корсарского или пиратского судна и вообще любого корабля, который плавает не под своим флагом, должен тут же предстать перед судом, причем приговор будет приводиться в исполнение без всякой задержки!
— Это весьма своевременный почин, — одобрил Лапьерьер. — И я могу только приветствовать такую меру. Действуй и я с такой же беспощадностью, колонии это принесло бы только большую пользу. Ведь, в сущности, главное, чего мы добиваемся, это того, чтобы привлечь сюда из Франции как можно больше людей, которые смогли бы трудиться на этой земле, однако те, кто готов покинуть родину, чтобы попытать счастья здесь, на Антильских островах, колеблются из-за опасностей на море, которые подстерегают их во время путешествия!
— Я уверен, что если бы снарядить и как следует вооружить мощный флот, которому не смогли бы противостоять самые отчаянные испанские и английские корсары, то никто бы во Франции уже не боялся более отправиться сюда, на острова!
— Увы! — вздохнул временный губернатор. — Сомневаюсь, чтобы это входило сейчас в намерения Регентства! Там, во Франции, сейчас слишком озабочены войной и фрондой, чтобы думать о нас, а Островная компания ни за что не допустит вооружения кораблей ради защиты возможных будущих колонистов.
Люже с горечью усмехнулся и покачал головой.
— Там, во Франции! — воскликнул он. — Да, мы воюем сейчас против Испании и против императора. Но нашим с вами землякам и этого мало, они норовят воевать и с итальянцами, которые не сделали для нас ничего, кроме хорошего… Они ненавидят Мазарини, ненавидят Патричелли Эмери только за то, что его назначил суперинтендантом финансов сам кардинал… Хорошо, теперь Мазарини отослал Эмери прочь — и что же, снова крики, снова недовольство, даже бунты. Спрашивается, почему? Да только потому, что Мазарини, видите ли, изволил объявить, будто Эмери возвращается в свои поместья. И всем сразу интересно: «Откуда у этого итальянца вдруг появились поместья во Франции?»
— Все дело в том, — заметил Лапьерьер, — что Мазарини, так же как и Эмери, явились во Францию без гроша в кармане, что дает основания заподозрить, будто они обогатились за счет нашей страны…
Люже нахмурил брови.
— Мазарини — человек государственного ума, — уверенно заявил он. — Уж он-то умеет подбирать достойных людей. И вот вам еще одно доказательство: ведь это он назначил господина де Туаси на место господина де Пуэнси!
