ЭТОТ МИР (1945–1956)
Через триста…
Я увидал корабль, который плылбез весел, без винта и без ветрил,я увидал аэроплан без крыл,который тихо в воздухе парил.
И я привык смотреть со сторонына странные явления вдали,на мчащегося около Луныискусственного спутника Земли.
Я пью необычайное вино,но — виноградом не было оно,ем белый хлеб, не росший никогда,искусный синтез мысли и труда.
Чиста, как небо, новая земля,и наш граненый дом из хрусталя,но мало в нем знакомых и родных,лишь ты одна — последняя из них.
Нам каждому уже по триста лет,но мы еще не мыслим о конце,и ни морщинки ни единой нетни на моем, ни на твоем лице.
Хвосты ракет за тучами скользят,их водят электронные умы…Скажи, тебе не хочется назад,в двадцатый век, где прежде жили мы?
Где надо было землю корчевать,под бомбами в землянках ночевать,пилить дрова и хлебом дорожить,и только там хотелось жить и жить…
Гаданье
Шестерки, семерки, восьмерки, девятки, десятки.Опять невпопад — затесались король и валет…Пасьянс не выходит! Опять полколоды в остатке.И все это тянется дикое множество лет!
Что можно узнать во дворце костюмерной колоды?Какие затмения Солнца, кометы и воины придут и пройдут?Какие отлеты, какие на землю прилеты?Какие новинки пилоты у звезд украдут?
Когда я уснул, как в гадании, с дамою рядом, —Вот только тогда стасовался и ожил пасьянс на столеи тысяча лет пронеслась над упавшим снарядом,над Вязьмою, Мюнхеном, Перу и Па-де-Кале.
Цветы раскрывались в минуту. По просекам бегали лани.Дома улетали. Деревья за парами шли по следам.На море качались киоски любых исполнений желаний.Машины сидели в раздумье — что сделать хорошего нам?
Весь воздух был в аэростатах. Но не для воздушной тревоги.Гуляние происходило. По звездам катали ребят.Там девушка шла на свиданье по узкой канатной дороге,и к ней через десять трапеций скользил и летел акробат.
На тучах работали люди. Они улучшали погоду.Все им удавалось — и ветер, и солнце, и дождик грибной.Вдруг вышел поэт, он шатался без дела, тасуя колоду,стихи перед ним танцевали, как дети, с гармошкой губной.
Пасьянс у него получался. Он, каждую карту снимая,показывал очень далекий, за тысячелетием, день —вдруг желтые стены Китая, вдруг пестрое Первое мая,и вдруг из-за стекол трамвая — моя померещилась тень.
А мы? Где мы будем? Вам кажется — мы разложились?Мы живы, мы теплые почвы с рябинками древней грозы.Цветные пасьянсы лугов, и дворцов, и гуляний на нас разложились,и рядышком вышли — валеты, и дамы, и короли, и тузы.
Apres nous le deluge[7]
Я не скажу: над нами пусть не каплет,а после нас — хоть мировой потоп!Нет, я хочу, чтоб тысяч через пять летвели следы вдоль непросохших троп;
чтоб босиком по лужам мчались детина свете без котомки и тюрьмы,на свете, где за пять тысячелетийшли под дождем и обнимались мы.
А если так считать: мол, безразлично,что будет с нашей, лучшей из планет, —не знаю, как кому, а мне вот личнотогда и жить на свете смысла нет.
Уважаю
Уважаю боевую старость,блеск в глазах, кипение в груди!Уважаю тех, кому досталосьбольше, чем осталось позади!
Уважаю творческие муки,нетерпенья взрывчатого тол,Павлова решительные руки,брошенные яростно на стол!
В мире, молодом, как Маяковский,седина вполне хороший цвет!Я не буду жить по-стариковски —даже в девяносто девять лет!
О наших книгах
По-моему, пора кончать скучать,по-моему, пора начать звучать,стучать в ворота, мчать на поворотах,на сто вопросов строчкой отвечать!
По-моему, пора стихи с зевотой,с икотой, рифмоваться неохотойиз наших альманахов исключать,кукушек хор заставить замолчатьи квакушку загнать в ее болото.
По-моему, пора сдавать в печатьлишь книги, что под кожей переплетатаят уменье радий излучать,труд облегчать, лечить и обучать,и из беды друг друга выручать,и рану, если нужно, облучать,и освещать дорогу для полета!..Вот какая нам предстоит гигантская работа.
На взлете
Два винта крутануло, рывок — иты в трехслойную высь поднялась…И от облака в гулкой тревогене отнять растревоженных глаз.Крылья, крылья, подумайте, какдорога ваша легкая ноша!Ты уже в кучевых облаках,ты вот-вот стратосферы коснешься!О, я верю в звучащие части,в прочность поршней и в сортность колец,верю в жизнь, в окрыленное счастье,в окружающий солнце венец!Прочь, тревога! Моторы, вперед!Вы — мое нетерпенье поймете.Ту же скорость и песня берет,до конца неизменно в полете!Что мне выгода, выручка, польза,когда мчусь, виражами кружа?Не в низине я жил и не ползалшелестящей дорожкой ужа!Не в тиши, никогда не в тиши,не в низине, нет, нет, не в низине!Я и сердце толкал: «Поспешиза стремящейся жизнью в бензине!»Не замолкнет мотор, довезет!На полет, на движенье надейся!Должен выжать я лет девятьсотза свои пятьдесят или десять!День в кристаллах, в небесном пуху,там рычит быстрота, нарастая.Мне лишь видеть тебя наверху,песня жизни моей скоростная!Дальше, дальше, в залив занебесный,в синеве плоскостями скользя,нам, врезаясь в грядущее песней,и на миг задержаться нельзя!
«На самолете я летел…»
На самолете я летел,на лодочке непрочной.В полете жадно я хотелстоять на твердой почве.
На твердой почве без грозыи в комнате без горя, —хотелось мне рвануться в зыбьзаоблачного моря.
И вот опять в полете я,и вновь мотору внемлю,и снова к вам тянусь, друзья,на дорогую землю!
Как ищет, приземляясь, мысльгде для нее страница,так сердцу требуется высь,чтобы к земле стремиться.
Месяцы года
Ты любишь ледяной январь,безветрье, стужу зверскую,а я — лютующий февраль,метель, поземку дерзкую.
Ты любишь ранний месяц мартс апрельскими проталинами,а я — молнирующий майс дождями моментальными.
Ты любишь облачный июнь,в просторе многоярусном,а я — сжигающий июльи август — солнце в ярости!
Ты любишь бархатный сентябрьс его зеленым золотом,а я — когда несет октябрьштыки дождя по городу.
Ты любишь краски в ноябре,свинцовые сливовые,а я — декабрь, ведь в декабрегод переходит к новому.
Да, я любитель декабряна снежно-белых улицах,за то, что с первым январяон, чокаясь, целуется.
И бой на башенных часах,и в полночь — утру здравица!И каждый к будущему шаг —мне очень, очень нравится!
Цветок
Позволь мне подарить тебепростой цветок — гвоздичку,похожий в комнатном теплена вспыхнувшую спичку.
Он ярко распустился тут —перед окном, в стакане.Какой в нем чувствуется труд,терпенье и старанье!
Как он красуется, живой,гордясь своей породой,как точно зубчики егонарезаны Природой!
Как тщательно один в другоймахровый листик вделан!Какой влюбленною рукойон ловко вставлен в зелень!
Пусть он известен, как цветоктепличный и петличный,но я его ценю за то,что выполнен отлично;
что учит он меня и вастерпенью в час работы,какое есть и посейчасу тружениц Природы.
Письмена
