о понятиях вроде «актуализация потенциала» и «полная человечность». Он видел в этом природные побуждения к развитию и размышлял, что их удерживает, что блокирует. Маслоу ответил на вопрос на экзистенциальном языке, в терминах «боязнь собственного величия» и «уклонение от собственной судьбы». Такой подход проливает дополнительный свет на проблему храбрости. По его словам:
Мы боимся наших самых значительных возможностей (так же, как и самых мелких). Более всего мы боимся стать тем, кого замечаем в себе в прекрасные моменты… Мы наслаждаемся и даже дрожим от богоподобных возможностей, которые видим в эти лучшие моменты. И в то же время мы сотрясаемся от слабости, благоговения и страха перед ними4.
Маслоу использовал удачный термин для этого избегания роста, для страха от полной реализации своих сил. Он назвал это «синдромом Ионы», имея в виду побег от полной активности жизни:
Просто мы не настолько сильны, чтобы вынести больше! Это слишком угрожающе и выматывающе. Как часто люди в… яркие моменты говорят: «Это уже слишком», или «Я больше этого не вынесу», или «Я сейчас умру»… Чувство исступленного счастья не может быть очень долгим. Наш организм слишком слаб для больших доз величия…
Синдром Ионы, таким образом, если взглянуть на него с базовой точки зрения, «частично оправдывает страх быть разорванным на куски, потерять контроль, раздробиться и дезинтегрироваться, даже быть убитым собственным опытом». И результатом этого синдрома становится то, что мы и ожидаем от слабого организма: уменьшение интенсивности жизни.
Для некоторых людей уклонение от собственного роста, снижение уровня желаний, страх делать то, что ты способен сделать, умышленное самоуничтожеие, псевдоглупость, ложное смирение – все это защита от чувства собственного величия…5[44]
Все это сводится к простому недостатку сил, чтобы вынести сверхценное, открыть себя тотальности опыта – идея, которая была хорошо понята Уильямом Джеймсом и недавно была развита в феноменологических терминах в классической работе Рудольфа Отто[45]. Он говорил об ужасе перед окружающим миром, переполняющем чувстве благоговейного страха, восхищения и боязни перед лицом мироздания – его чуда, mysterium tremendum et fascinosum[46] в каждой отдельно взятой вещи, от того, что вообще все это существует. Что сделал Отто, так это описательно представил естественное чувство неполноценности человека перед лицом огромной трансцендентности творения; его реальное чувство существа перед сокрушительным и подавляющим Бытием. Теперь мы понимаем, где феноменология религиозного опыта пересекается с психологией – точно на проблеме храбрости.
Мы можем сказать, что ребенок – это «естественный» трус: у него не может быть силы для того, чтобы противостоять ужасу мироздания. Мир как он есть, созданный из пустоты, вещи как они есть и какими они не являются – все это для нас слишком, чтобы мы могли выдержать. Или лучше сказать: мы бы не смогли столько выдержать, не упав в обморок, трясясь как сухой лист на ветру и, словно в трансе, не реагируя на движение, цвета и запахи окружающего мира. Я говорю «не смогли бы», потому что большинство из нас к окончанию детства уже прекратили обращать внимание на чудесность мироздания. Мы заблокировали чуду доступ к своему сознанию, изменили его, и больше не воспринимаем мир таким, каким он воспринимается через естественный опыт. Иногда мы воспроизводим у себя в сознании образ мира, вспоминая яркие детские ощущения – насколько они были полны эмоций и восхищения: как выглядел дедушка, или первая подростковая любовь. Мы изменяем эти высокоэмоциональные переживания, потому что нам необходимо хладнокровно двигаться вперед в этом мире. Нам нужна сила и непосредственность, потому что мы не можем просто продолжать глазеть с замершим сердцем на все, что нас восхищает и поражает. Величайшее благо вытеснения из сознания мыслей о смерти делает возможным безбоязненно жить бесконечно чудесном и непостижимом мире, полном красоты, величия и ужаса, потому что если живое существо осознает его целиком, то окажется парализованным и неспособным двигаться.
Но природа защитила низших животных, наградив их инстинктами. Это запрограммированное восприятие, вызывающее запрограммированную реакцию. Животных не трогает то, на что они не реагируют. Они живут в маленьком мире, в осколке реальности, в нейрохимической программе, заставляющей их идти туда, куда ведет обоняние, и исключающей что-либо еще.
Но посмотрите: человек – невероятное существо! Как будто природа выкинула осторожность вместе с запрограммированными инстинктами. Она создала существо, у которого отсутствует защита от полного восприятия окружающего мира; существо, полностью открытое для любых переживаний. Не только у себя под носом, но и в umwelt[47], а точнее – во всем великом множестве умвельтов. Он может иметь отношение не только к живым существам своего вида, но в каком-то смысле и к другим видам тоже. Он может размышлять не только о том, что для него съедобно, но вообще обо всем, что растет. Он живет не только в настоящем моменте, но распространяет свое внутреннее «я» во вчера, свое любопытство – на многие века в прошлое, свои страхи – от настоящего момента на пять миллиардов лет в будущее к моменту, когда солнце остынет, а свои надежды – в бесконечность. Он живет не на крошечной территории, и даже не на целой планете, а в галактике, во вселенной, измерения которой простираются за все видимые пределы. Это потрясающе, и это та ноша, которую несет человек, ноша опыта. Как мы убедились в предыдущей главе, человек не может воспринимать как данность даже свое собственное тело, как другие животные. И дело не в прямохождении или хвосте – они просто «есть» – конечности, которыми пользуются, принимая как есть, или которые отгрызают, попав в ловушку, или когда те сильно болят или мешают двигаться. Тело является для человека проблемой, которая требует объяснения. Но непривычно не только оно, но и его внутренняя перспектива, воспоминания и сны. Внутреннее человеческое «я» чуждо ему самому. Он не знает, кто он, зачем появился на свет, что он делает на этой планете и что должен был сделать, чего он может ожидать. Ему не понятно собственное существование – оно является чудом подобно остальному мирозданию, но находится ближе, сразу возле пульсирующего сердца, но от этого еще более непонятное. Все вокруг – проблема, которую человек не может убрать из своего поля зрения. Как хорошо сказал Маслоу: «Божественное в нас – это то, что нам безразлично, чем мы восхищены, чего боимся, чем мотивированы и от чего защищаемся. Это один из аспектов базового человеческого затруднения, заключающегося в том, что мы одновременно и черви, и боги». И
