наше имущество.
В том, что рассказал нам Ричардсон, было мало утешительного. Оказывается, мы были далеко не первыми, кто разбился на рифах Инагуа; всего лишь год назад, рассказывал он, в заливе Мен-ов-Уор потерпело крушение четырехмачтовое судно, и за все спасенное имущество капитан получил двести пятьдесят долларов, которых едва хватило на дорогу домой. Команде пришлось возвращаться с попутными пароходами. Всеми этими делами занимался он, Ричардсон; порядок нам, конечно, известен. Правительство требует распродажи имущества, выручка делится между спасателями, агентом и правительством, остаток получают владельцы. Остаток этот, сообразили мы, должен быть весьма мал. Если уж капитан судна, стоящего сотни тысяч долларов, получает всего двести пятьдесят долларов, то наша выручка будет микроскопически ничтожна.
Конечно, все это весьма печально, с улыбкой пояснил Ричардсон, но нечего и думать о том, чтобы как-то обойти этот порядок. Таков обычай и закон. Более того, – при этом Ричардсон развалился на стуле и откусил кончик громадной сигары, – он, Ричардсон, владеет большой частью острова, заправляет всеми делами, все тут делается так, как ему хочется, и все возникающие вопросы решает он. Конечно, очень печально, что мы потерпели кораблекрушение, но уж он позаботится о нас, чтобы с нами обошлись справедливо…
Его снисходительный вид и высокомерная болтовня до того разозлили нас, что, боясь сорваться, мы не проронили ни единого слова. Но наше молчание его не смущало; как ни в чем не бывало он продолжал важничать и разглагольствовать. Он принялся рассказывать о том, как начинал жизнь, не имея за душой ничего, кроме решимости пробиться наверх, как с помощью одного только ума преодолел громадные трудности, как мало-помалу добился власти над островом и сделался его повелителем. Он немилосердно хвастал, с наглой откровенностью рассказывал, как при помощи всяческих махинаций прибирал к рукам богатства острова. Я выглянул в окно и, увидев покинутые ветшающие дома, подумал – не он ли стал причиной упадка острова?
Ричардсон все говорил и говорил, пока мы с Колманом не начали беспокойно ерзать на стульях. А он, несомненно чувствуя нашу беспомощность, весело и нахально ухмыльнулся. Развалясь на стуле, откусил от сигары еще кусок и осклабился снова.
– Да, Инагуа, знаете ли, забавный островок, – сказал Ричардсон, и ухмылка на его лице стала двусмысленной, – вот увидите, чертовски забавный.
Жизнь на острове
Со временем мы убедились, что Инагуа не только «чертовски забавный островок», но и одно из тех странных, экзотических и поистине очаровательных мест, где от действительного до чудесного один только шаг. Нашим глазам открылась картина невероятной красоты, на которой в дивном и замысловатом узоре сплелись цвет и движение – эти бесценные сокровища природы. Временами мне казалось, что остров только недавно появился на свет, что на нем свежа еще печать сурового моря, из лона которого он словно вчера был поднят творящей рукой природы. Но еще чаще Инагуа представлялся мне островом спокойствия, даже мирного счастья, загадочным клочком суши, где прекрасное, таинственное и просто эффектное сливаются и сменяют друг друга в калейдоскопическом многообразии форм.
Однако в тот момент мы ни о чем таком не думали и видели остров в свете рассказов Ричардсона. Инагуа – всего-навсего «чертовски забавный островок», это не вызывало у нас сомнений. Гора свалилась у нас с плеч, когда мы вышли из дома нашего гостеприимного хозяина. Как хорошо под вольным небом! Нам опять захотелось очутиться у лагуны Кристоф и никогда больше не видеть этого умирающего города. Но это было невозможно, и мы под взглядами зевак, толпившихся в тени казуарины, двинулись через улицу к правительственному зданию с красными ставнями. В чертах людей с поразительной отчетливостью проступали признаки смешения рас. С несомненно негритянских физиономий смотрели бледно-голубые глаза; упорно вьющиеся волосы при типично английском складе лица с тонким английским носом; британские веснушки боролись за превосходство с пигментом Черной Африки; на бледнокожих англосаксонских лицах – толстые негритянские губы.
Но не только это смешение рас бросилось нам в глаза. Лица этих людей, казалось, никогда не знали смеха – такими тусклыми и безрадостными они были. Разочарование и угрюмость сквозили в разрезе глаз и опущенных углах губ.
Зеваки расступились, и мы перешагнули через порог узкой, длинной комнаты. Сквозь маленькую дверь в дальнем ее конце виднелась жгучая синь океана. Было видно, как набегают на берег волны и рассыпаются на песке сверкающей пеной. Мы огляделись. Под британским колониальным флагом на месте судьи восседал безупречно одетый негр. Черты его были правильны и не лишены привлекательности. На лице застыла несколько высокомерная улыбка. Около него стоял другой негр, средних лет, в красно-синей форме с золотым кантом. Нам указали на места подле островитян.
– Вы готовы, капитан?
Я ответил, что вполне готов и хочу знать, в чем нас обвиняют.
Нам сообщили, что мы высадились на территории британской колонии, не имея на то соответствующего разрешения, и что необходимо расследовать «трагедию кораблекрушения». Я заверил судью, что «трагедия кораблекрушения» постигла нас не по нашей воле и что мы совершили незаконную высадку на территорию колонии его величества отнюдь не ради своего удовольствия. Улыбка на лице негра на некоторое время стала шире.
Негр в форме вывел Колмана из зала, и разбирательство началось. Я торжественно присягнул, что «буду говорить правду, всю правду и только правду», и поцеловал огромную Библию, лежавшую на столе. Затем по требованию комиссара рассказал всю историю кораблекрушения, начиная с момента отплытия, и все мои слова были прилежно записаны в книгу. Я рассказал, как мы вышли в море, как попали в шторм, как, усталые и измученные, закончили плавание на рифах у лагуны Кристоф. Я рассказал о задачах экспедиции и о том, как мы оказались в лодке Дэксона. С таким же успехом я мог бы прочесть ему стишок «У Мэри был ягненочек» – комиссар был невозмутим. Улыбка словно застыла на его лице, а мои слова незамедлительно фиксировались в книжке.
Когда я кончил, мне знаком предложили вернуться на свое место. Ввели Колмана. И снова мы вышли с ним в море, снова единоборствовали с ураганом. Снова одно за другим заполняли книжку слова, заносились в нее образцовым спенсеровским почерком. И вот наконец мы опять разбились о рифы, путешествие окончено. Колман сел рядом со мной.
Комиссар закрыл книжку, передал ее негру в форме и задумчиво забарабанил пальцами по столу. С берега через открытую дверь доносились вздохи и плеск прибоя. Прибой вздохнул не меньше двенадцати раз, прежде чем комиссар принял решение.
– Думаю, вас можно освободить, – сказал он, – но боюсь, что придется задержать ваше
