Не пошла после каникул жизнь своим чередом. Сразу не пошла, будто кто невидимый провел черту, перечеркнул прежний уклад, образовал в нем явные прорехи. Взять хотя бы их милую, сложившуюся с годами привычку – всегда вместе с работы уходить... Вместе садиться в машину, вместе в магазин за продуктами заезжать, потом подруливать на машине к Сонечкиному садику...
В первый день она, конечно, удивилась, когда обнаружила, что Влад уехал с работы на полчаса раньше, ее не дождавшись. Мог бы и предупредить, если уехать по делам надо, она бы поняла! Даже звонить не стала, обиделась. Так и принесла свою обиду домой в надежде на его извинения-объяснения, да только так и осталась в тот вечер ее обида невостребованной. Ушла, растворилась в долгом и беспокойном ожидании, когда телефон Влада вдруг упорно начал талдычить про недоступность вызываемого абонента...
Нет, он пришел в тот вечер домой, конечно же. Именно такой и пришел – недоступный. Вяло пробормотал извинения, еще что-то про неотложные дела... И сразу ушел спать, будто отгородившись. А утром в глаза не смотрел, все отводил их куда-то, и маялся своей же виноватостью, и злился! И ей тоже – ох как не хотелось вникать в эту его злость-виноватость! Очень уж хотелось спрятать голову под крыло, скукожиться и оттолкнуть от себя... Что, что, собственно, оттолкнуть-то? Правду? Догадку? Недоразумение?
Наверное, в таких ситуациях многие женщины сначала робеют. И не верят. И не хотят верить. Так не хотят, что на прямые вопросы-ответы ни сил, ни смелости не остается. Парализует ситуация организм, заставляет натянуть на себя панцирь прежних привычек, цепляться за них, как за соломинку. Все ведь идет как идет, и слава богу? Вот утро, вот завтрак, вот на работу вместе поехали... А на работе куча бумаг, и суета, и с отчетом не успеваешь, а с утра в налоговую ехать надо, этот самый отчет сдавать! И хватаешься за телефон, привычно кликаешь нужный номер...
– Влад, ты где сейчас? Забери Сонечку из садика, мне часа на два задержаться надо, с отчетом не успеваю!
– Я... Я никак не могу, Лиз... Извини...
Голос тихий, издалека, виноватый. И опять – черт побери! – будто припылен злой досадой. Да что такое происходит, в самом деле? Речь же о ребенке идет!
– Почему не можешь, Влад?! Я же тебе объясняю – у меня отчет...
– Не могу, я же сказал. Позвони Анне Сергеевне, она заберет. Или Максиму с Леной...
– Но маме же с другого конца города надо ехать! А у ребят сессия, они наверняка в институтах! И что у тебя за обстоятельства такие, что ты не можешь?!
– Все, Лиза, я не могу говорить... Извини...
Показалось, короткие злые гудки прошлись дробью по сердцу, и без того измученному растерянностью. Когда мамин телефон набирала, руки тряслись.
– Да, конечно, конечно, я Сонечку заберу, чего ты... Что стряслось-то, доченька? Говоришь, будто плачешь...
– Ничего не стряслось, мам. Устала, работы много.
– А Влад где?
– Он... Он занят.
– Что ж, понятно...
– Что тебе понятно, мам?! Ну вот что, что тебе понятно, ты можешь мне объяснить?!
– Господи, да что с тобой... Ну, занят и занят, и хорошо, что занят... Чего ты так нервничаешь?
– Извини, мам... Я... Я сама не знаю... Извини. Ладно, все, пока. Спасибо, мам...
Нажала на кнопку отбоя, уставилась в окно с полосками жалюзи, рассекающими зимнюю темень. Потом перевела взгляд на Свету, сидящую за своим компьютером тихо, как мышка. Не надо было, наверное, при ней с Владом говорить... И так наверняка по фирме слухи ползут – не все, мол, хорошо и благополучно, как раньше, в семье Вершининых. А что делать – от родного коллектива не скроешься. Все свои, все давно друг друга знают и, вероятно, почуяли идущие от нее флюиды унизительного беспокойства. Нет, никто ничего прямо не спрашивает, но эти взгляды – короткие, противно сочувствующие...
А может, она себе все эти страхи надумала с перепугу? Недаром же говорят – какой беды боишься, ту и притягиваешь. Ну вот с чего она вдруг переполошилась? Подумаешь, не так посмотрели... Да и откуда кому знать, что у них в семье происходит? И что там происходит особенного? Ну, не приехали вместе на работу, как обычно... Ну, не смог вечером ребенка забрать...
– Елизавета Васильевна... – высунулась из-за своего монитора Света, глянула на нее, как показалось, с тем самым явным сочувствием. – Если хотите, идите домой, а я останусь, сама все доделаю...
Нет, ничего ей не показалось. Точно, носится в воздухе унизительное сочувствие. Чтоб Света когда-нибудь сама вызвалась после работы задержаться... Сроду такого не было.
Распрямила спину, улыбнулась, вложила в голос побольше удивленной насмешливости:
– Чего это вдруг, Свет? Откуда такое рвение к работе взялось? Обычно тебя в шесть часов как ветром сдувает...
– Ну... Я не знаю, Елизавета Васильевна... Я просто хотела...
– Ладно, не нужно ничего. Иди домой. Я останусь и все сама сделаю. А за предложение спасибо, конечно.
– Да вы не расстраивайтесь, Елизавета Васильевна! Всякое в жизни бывает... Ну, я тогда пойду?
– Иди, Света.
Еле дождалась, когда за ней закроется дверь. Откинулась на спинку стула, уставилась в потолок, залитый ярким люминесцентным светом. Значит, всякое в жизни бывает, говоришь... Значит, все-таки есть повод для сочувствия, да?
Господи, как же противно... Противно не знать всей правды. А еще хуже – страстно не хотеть ее знать и в то же время очень хотеть... И плавать в мороси хотения-не-хотения, и отвергать с досадою очевидное... Что за маета собственной гордыни, честное слово! Наверное, надо было припереть Свету к стенке и четко обозначить всю подоплеку сочувствия? Хотя – зачем... Разве только в сочувствии коллектива тут дело... Да плевала она на сочувствие, если уж на то пошло.
И все равно – противно. Вот и Тигран сегодня весь изошел на комплименты. Даже захотелось его осадить – слишком уж много в этих комплиментах бодрой нарочитости. Как он не понимает, что в данной ситуации лишние и старательные комплименты только во вред – сразу чувствуешь за ними унизительное к себе сострадание. А может, осмелиться да в лоб у него спросить – давай, мол, открывай правду-матку? Если назвался другом семьи, то и будь этим другом до конца? А что – это мысль, между прочим. Конечно, и Свету к стенке припереть можно, но лучше у друга семьи спросить. Подойти завтра и спросить, застать врасплох, если уж с Владом не хватает смелости поговорить...
Эта мысль не давала ей покоя, засела в голове решительным намерением. Влад вечером пришел домой поздно, встретила его в прихожей, глянула смело, пронзительно – ну, погоди, мол, завтра обо всем дознаюсь... А ему, похоже, все ее пронзительные взоры вообще до лампочки. Смотрит, будто не видит, глаза снова равнодушной пленкой подернуты... И вопросы задает равнодушно, как автомат, – что, мол, ребята, как сессия... Добрый вечер, Анна Сергеевна, как поживаете, как ваш радикулит... А Сонечка где, ах да, она давно спит, конечно...
