Но, мне кажется, это можно заслужить, и тогда все само собой откроется, как сундучок без замка.
Как же вы думаете заслужить?
-- Служить,-- сказал я,-- это значит собирать внимание к тому, что любишь. Все, все туда!
-- Как хорошо! Мне кажется -- это правда. Откуда вы это берете?
-- Из своего опыта: я в молодости давным-давно влюбился и все лучшее на земле собиралось к ней. А когда она исчезла, то все собранное в ней стало обратно становиться на свои места: какой-нибудь заячий следок, голубеющий на белом снегу, отчего он стал мне прекрасен? Оттого, что пришел сюда от нее. Или звук шмеля на цветке ранней ивы, или северный свет, или южное море, и все на свете, все было из нее и все прекрасно. А теперь я буду служить вам, и все, что вышло тогда от нее, собирать обратно в этот сосуд. Я буду делать это вниманьем.
Она молчала. Я посмотрел: она свернулась собачкой в углу дивана, поджав ноги, стала маленьким комочком -- не женщина, а дорогой мой ребенок. Глаза большие сияли радостно, и щеки горели.
Вечерело. Я примостился рядом и слушал, как билось ее сердце.
Подождем! -- сказала она. И я послушался, и мы стали вместо того обмениваться словами. Но слова эти рождались на той же почве, как будто в душе было два выхода: через жизнь и через мысль.
Я: -- А может быть, люди научатся управлять этой силой?
Она: -- Об этом есть еще у Шекспира: любовь Ромео и Джульетты примирила два враждующие рода.
Я: -- Женщине дана такая сила и такая власть над людьми, больше которой на земле нет ничего. И как же глупо она силу эту растрачивает!
Она: -- В мире до тех пор счастья не будет, а только война, пока не научится женщина управлять своей силой.
Я: -- А может быть, обычную женскую уклончивость, это ваше "подождем", и надо понимать как начало этой силы в действии?
-- Так долго длиться это не может! -- ответила она.
И вот как радостно, и вот как мучительно страшно, как бы нам не попасть в руки Кащея. Надо освободить ее от "долгов" и, если бы это возможно было, самому бы за долги заплатить. Как? -- Не знаю. Я не знаю, когда это будет и как именно совершится, только знаю, что это будет как свет: тихий свет придет, и мы что-то вместе поймем, и вдруг бросимся друг ко другу, и навсегда.
...После того мне стало так, будто я кругом открыл всю ее душу и она мне стала как своя душа. Когда она ушла -- ко мне вернулось спокойствие, смешно было вспоминать о "торфе", и я отлично уснул.
Встал бодрым и сильным. Надо честно отнестись всерьез к простейшему. Как будто солнечный луч пронизал мне сейчас эту паутину, и я должен во всем разобраться до конца. Буду читать письма Олега.
Необходимым условием стало решение: до тех пор, пока она не войдет ко мне в дом мой,-- ничего. Пусть это обещание соберет мою силу в сторону достижения цели -- быть настоящим и единственным мужем этой женщины. Вся моя, в моем доме, и я весь ее: и хозяин, и работник.
Ей встретился на улице друг ее Птицын, и она ему по-дружески рассказала о всем, что с нею происходит...
-- Все выйдет само собой, и не нужно придумывать себе заранее препятствия,-- сказал Птицын.-- Наверно, он долго сидел на цепи, теперь сорвался-- так пусть покажет себя. В этом движении и есть сущность любви.
Мне понравилось птицынское сравнение меня с собакой, но только себя я чувствую не цепной, а охотничьей собакой, собакой на стойке.
Вот она стоит вся в готовности, сдерживая страсть в монументальной неподвижности. Так и стоит монументом с поджатой одной лапой, чтобы этой свободной приготовленной лапой птицу поймать. Но она умная охотничья собака, готовая прыгнуть, и в то же время знает, что птицу поймает не она, а выстрел стоящего за ее спиной охотника.
И вот мне теперь, как я себя чувствую, мое дело быть собранным, и готовым поймать, и сделать вечностью пролетающий миг жизни.
...А совершит это все стоящий за мной Охотник. Думаю теперь, что слова "большой" и "маленький" таят в себе какую-то не только количественную, но моральную сущность. Так бывает, когда от маленького дела переходишь к большому, то являются на помощь не свои, известные, взвешенные, измеренные силы, а неведомые, непрошеные, не требующие труда твоего
и печали, и тогда чувствуешь на своей утлой лодочке под собой несущую тебя большую океанскую волну.
Да, конечно, под лодочкой океан, а в человеческой жизни, в большом деле, когда ты на него станешь -- весь человеческий род от сотворения мира становится на твою сторону и, вызывая на бой темные силы, открывает священную войну за тебя самого.
Она так презирает быт, так слаба в борьбе, что я не могу себе вообразить ее любящей, если придется столкнуться даже с одной Аксюшей... Я боюсь ее: ей это станет противно! Без настоящей любви -- невозможно!
Она очень похудела на моих глазах. Худеть можно и от одного ущемления девственной гордыни, и мало ли от чего, и это вовсе ничего не говорит о любви...
-- Ну,-- сказала она,-- конечно, надо сделать так, чтобы другие от нас меньше страдали, но если жизнь скажет свое слово, что надо...
Если будет надо, я возьму вашу руку, выйду из своего дома и больше не вернусь. Я это могу.
Самое большое, что я до сих пор получал от В. --это свобода "физического" отношения к женщине, то есть при духовном сближении стыд исчезает и, главное, уничтожается грань между духовным и физическим.
Раньше мне казалось это возможным лишь при сближении с примитивными женщинами, где "духовное" сознание становится ненужным: "пантеизм". А теперь вот именно вследствие этого равенства и постоянного обмена и происходит рождение чувства единства духовного и телесного.
Вычитал из юношеской их переписки, что ее возмущала в то время даже сама постановка Олегом вопроса о применении аскетических приемов против опасностей любви. То и замечательно, что в этом их романе пики острейшие двух разных миров стали друг против друга. Борьба эта закончилась трагично.
Потом пошли долгие черные годы одиночества. Где-то, неведомые ей, шли мои такие же годы. Наконец мы встретились, и теперь я думаю о нашем романе, что два подобных желания или мысли среди миллиона разных людей жили в двух, и этим двум суждено было встретиться и этой встречей увериться, что это не сон, не поэзия, а так оно и есть, и должно быть.
Замечаю, как В. резко схватывает и ничего не забывает из моих рассказов о себе: это делается силой родственного внимания. И я тоже не по дням, а по часам усваиваю ее во всех подробностях.
В этом и состоит любовь, ее святая природа, это и приводит к тому, что у всех... Но с этим простым результатом никогда не может мириться поэзия монашеская (Олега).
Подозреваю, что та редкая радость (будто взыграется что-то в душе), радость, не забиваемая ни годами, ни нуждой, ни оскорблениями -- эта радость у нас с ней общая, она и соединила нас. И отсюда наша общая с нею ненависть к удовольствию, заменяющему радость. И мы нашлись два таких. Верно ли?
У нее всю жизнь была борьба за радость на два фронта: против эгоистического удовольствияи против аскетической любви.
5 марта. Со стороны Москвы подхожу к Троице-Сергиеву, и в свете вечерней зари необычайной красоты сияет Лавра с древними башнями и церквами. Я вспомнил красивое письмо юноши, навеянное ему любовью к женщине, которую я сам так полюбил.
Я подошел к Лавре и увидел колокольню без колоколов, вспомнил всю мерзость запустения в море злобы, кипящей вокруг древних стен. То, что мне было красотою, в жизни возбуждало злобу, служило источником зла.
Как это могло случиться, что подвиг любви Сергия Радонежского стал источником зла среди людей? Раздумывая об этом, я опять вспомнил письмо юноши и растерзанную страданиями женщину, из души которой он черпал свою любовь к Прекрасному.
А теперь я люблю ее, эту ограбленную...
Но что эта злоба вокруг древних стен! Мне стоит к любому из этих людей подойти, стоит чуть-чуть его обласкать, как откроется, что он -- жалкий невольник зла, и стоит протянуть руку -- он схватится за нее, чтоб вырваться. Так чего же мне скорбеть о внешнем, обращенном в мерзость запустения, если внутренняя жизнь наша, она здесь налицо передо мной, и небо тоже, и наступающая весна!
А письма... что мне в них, если источник со мной! Я обладаю самим источником красоты. Никогда я ее не чувствовал так, никогда не был в состоянии такого священного ожидания! Мне кажется, я построил прекрасную хорому, и долгожданная вошла в нее, и я сказал ей "люблю", и она мне сказала свое "люблю", и мы ждем, чтобы кто-то третий вошел, и благословил нас, и убедил нас, что мы сами видим любовь, а не только нам это видится.
А это ведь и есть музыкальная тема души этой женщины: "Вижу или мне это видится? Чего-то не хватает, какого-то "чуть-чуть" недостает до Целого, и оттого я не пойму: вижу я или это мне видится..."
Нет, я не пойду в те леса искать дупло, в котором Олег прятал когда-то свою рукопись. Я сам напишу свою "Песнь Песней".
6 марта. (Неотправленное письмо).
