Сегодня пойду к матери В. во всем повиниться и попрошу ее благословения.
Есть такое право у всех живущих на земле существ, без которого сама жизнь на земле становится бессмыслицей. И даже больше, бессмыслицей становится и сама небесная жизнь... Без дрожжей такого счастья в мире остаются только страдания и жалость с обманом. Нельзя ли сказать, что жалость есть тень счастья?
При позднейшем леречтении запись М. М.-ча на полях:
"Русалка, русалка,-- а если человек в болоте и русалка его выманивает вылезти из тины, то чем плоха женщина, если даже она и русалка?"
Вечером у матери она читала мне стихи с таким выражением, с такой любовью, и так была она при этом прекрасна, что "практические соображения" этих дней (устроиться жить с ней под одной крышей) вдруг явились передо мной во всем своем ничтожестве. Я просто струсил за себя. Но мало-помалу преодолел себя и уж начал было пьянеть от поэзии, парить в музыкальном тумане, как вдруг в дверь постучались и вошел доктор Раттай 13.
Вспоминаю, как она "вытаскивала" меня с предупреждением, с назиданием и мало-помалу заставила меня поумнеть, заставила поверить в большую любовь.
Так же точно она сама преобразила своего мальчика Олега. Эта требовательность к настоящему чувству есть ее основная черта. Вторая черта, чтоб в поступках быть всегда "по-своему", это вера в право жить и думать по-своему и не спрашивать у других. И еще: прямота в борьбе за любовь и точное знание, где кончается большое и начинается малое: лукавство, дипломатия и т. п. И еще: она женщина без перегородок: все отделы ее существа постоянно находятся в обмене. Редчайшее в женщине гармоническое сочетание религиозности, просвещенности и натуры. И еще самое главное то, о чем сказано в моем рассказе "Художник",-- это ее любовь изображена.
Итак, если я посмею, то через нее причащусь на эту любовь.
Свиданье у Третьяковской галереи: дома нельзя -- Аксюша... Брезгует атмосферой Аксюши и не хочет идти в мою квартиру.
16 марта. Во второй половине дня Павловна приехала "лечиться" в Москву. Остроумный выход: под предлогом болезни явиться и все расстроить. Собрались сыновья -- диккенсовская картина!
Самое страшное в том, что В. до того измучена жизнью, что боишься нагружать на нее пошлость в столь огромной дозе, боюсь, что не вынесет она пошлости. Мелькнула страшная роковая безысходность.
Лева кричал на меня в своем безумии, что "женку" мою посадят, а с меня ордена снимут. Это было так непереносимо больно и ужасно, что во мне что-то оборвалось навсегда.
Позвал к себе Петю, который мучится над тем, являться ли ему в военкомат. Я и начал с этого, и Петя мне сказал, что воевать не хочет, что его товарищ убил финна и бородка мертвого человека, торчащая из снега, осталась у него в глазах и его преследует.
-- А я бы с ума сошел от бородки,-- сказал Петя.
-- Петя,-- сказал я,-- у меня создается трудное положение. - Молчит.
-- Хочешь, расскажу?
-- Нет.
-- Может кончиться бородкой финна. - Молчит.
-- Ну?
-- Решайте сами.
Я понял, что дружба наша в этот момент окончилась. С Левой и говорить нечего. Итак, единственная опора -- В.: она как надежда.
17 марта. Чувство такое, словно с тебя живого сдирают шкуру. Зашел к Е. П., разговорились, и оказалось, что она согласна теперь на мою жизнь с В.
-- Прощай,-- сказала она.
-- Здравствуй! -- ответил я. И мы крепко поцеловались.
Однако к вечеру выяснилось, что и Аксюша имеет претензии на комнату, и Павловна, и Петя, и нам с В. надо идти вон,-- что я гол, как сокол.
18 марта. Ночь опять мало спал. Но утром почему-то встал с мирным настроением, хорошо поговорил с Аксюшей и с Павловной и почувствовал, что если в этом тоне действовать, то все можно устроить по-хорошему. В 12 встретился с В. в Третьяковке, и пошли обедать в ресторан. Историю вчерашней борьбы я ей передал, как было: то есть что я, услышав из уст Левы угрозу ей, бросился на колени умолять Е. П. о прощении, чтоб отпустила меня. Вся история потрясла ее.
Весна приостановилась -- 10В. Е. П. утром встретилась в коридоре и, увидев меня, зарыдала, и долго мы с Аксюшей не могли ее унять. От жалости В. закрывается туманом, и ее чувствуешь вроде как бы категорический императив: "Надо!" -- и больше ничего.
Жалость
Вчера она сказала:
-- Если мне придется от вас уйти, то я вернусь к мужу, для себя жизнь кончится, а он будет счастлив.
-- Какое же может быть ему счастье? -- подивился я.
-- Он иногда говорил: "Мне хорошо, плохо только, что тебе не так, как мне..." А вы куда, если мы расстанемся?
-- Не знаю,-- ответил я,-- занимался охотой, потом автомобилем... Наверно, займусь самолетом!
-- Вот вы где-то написали,-- сказала она,-- как страдает глухарь в своей любовной песне, и потом сказали, что все животные переживают любовь как страданье; только человек сделал из любви себе удовольствие. Теперь по себе можно понять, какое это "удовольствие".
-- Не все же,-- ответил я,-- не одни муки, есть и сладость.
-- Мало у нас сладости было,-- сказала она.
В сущности, она, все она платит и по моим долгам!
-- Так вот,-- сказала она,-- если мы решили жить вместе...
Я глаза вытаращил:
-- Да разве вы не решились?
-- Нет, у меня решено, я же сказала вам, что у меня решено и все кончено.
Значит, обмолвилась...
Без сомнения, она мучается, колеблется, страдает, и в то же время однажды что-то поняла (что можно перейти через долги), и это стало у нее категорическим императивом.
Ее письмо в эти дни:
"Простите меня, что я Вам, измученному, говорю о себе. Но кому же мне пожаловаться, как не Вам, когда мне больно? Я еще никогда такой боли с Вами не испытывала, как после сегодняшнего нашего расставания, и единственное облегчение -- беседа с Вами. Надо еще пережить длинную ночь и еще полдня, пока мы снова будем вместе. Я нашла несколько мыслей, на которых попробую утвердиться. Им, а может быть, и Вам это кажется сомнительным, но я люблю Вас, и сегодня больше, чем вчера, потому что еще больше Вас узнала. И так я, может быть, буду любить Вас все больше и больше и все больше буду мучиться.
Я чувствую как бы нить, идущую от меня к Вам, но она протянута в пустоту, потому что Вы далеко. И вот по этой нити непрерывно идет боль, она прекращается, только когда я принуждена отвлечься каким-нибудь делом (в школе -- забываю). Это -- от пространственной разделенности. Когда я с Вами -- мне все не кажется таким безнадежным и страшным.
Как только Вы около меня, я представляю себе, что держу Вашу голову, и вся боль прекращается. Не упрекайте себя, что Вы зажгли этот огонь-- он из сердца. Если б никогда страсть не вернулась в Ваше чувство ко мне (чего Вы так нелепо боитесь), мне довольно, поверьте, Вашего внимания, общей мысли и простой пространственной близости. Так мне кажется сейчас... Но быть вместе и в то же время врозь -- я не вынесу. Я мучаюсь от этих встреч, каких-то краденых, в ресторане, в вестибюле... Что же будет со мной, если у Вас не хватит сил и Вы сдадитесь!
Я доверяю Вам, может быть. Вы и вправду умней меня своим особым умом, но не он ли наделал все эти беды? Помните, как Вы меня убеждали, что Е. П. давно живет одна и привыкла к Вашей свободе, а что сыновья -- те все понимают и, конечно, поймут и будут друзьями. Что это было -- страх взглянуть правде в глаза и в то же время страх меня потерять или Вы правда не понимали обстановки и людей?
Может быть, эта Ваша "кривая" нас и вывезет. Но когда? И я хочу достичь временного покоя в полном полагании на Вас, а с другой стороны, готовлю себе защиту -- мысль, что мне эта любовь дана не будет, что я не достойна радости. Я готовлюсь расстаться с ней, в то же время всем существом своим надеюсь на Вас. Я хочу просить Вас не видеться со мной, потому что я не могу быть сытой беседой на улице, и душа потом болит вдвое сильней.
Не думайте, что это слова. Это правда. Я буду пока жить своей привычной жизнью, работать, заботиться о маме, считая Вашу любовь мечтой. Эта мысль будет защитой, потому что я, с тех пор как Вас люблю, стала беспомощной и мне все становится сейчас не под силу. Мне легче было бы жить на Вашем месте: у Вас в руках действие, а у меня полная зависимость и ожидание. Когда Вы освободитесь -- Вы придете за мной. Не насилуйте только себя -- мне вымученное чувство не даст радости. А я устраняю свою волю и ум.
Продолжение утром. Только ночью я поняла: Вы просто усомнились во мне под влиянием домашних, может быть, усомнились даже в своем ко мне чувстве. Вы предложили мне временно поселиться с Вами в чужой квартире, а Е. П. будет жить у вас и "охранять" Ваше имущество на случай, если Вы во мне ошибетесь (ее слова). Вдумайтесь, какое это унижение!
Они бьют самым верным оружием -- они разлагают Вашу веру. Вам ли я буду говорить о достоверности веры, о том, что без нее вся наша борьба будет бессмыслицей. Ваши два рассказа -- тогда и от них надо отречься, да и от всего лучшего отречься, что сделано и сказано на земле, потому что все -из этого источника.
