Флориан неожиданно выпрямился и стал растирать затекшую ногу. Грязь отваливалась кусками. Он снял со штанины пару самых больших сгустков и уголком глаза покосился на Аш:
— Он изнасиловал тебя?
— Нет. Это было бы лучше.
Аш потянулась и принялась распускать уложенные в тугую прическу волосы. Серебряные пряди рассыпались по спине.
Я сейчас здесь. Я сейчас здесь. Птичьи крики — карканье ворон, а не вопли чаек. Я сейчас здесь: сейчас лето, жаркое, даже после дождя. Но у меня руки застыли от обиды…
— Мне было двенадцать лет; за год до того Годфри забрал меня из обители святой Херлены. Это случилось уже тогда, когда я бросила место подмастерья у миланского оружейника и отыскала свой старый отряд Грифона… — В ее памяти снова шумели морские волны. — Тогда я еще надевала женское платье, если уходила из лагеря.
Не вставая с места, она дотянулась до своего меча, с перевязью, туго обмотанной вокруг рукояти. Круглая головка эфеса успокаивающе легла в ладонь. Кожаная обмотка истрепалась: надо бы сменить.
— Это было в таверне в Генуе. Парень сидел там с друзьями, они пригласили меня за свой стол. Кажется, это было летом. Темнело поздно. У него были зеленые глаза и светлые волосы, и в его лице не было ничего особенного, но впервые в жизни я взглянула на мужчину, и меня обдало жаром. Мне казалось, что и я ему нравлюсь.
Когда вспоминаешь, когда что-то заставляет вспоминать, кажется, будто видишь все издалека. Но как мало нужно усилий, чтобы снова почувствовать испарину страха, услышать собственный дрожащий голос, умоляющий: «Отпустите! Пожалуйста!». Она вырывалась у них из рук, а они тискали ей грудь, оставляя синяки, которые она ни за что не показала бы никакому лекарю.
— Я такое воображала о себе, Флориан! Я училась биться на мечах, и капитан даже иногда позволял мне занять место его пажа. Я думала, я такая…
Она не могла заставить себя поднять глаза.
— Он был несколькими годами старше и, явно, сын рыцаря. Я все делала, чтобы ему понравиться. Там было вино, но я не пила и все равно опьянела от мысли, что он хочет меня. Мне не терпелось коснуться его. Мы вышли, и я думала, он отведет меня к себе. Он увел меня к докам, за таверну, и сказал: ложись. Мне было все равно: хоть там, хоть где.
Галька: жесткая галька под скомканным платьем. Она чувствовала ее под ягодицами, когда легла, раздвинув ноги.
— Он стоял надо мной и развязывал гульфик. Я не знала, что он делает, ждала, что он ляжет на меня. А он вынул свою штуку и нассал…
Она потерла лицо ладонями.
— Он сказал, что я девчонка, которая разыгрывает из себя мужчину, и обоссал меня. Его друзья стояли рядом и смотрели. Смеялись.
Она вскочила на ноги. Меч глухо стукнул в пол. Она торопливо прошла к выходу, выглянула наружу и развернулась лицом к двум мужчинам.
— Вам, конечно, смешно. Мне хотелось умереть. Он держал меня, пока все его друзья делали это. Мне на платье. В лицо. Этот вкус… я думала, это яд, и я умру от него…
Годфри протянул к ней руку. Она отшатнулась от этого утешающего движения, не заметив его.
— До сих пор не понимаю, почему я позволила им.
Ее лицо осунулось от боли.
— Я умела драться. Даже если они были сильнее и их было слишком много, я могла вырваться и убежать. Я это умела. — Она провела ладонью по шрамам на щеке. — Кто-то проходил мимо, и я завизжала, но он притворился, что не слышит. Он видел, что они делают. Он не бросился мне на помощь. Он смеялся. Не могу его винить. Они даже не сделали мне больно.
Тошный страх в желудке не давал ей поднять глаз. Годфри, который сейчас вспоминает мокрую, вонючую, рыдающую молодую женщину; и Флориан, с которым уже никогда не будет, как было, после того как он услышал об этом, даже если сам он этого и не понимает.
— Господи, — мучительно выговорила Аш. — Если это был Фернандо дель Гиз… он забыл, иначе бы наверняка что-нибудь сказал. Смотрел бы по-другому. Ты думаешь, его друзья — те же самые? Ты думаешь, они вспомнят?
Сильные руки опустились сзади ей на плечи. Годфри молчал, но его пальцы сжимались все крепче, до боли. Аш чувствовала его немую мольбу, обращенную к Флориану. Она потерла пылающие щеки. Мать, мать, мать!..
«Я пять лет убиваю людей — и до сих пор думаю не как солдат, а как зеленый новичок…»
Голос Годфри за ее плечом горячо шептал:
— Флориан, узнай, помнит ли он. Поговори с ним. Он же твой брат! Откупись от него, если надо!
Флориан подошел к Аш, остановился прямо перед ней. В тусклом свете его лицо казалось серым.
— Я не могу этого сделать. Я не могу уговаривать его отказаться от этого брака. Они сожгут меня.
Аш сумела только недоверчиво переспросить:
— Что?
Она все еще дрожала от заново пережитого потрясения.
Человек, стоявший перед ней, протянул руку. Она почувствовала пожатие на своих пальцах. Руки отца Годфри у нее на плечах опять стали жесткими.
Длинные чуткие пальцы хирурга разжали кулак Аш. Флориан распустил шнурки камзола и притянул ее ладонь к своей груди под глубоким вырезом рубахи. Она ощутила теплую мягкую плоть и едва успела сказать: «Что?..» — когда ее ладонь легла на полную, округлую, упругую грудь женщины.
Аш взглянула ему в лицо. Чумазый, невозмутимый, деловитый хирург твердо сжимал ее руку… и он был женщиной — ясно, как день: высокая женщина в мужском платье.
Годфри недоуменно пробасил:
— Что?..
— Ты женщина? — Аш ошеломленно смотрела на Флориана.
Годфри ахнул.
— И ты мне не сказала? — взорвалась Аш. — Видит Бог, я должна была знать! Ты рисковала всем отрядом.
Под полог просунулась голова пажа Филиберта. Аш отдернула руку.
Мальчишка переводил взгляд с одного на другого: лекарь, отрядный священник, капитан…
— Аш!
Он чувствует напряженность, подумала Аш, и тут же поправилась: нет, он слишком поглощен тем, что собирается сказать, чтобы заметить остальное. Мальчик пролепетал:
— Они не играют в футбол. Наши. Никто. Не хотят. Говорят, ничего не будут делать, пока ты не выйдешь и не поговоришь с ними!
— Приехали! — пробормотала Аш. Она посмотрела на Флориана, на Годфри. — Скажи им, что я уже иду. Сейчас же! — Филиберт убежал. — Этого нельзя откладывать. Они ждать не станут. Потом. Флориан… нет. Как тебя зовут?
— Флора.
— Флора…
— Я не понимаю, — откровенно признался Годфри.
Высокая женщина стягивала завязки на вороте рубахи.
— Мое имя — Флора дель Гиз. Я не брат Фернандо — у него нет братьев. Я его сводная сестра. Это был единственный способ стать врачом, и… нет — моя семья не примет меня с распростертыми объятиями: ни бургундская, ни, тем более, германская ветвь дель Гизов.
Священник вылупил глаза:
— Ты — женщина!
Аш проворчала:
— Вот за что я держу тебя в отряде, Годфри. Какая сообразительность! Какой ум и способность мгновенно проникнуть в суть происходящего! — Она бросила взгляд на свечу с часовой разметкой в фонаре, горевшую ровным пламенем на столике. — Время обедни [В этом тексте отсчет времени часто дастся по монастырской системе: обедня — шестая служба в течение дня, начиналась в 3 часа пополудни. Распорядок монастырских служб был таков:
Заутреня: полночь (но иногда проводилась вместе с лауд)
Лауд: 3 часа утра
Прима: на рассвете ( в 6 утра)
Терца: 9 ч. утраСекст: в полдень
Обедня: 3 ч. пополудни
Вечерня: 6 ч. пополудни
Повечерие: 9 ч. вечера
(Читателю, не являющемуся специалистом, следует иметь в виду, что этот распорядок еще осложнялся средневековым обычаем делить на двенадцатичасовые промежутки часы темноты и светлого времени, вследствие чего оказывалось, что зимой «ночные часы» были длиннее дневных, а летом — наоборот)]. Годфри, иди и отслужи этой толпе бездельников полевую мессу. Сделай это! Мне нужно время.
Она поймала его за рукав коричневой рясы — он уже выходил из палатки:
— О Флориане не упоминай. Я хочу сказать — о Флоре. Считай, что слышал это под Древом. И дай мне достаточно времени, чтобы вооружиться.
Годфри долгую минуту молчал, потом кивнул.
Аш смотрела в спину священнику, шагавшему по грязи, от которой под жарким солнцем уже поднимался пар:
— Дерьмо на палочке!
— Когда мне уходить? — спросила Флора дель Гиз у нее за спиной.
Аш прижала оба указательных пальца к переносице, зажмурилась. В темноте под веками плавали яркие искры.
— Если я не потеряю половину отряда, не говоря уж о тебе, считай, мне повезло. — Она открыла глаза, уронила руки. — Ты же спала со мной в одной палатке! Я видела тебя с голым задом, за большой нуждой! Я видела, как ты мочилась!
— Нет. Тебе просто казалось, что ты видишь. Я с тринадцати лет веду эту жизнь. — Флора показалась на краю зрения Аш, в тонких пальцах зажата чаша с вином. — В Салерно теперь не принимают ни евреев, ни черных ливийцев. Ни женщин. С тех пор я и превратилась в мужчину. Падуя, Константинополь, Иберия. Я стала войсковым врачом, потому что в армии никому нет до тебя дела. Ты и твои люди… пять лет. Я нигде не оставалась так долго.
