— Это верно.
Он нажал большим пальцем на позвонок. Раздался громкий щелчок — сухожилие встало на место. Руки Роберта замерли.
— Ты в порядке?
— А ты как думал?
— За последние два часа я получил сто пятьдесят советов пойти и поговорить с тобой. Бальдина из обоза, Гарри, Эвен, Тобиас, Томас, Питер. Люди Матильды; Анна, Людмила…
— Джоселин ван Мандер.
— Нет, — неохотно проворчал Роберт. — От ван Мандера — никого.
— Так! — Аш села прямо. Роберт Ансельм убрал руки.
— Джоселин в эту кампанию собрал тринадцать копий и теперь воображает, что может решать за меня! Так и знала, с ним будут проблемы. Я могла бы расплатиться с ними и отослать к Джакобо Россано — пусть он с ними мучается. Ладно, ладно, — Аш вскинула обе руки. Понятно, Роберт к тому и клонил, а она-то приняла было его нерешительность за чистую монету! — Да, ладно. Хорошо! Да!
За стенами палатки тихо, как отлаженный механизм, но внятно для нее, вращалась машина военного лагеря. Суета вокруг полевых кухонь, вечная овсянка, преющая в железных котлах. Кто-то дежурит у костров. Кто-то выводит коней попастись на остатках травы по берегам Эрфта. Кто-то упражняется с мечом, с пикой, с алебардой. Кто-то дерет нанятую вскладчину шлюху. Чьи-то жены — скорей всего, те же шлюхи, только постаревшие, — чинят мужьям рубахи. Свет фонарей, огни костров, визг животного, которое мучают скуки ради. И над всем этим — небо в звездах.
— Я хороша на поле боя. В политике не смыслю. Мне следовало бы знать, что я не понимаю в политике, — Аш взглянула в глаза Роберту. — Я рассчитывала побить их в их собственной игре. Как я могла быть такой дурой?!
Ансельм неумело потрепал ее по голове:
— Да пошло оно все в задницу.
— Именно. В задницу все это.
Двое часовых обменялись дневным паролем со сменой. Аш слышала их голоса. Она не видела лиц, но знала: отмыты, накормлены, мечи тщательно заточены, на плечах рубашки и какая-никакая, а броня; на значках вышит Лазоревый Лев. В императорском лагере есть солдаты не хуже, но этих здесь не было бы — если бы не она. Да, все это ненадолго, да, они наемники, но именно она сделала из них — отряд.
Аш поднялась на ноги:
— Слушай, я расскажу тебе о… семье дель Гиз, Роберт. А ты скажешь мне, что делать. Потому что я не знаю.
Через четыре дня после того, как войска Карла Смелого, герцога Бургундского, и люди императора Фридриха III отошли от Нейса, покончив с осадой, note 21 Аш стояла под огромными сводами Зеленого Собора в Кельне. Человеческому глазу не под силу было охватить огромную толпу собравшихся. Плечом к плечу стояли люди в одеяниях из синего бархата и алого сукна, с серебряными цепями на груди, с кошельками и кинжалами у пояса, в ярких шляпах с загнутыми полями и с колпачками, свисающими на плечи.
Императорский двор.
Тысяча лиц, высвеченных разноцветными лучами, пробивающимися сквозь стекла витражей, падающими почти отвесно из узких прорезей под сводами. Тонкие каменные колонны, уходящие ввысь, слишком хрупкие, чтобы удержать сводчатую крышу; и у основания этих колонн люди с золоченными эфесами кинжалов и со множеством подбородков. Они перешептываются все громче, косятся на нее.
— Он опоздает. Уже опоздал! — Аш сглотнула. — Не могу поверить. Он выставляет меня дурой перед всеми.
— И не верь. Слишком хорошо, чтобы сбыться, — прошипел Ансельм. — Аш, надо что-то делать!
— Что именно? За четыре дня ничего не придумали, так нечего и пытаться в последнюю минуту!
Сколько осталось минут до того, как право подписывать контракт за отряд перейдет от жены к мужу? Все средства избежать брака исчерпаны. Единственное, что остается — это взять и просто выйти из собора. Прямо сейчас.
На глазах у всего двора.
К тому же они правы, рассуждала Аш. Половина царствующих семей христианского мира переженилась с другой половиной; не видать нам контракта, пока шум не уляжется. До будущего сезона уж наверняка. А у меня не хватит средств целый год кормить отряд. И на полгода не хватит!
Роберт Ансельм поверх ее головы переглянулся с отцом Годфри Максимиллианом.
— Нам бы не помешала молитва, взывающая к милосердию, отец.
Бородач кивнул.
— Теперь уж, пожалуй, не важно, а все-таки ты разузнал, кто меня так подставил? — прошептала Аш.
Годфри, стоявший у нее за правым плечом, так же тихо ответил:
— Сигизмунд Тирольский.
— Проклятье! Сигизмунд! Что мы ему… Ну и память. Это потому, что под Хоринутом мы сражались за другую сторону?
Годфри наклонил голову:
— Сигизмунд Тирольский так богат, что Фридрих не может себе позволить отклонить его совет. Я слышал, Сигизмунд недолюбливает наемные отряды, если в них больше пятидесяти копий. С его точки зрения, они представляют угрозу. Чистоте благородного искусства войны, сама понимаешь.
— Война — благородное искусство? Да он бредит!
Бородатый священник лукаво усмехнулся:
— А что ты сделала с его дружиной?
— Да ведь мне за это и платят! Вот мило, устраивать нам такую подлянку в отместку за обычную работу!
Аш огляделась через плечо. И позади нее люди стояли плотно: богатые кельнские купцы, ее собственные командиры копий, перещеголявшие купцов в богатстве нарядов, толпа наемников, которым пришлось оставить оружие у входа в собор и которым, следовательно, щеголять было нечем.
Не было слышно непристойных шуток, не было и веселых ухмылок. А ведь случись жениться любому из ее парней, без этого не обошлось бы. Дело не только в том, что Аш рискует их будущим: она шкурой чувствовала: сейчас она из командира превращается на их глазах в женщину. Да, в городе, в мирное время они вспоминают, что она женщина, — на поле боя-то об этом вспоминать некогда.
Аш зарычала шепотом:
— Господи, родиться бы мужчиной. Лишних шесть дюймов росту, драгоценная способность писать стоя — и избавление от этой кучи говна.
Серьезный, озабоченный Ансельм не удержался, прыснул, как мальчишка.
Аш привычно скосила глаза, ожидая увидеть усмешку на лице Флориана, но лекаря не было рядом; переодетая женщина затерялась в суматохе, всегда сопутствующей снятию лагеря, и ее уже четыре дня не было видно — особенно ловко, как заметили не знающие подоплеки ее исчезновений солдаты, она избежала тяжелой работы при устройстве нового лагеря под Кельном.
Аш добавила:
— Я еще могла бы смириться с тем, что Фридрих назначил венчание аккурат в день святого Симеона… note 22 Может, сослаться на прежнюю помолвку? Кто-нибудь поднимется на алтарный камень и поклянется, что я еще ребенком обручилась с ним?
Ансельм пожал плечами.
— И кому же предстоит встать и принять на себя весь чан дерьма? Чур, не я!
— Я и не собиралась тебя просить, — Аш замолчала, увидев приблизившегося к ним епископа Кельна. — Ваша милость…
— Наша нежная юная невеста. — Тощий высокий епископ пальцем расправил складки знамени, которое держал Роберт Ансельм, и нагнулся, разглядывая девиз, вышитый под изображением Льва. — Что у нас тут?
— Иеремия, глава 51, стих 20, — подсказал Годфри. Ансельм басом продекламировал перевод:
— «Ты у Меня молот и оружие воинское, ибо тобой Я поражал народы и тобою сокрушал царства». Нечто вроде девиза полка, ваша милость.
— Как подобающе! Как добродетельно!
Новый голос пронзительно шепнул:
— Кто тут добродетельный?
Епископ согнулся в поклоне, шурша зеленой рясой и епархилью.
— Ваше императорское величество.
Фридрих Габсбург, хромая, прошел через расступившуюся толпу. Сегодня — заметила Аш — он опирался на посох. Малорослый император поднял взгляд на отрядного священника. Смотрел, словно на какое-то диво.
— Так это о тебе? Сын мира среди исчадий войны? А ведь сказано: «отряд копейщиков обличай — да рассеешь тех, кто радуется кровопролитию». note 23
Годфри Максимиллиан стянул капюшон и стоял перед императором с почтительно обнаженной — хотя и растрепанной — головой.
— Но, ваше величество, Книга притчей, сто сорок четыре — припоминаете?
Император сухо хихикнул:
— «Благословен будь Господь силы, научивший руку мою воевать, а пальцы сражаться». Так. Образованный священник.
— Может быть ты, как образованный священник, — предложила Аш, — скажешь его величеству, сколько нам ждать пропавшего жениха, прежде чем разойтись по домам?
— Ждите, — коротко проговорил Фридрих.
Разговор вдруг иссяк.
Аш не стоялось на месте, но тяжелые складки платья и взгляды придворных не давали ей расхаживать. Над алтарем сияла золоченая резьба — Девять Чинов Ангелов: серафимы, херувимы и престолы, ближайшие ко Господу; потом власти, силы и добродетели; дальше — княжества, архангелы и ангелы. Княжества в Кельнском соборе были изображены с приподнятыми крыльями и ярко выраженным мужеством. Они, улыбаясь, поддерживали каменную копию императорской короны Фридриха.
