Разные измерения… В Киеве в отделение на 65 коек (а сколько еще коек стояло в коридорах и чуть ли не в туалете!) было всего две сестры и две санитарки. А тут в отделении на 32 кровати — семь сестер. Да еще добровольные помощники, пенсионеры, пожилые женщины и мужчины, считающие своим моральным долгом прийти и поработать в больнице.
Все это очень скоро стало восприниматься мною как норма. А моральная обстановка, как я уже сказал, была привычной.
Профессор Конфорти типичный представитель европейской медицинской школы, той самой, ветвью которой оказалась российская земская медицина, той самой, которая декларировала себя в «Записках врача» Вересаева, в замечательной книге немецкого врача Эрвина Лика «Врач и его признание», в книге шведо-франко-итальянского доктора Axel Munthe «The Story of Sant Michele» («История Сан Мишеля»). (С женой мы посетили Сент Мишель, виллу доктора Мунте на Капри и снова ощутили дух его сказочной книги). Буквально через неделю после начала работы в отделении профессора Конфорти, невероятно быстро привыкнув к окружавшей меня роскоши, я почувствовал себя дома. Климат отделения, медицинская философия отделения были привычными, родными. Даже предложение быть заместителем Конфорти до его ухода на пенсию через два года, чтобы затем занять его место, показались мне естественными и закономерными, хотя, как потом выяснилось, это был случай совсем не тривиальный в израильской медицинской иерархии.
Спустя какое-то время я попал на предоперационный клинический разбор в ортопедическом отделении другой больницы. Заведовал отделением профессор, воспитанник американской школы. Грамотный, знающий, опытный, умелый. Ко всему, он еще был приятной личностью. Воспитанный. Мы с ним быстро сдружились. Но клинический разбор в его отделении…
Врачи грамотно и четко докладывали истории болезней. Конечности были измерены с точностью до нескольких миллиметров, углы — до каждого градуса. Данные лабораторных исследований могли бы украсить самую требовательную научную работу. Рентгенограммы, компьютертомограммы, изображения магнитно-резонансных, ультразвуковых и радиографических исследований были безупречны. Но в течение всего разбора в помещении не было ни одного больного. Отсутствие человека не компенсировалось в моем сознании высоким научным уровнем докладов. В конце разбора было расписано, кто кого оперирует, кто ассистирует. Хирург не видел больного. Больной не видел хирурга. Зачем? Все и так ясно. Больной и не увидит хирурга. Ведь он под наркозом. Наркотизатора он увидит. Тот поговорит с ним перед операцией. Блестяще налаженное производство, в котором должны отремонтировать больного.
Профессор даже не понимал, о чем идет речь, когда я говорил ему о дегуманизации в его отделении.
— Чего ты хочешь? Ты обнаружил ошибки в нашей работе? Так о каких еще отношениях ты говоришь? У нас нет времени на разные сантименты.
Мои разговоры о душевности, о человеческом отношении, о подбадривании больного, который не может не опасаться даже самой простой операции, о послеоперационном состоянии, которое так важно в процессе выздоровления, — все это оставалось за пределами сознания профессора.
— Чепуха! — говорил он. — Твой гуманизм — это остатки и рецидивы медицины, не обладавшей нынешними возможностями. Конфорти, ты и еще пара израильских профессоров — вы просто динозавры. Кому вы нужны с вашим гуманизмом? У вас же такой низкий коэффициент полезного действия. Какую уйму времени вы тратите на каждого больного. Мир уже уходит от механизации к автоматизации, к роботехнике, к компьютеризации, а вы все еще цепляетесь за конную тягу и бубен шамана. Брось это все и, кстати, займись частной практикой. Тратить время надо именно на это.
Только один раз, говоря о частной практике, он сдал свои позиции:
— Хорошо тебе. Твоя жена не наступает на горло и не требует от тебя больших заработков. Надо уметь хорошо жениться.
Я улыбнулся. Я вспомнил травматологический пункт Киевского ортопедического института, куда ко мне однажды во время дежурства пришла моя будущая жена. Она не представляла себе, что можно так тяжело трудиться, всего себя до последней капли отдавая работе.
— Ну вот, — сказал я, — и так будет всю жизнь. Ты сможешь выдержать?
Она смогла. Я действительно хорошо женился.
С профессором мы были очень дружны, но позиции наши не сближались.
Умение ходить пешком
Я часто задумывался, не существует ли какой-то всеобщий закон сохранения? Не только материи. Не только энергии. Не теряем ли мы точно столько же, сколько приобретаем? Приобретения видны и понятны. А потери? Обязательна ли их материализация, если потерю не всегда можно заметить и даже сформулировать? Сумеет ли, скажем, солдат, привыкший на джипе подъезжать чуть ли не к самому переднему краю, совершить сорокакилометровый ночной с полной выкладкой марш-бросок по заболоченной местности и с ходу вступить в бой? Не теряет ли хирург, пользуясь изумительными инструментами и оборудованием, качества, которые могут пригодиться ему в экстремальной ситуации? Теряет!.. Ведь он их даже не приобрел!
Хирург, привыкший рассекать кость только совершенным вибрирующим остеотомом, пасует, когда надо взять в руки долото и молоток. Он в полной растерянности, если вдруг перестали работать электронно-лучевые преобразователи, контролирующие его действия. Привыкший передвигаться только на автомобиле, он разучился ходить.
Случилось это в конце первого месяца моей работы в Израиле.
Утром профессор Конфорти сказал мне, что собирался проассистировать молодому ортопеду, проходившему специализацию, на операции остеосинтеза отломков шейки бедра трехлопастным гвоздем. Молодой врач еще ни разу не делал этой операции. Но профессора срочно вызвали в университет.
— Пожалуйста, проассистируй вместо меня. Разумеется, ты отвечаешь за операцию. — Профессор направился к выходу, а я — в операционный блок.
По пути я заметил, что больной, старой женщине, наркотизатор уже сделал премедикацию, вступление к наркозу, если можно так выразиться.
Молодой ортопед бесцельно слонялся, заглядывая в операционные комнаты.
— Ты почему не моешься? — спросил я его.
— Операции не будет.
— Как это не будет? — возмутился я.
— Телевизоры не работают.
— Ну и что?
Молодой врач с сожалением посмотрел на меня, на бестолкового, вероятно не понявшего, что он сказал на иврите.
— Понимаешь, телевизоры не работают.
— Понимаю. А ты понимаешь, что старой женщине уже сделана премедикация?
— Но телевизоры не работают!
— Я уже слышал и сожалею. Но если бы это была твоя мама, ты согласился бы, чтобы отменили операцию?
— Но телевизоры не работают! — в отчаянии прокричал он, возмущаясь моей глупостью.
— Значит, будем работать без телевизоров. Давай, мойся.
— Без? — как ошпаренный, он выскочил из операционного блока.
Вряд ли в тот момент я вспомнил, как шел к этой операции «без телевизора»
За двадцать с лишним лет до того, как я на выставке впервые увидел рентгеновский аппарат с электронно-лучевыми преобразователями, мне и в голову не приходило, что когда-нибудь можно будет без всяких затруднений вводить спицу в центр шейки бедра, глядя на два телевизионных экрана, в двух проекциях показывающих кость и вводимую в нее спицу. Начинающий клинический ординатор в ортопедическом институте, я смотрел, как доцент делает остеосинтез отломков шейки бедра трехлопастным гвоздем Смит-Петерсена. Очень сложно. С десятком рентгенограмм во время операции, что, естественно, занимало время, не говоря уже об облучении. А больной под несовершенным эфирным наркозом. И операцию эту в клинике делал только доцент.
Вскоре я узнал, что это тема его докторской диссертации.
Я прочитал монографию А.В. Каплана, посвященную остеосинтезу при медиальных переломах. В ту пору мне еще и присниться не могло, что с Аркадием Владимировичем Капланом, выдающимся московским профессором-ортопедом, мы станем друзьями. Это в будущем. Но тогда я еще не знал и прошлого, не знал, что Аркадий Владимирович оперировал меня, находившегося в бессознательном состоянии после ранения, в военно-полевом госпитале. Но я уже точно знал, что остеосинтез шейки бедра необходимо упростить.
Не применить ли артиллерийский принцип стрельбы по закрытой позиции?
С этого я начал. Правой рукой, заводя ее за шею, я чесал левое ухо. Шаг за шагом, отбрасывая уже придуманное, я шел к цели. Наконец, в экспериментальной мастерской по моим чертежам сделали, можно сказать, примитивнейшее приспособление, построенное на принципе параллельных прямых. Это же так очевидно и просто! Как я сразу до этого не додумался? И главное — как до такого простого решения никто не додумался до меня?
