Он вышел на привокзальную площадь, теперь по-дневному шумную, запруженную множеством машин. Был у Николая Петровича великий соблазн побыть тут в созерцании подольше, а может, даже и пройтись до города или хотя бы до мосточка через реку Тускарь. Но он подобной роскоши себе не позволил, забоялся, что, пока будет бродить, очередь запросто перестроится, организуется заново, и он опять окажется в самом ее конце без всякой надежды на билет.
Николай Петрович так забоялся подобного оборота дела, что немедленно развернулся и, захватывая посошком на асфальте как можно больше пространства, устремился назад к вокзалу. И поспел как раз вовремя: очередь действительно разбрелась, расстроилась, мужики облюбовали себе место в зале ожидания, тетка, ехавшая до Ворожбы, и та отдалилась от кассы и сидела теперь на торговой сумке возле газетного киоска. В общем, был полный беспорядок и разорение. Николай Петрович решил не медля ни минуты восстановить порядок. Он снял заплечный своей мешок, уселся на него рядом с окошечком и, ни на кого больше не надеясь, самолично следил-наблюдал за очередью, которая то вдруг опять сходилась у касс, то бесследно исчезала, таилась по залам ожидания и буфетам.
Так, почти безотходно, настороже, просидел Николай Петрович возле окошечка до самой ночи. Отлучался он на совсем коротенькое время, минуты на две-три, всего несколько раз: ходил в подвал в умывальную комнату да однажды выглянул на площадь, чтоб купить в передвижном ларьке буханку хлеба. От утреннего застолья сала у него еще немного осталось, а вот хлеб бродячие Симон и Павел подобрали с собой весь.
Здесь же, возле касс, Николай Петрович и пообедал, не рискуя больше идти под деревья на ящики, где опять обнаружатся какие-либо странники и увлекут его, слабовольного, на новую выпивку и разгул.
Зато как был вознагражден Николай Петрович за свое терпеливое сидение возле касс в первом часу ночи, когда вдруг прошел слух, что билеты начнут вот-вот давать, и очередь, быстро разобравшись по номерам и порядкам, выстроилась гуськом вдоль стены. Николай Петрович оказался в той очереди самым первым.
Минут пять кассирша окошечко еще не открывала, томила очередь последним, совсем уж невыносимым ожиданием. Но вот наконец-то неприступную свою бойницу распахнула и подала команду:
– Кто на киевский?!
– Я! – по-солдатски четко, с готовностью и надеждой отозвался Николай Петрович.
Кассирша молча постучала рукой по подоконнику, на котором стоял похожий на обыкновенную плошку лоточек, требуя документы и деньги.
Николай Петрович так же молча понял ее, не стал даже объяснять, что билет у него имеется еще с прежнего поезда и его надо только перекомпостировать на киевский, а проворно нырнул рукою к нагрудному карману, где этот билет и лежал вместе с паспортом, пенсионным и инвалидским удостоверениями. И вдруг Николай Петрович замер и похолодел душой – целлофанового, аккуратно перехваченного резинкою пакетика на месте не было. Вначале он этого не признал, не поверил – нырнул в карман поглубже, но и в самой глубине ничего не обнаружилось. Тогда Николай Петрович переметнулся в другой карман, решив, что, должно быть, утром, выдавая деньги на подарочную бутылку Симону и Павлу, он второпях засунул целлофановый пакет не в левый нагрудный карман, а в правый. Но и в правом ничего не было. Покрываясь холодным ознобным потом, Николай Петрович заполошно заметался по остальным карманам и в пиджаке, и в брюках, и даже в телогрейке. Но там он обнаружил лишь носовой платочек да тощий, похожий на лягушку кошелек, которым его снабдила в дорогу Марья Николаевна, дабы он не вскрывал каждый раз для мелких, необходимых в пути расходов целлофановый пакет, а брал рубль-другой из кошелька-лягушки.
– Ну, что там?! – нетерпеливо крикнула кассирша и еще раз, уже с негодованием, постучала по подоконнику.
– Да сейчас я, сейчас, – попробовал ее успокоить Николай Петрович, ныряя то в один, то в другой карман и даже в прорез байковой выходной рубахи, думая, что пакетик как-либо обронился туда.
А очередь уже шумела, волновалась:
– Ты что там, дед, копаешься?!
Больше всех налегали, подталкивали Николая Петровича деревенские мужики, кажись, уже заметно подвыпившие. Теснясь всем скопом поближе к окошку, они обидно и насмешливо кричали, советовали ему:
– В мотне поищи, в мотне!
Не отставала и тетка. Деньги и паспорт она приготовила заранее и теперь, нахально отталкивая Николая Петровича от кассы, уже протягивала их в окошечко.
– Да погодь ты, погодь! – с трудом сопротивлялся ей Николай Петрович и все еще не терял надежды, что пакетик с документами и деньгами где-либо да обнаружится.
Но когда тетка все-таки одолела его, едва ли не с головой просунувшись в окошко, он сдался, пристыженно отступил и, совсем уже мертвея сердцем, понял, что целлофанового, так аккуратно и тщательно снаряженного в дорогу Марьей Николаевной пакетика нет и никогда больше не будет.
– Украли, небось! – пьяно хохотнули над его отчаянием мужики.
– Украли, – безропотно согласился с ними Николай Петрович и сделал шаг-другой в сторону, дабы не смущать своим растерянным видом очередь, для которой он уже чужой и посторонний.
Но очередь просто так Николая Петровича не отпустила. Истомившись от скучного многочасового стояния, она вдруг встрепенулась, стала возбужденно обсуждать неожиданное происшествие. Одни в открытую поругивали самого Николая Петровича, мол, не разевай, старый, варежку, смотри в оба – это тебе не деревня; другие советовали идти к дежурному по вокзалу или в милицию; а третьи, тайком и украдкой проверяя свои карманы и загашники, радовались, что обворовали, слава Богу, не их.
Кого тут слушать, чьему совету внимать, Николай Петрович от обиды и растерянности взять в толк не мог и вдруг воспротивился всем, загорелся новой надеждой. Да нет же, никто его не обворовал, не позарился на несчастные рубли-копейки, и нечего тут возводить на людей напраслину, просто Николай Петрович где-то обронил пакет по неосторожности и нечаянности. И прежде, чем идти в милицию и к дежурному, надо хорошенько обследовать все места, где ему случилось побывать за день, – глядишь, пропажа и обнаружится. Напрочь забыв об очереди, о ее советах и насмешках, Николай Петрович устремился в обход всех этих мест. Вначале он спустился в подвал, в туалетные и умывальные комнаты, обследовал все возле вентиляционного колодца и почтового отделения, запамятовав, что, когда он здесь утром обретался, деньги еще были при нем, сходил и к хлебному ларьку, и под деревья к ящикам, но оброненного пакета нигде не отыскивалось…
Николай Петрович в изнеможении и последней обиде присел под деревом на ящике и теперь уже окончательно согласился с подгородними мужиками: обворовали его, облапошили деревенского простофилю, и он доподлинно знает, где и кто, далеко тут за разгадкой ходить не надо. Да вот же на этих ящиках под деревом-липою странствующие братья-апостолы Симон и Павел и обчистили его. Вернее, один только Павел. Ведь это как раз он, когда они завершили выпивку-трапезу, помогал хмельному Николаю Петровичу застегнуть и пиджак и телогрейку, приторочить за плечи мешок. И так брат Павел все душевно и ладно делал, что Николай Петрович в знак благодарности и уважения даже приобнял его – и вот чем это объятие закончилось. Симон же был только на стреме, начеку, собирал со стола бутылку и остатки закуски, грешить на него не надо, хотя и не грешить нельзя – заодно они были и, небось, с самого начала сговорились повеселиться за счет Николая Петровича.
В общем, хочешь не хочешь, а путь Николая Петровича лежал теперь в милицию или к дежурному по вокзалу. Даст Бог, чем-либо и помогут. Пораскинув умом, Николай Петрович решил, что уж лучше сразу отправляться в милицию. Дежурный посочувствует, повозмущается, может, что посоветует насчет дальнейшей дороги, но выследить и изловить воров вряд ли сумеет – не в его это силах да и не в его обязанностях. Тут уж надо прямиком в милицию, каяться за ротозейство да просить помощи и защиты.
Николай Петрович так и сделал. Правда, обращаться к сержанту-милиционеру, сонно прохаживавшемуся с дубинкою в руках по центральному коридору, он не стал. Обругать его этот сержант за попустительство обругает, к тому же словами много крепче, чем подгородние мужики, а содействия никакого не окажет, ему за порядком надо наблюдать, а не следствием-дознанием заниматься. В лучшем случае проводит он Николая Петровича в отделение к какому-либо начальству повыше и сдаст, словно арестанта. А как все это переживать Николаю Петровичу?! Ведь наблюдая за таким происшествием, любой-каждый пассажир скажет: глядите, вон поймали старика-вора и теперь ведут на расправу. Нет уж, до такого позора Николай Петрович себя не допустит!
Поэтому он, с опаской уклонившись от встречи с дежурным сержантом, сам добровольно пошел в отделение, которое еще утром приметил, гуляя-прохлаждаясь по вокзалу.
