Гудвин упрекнул старика в непонимании ситуации.
– Какой институт? Ты, дед, в своем уме? Тут долги гирями висят. Не выплачу, хоть в петлю лезь! Знаешь, каким я людям должен? Шутить не будут!
– А зачем занимал? Второй год фишки мечешь и никак не уяснишь: казино, как лотерея, – не ты его, а оно тебя обует! Если бы давеча ушел с выигрышем, то нынче бы его там и оставил. Да еще с процентами! Дурак ты, Коля, элементарных вещей не понимаешь! Ну, так будешь знаниями овладевать?
– Отстань, не до этого мне! – Гудвин снова лег, но тут же подскочил от озарившей его идеи. – Слушай, дед! Если ты Бог, то почему бы тебе не сделать так, чтобы мне всегда фартило в игре? Я тогда без лишних знаний неплохо проживу!
Старик поднялся. Измерил комнату шагами.
– Нужно ли это тебе? Подумай хорошенько, не торопись!
– Нечего думать. Сделай, о чем прошу. До конца дней своих молиться за тебя буду!
Старик засмеялся, пригладил рукой седые волосы.
– За меня молиться не надо, мне это ни к чему. Просьбу твою выполню, а там – как знаешь. На меня больше не рассчитывай! – недовольно крякнув, он опустился на пуфик и исчез.
Гудвин открыл глаза: «Приснится же такое! Нервы ни к черту, пора валерьянку пить!» Он поднялся и прошел в кухню. Над столом висел пришпиленный кнопкой тетрадный листок со словами: «Играй! Все долги оплачены!»
V
Давным-давно в Москву приехал иностранец. Он привез с собой ларец, завернутый в черную с красными разводами шаль, что соответствовало цвету карточных мастей. В нем лежала игральная колода. Вначале к картам на Руси относились терпимо. Люди проигрывали деньги, скотину, а то и жен с детьми.
Усмотрев в этом происки нечистой силы, игрокам стали отсекать пальцы. Наказание не остудило страсть к игре, и со временем стало менее жестоким. Пойманных игроков сажали в тюрьму, били батогами или штрафовали.
Мало кто задумывался над тем, какой властью обладают карты над человеческой душой. Не думал об этом и Гудвин, ему было не до этого. Старик сдержал слово – фортуна повернулась лицом, осыпая баснословными деньгами. Раздав долги, Николай зажил на широкую ногу. Не было такого желания, в котором бы он себе отказал. Деньги исправно выполняли свою функцию, утоляя самые сумасбродные прихоти.
По натуре Гудвин был веселый и не жадный; редко отказывал в просьбах. Все, кто его знал, относились к нему хорошо. Но у медали две стороны: стоило выпить лишнего, и Николай становился неуправляем. Хамил крупье, швырял в бармена стаканы или цапался с игроками. Ему все прощали – он был визитной карточкой игорного бизнеса. К тому же, протрезвев, дебошир извинялся, с лихвой покрывая все издержки, а обиженных по пьяной лавочке людей задабривал дорогими безделушками. Будучи пьяным, Гудвин приводил домой девиц легкого поведения. Гульнув неделю-другую, он просыпался в поту, выгонял осточертевших подруг и дней пять отлеживался. О пьяных выходках бывшего актера по городу ходили легенды.
Как-то вечером он подъехал к игорному заведению, где убивал время. На входе его остановили.
– Извините! Вас пускать не велено!
– В чем дело? Вы же меня знаете!
Крепкие парни пожали плечами и перекрыли вход. То же самое произошло и в других казино, куда он в тот вечер пытался попасть. «Сговорились, суки! Боятся, что разорю! – сплюнув на асфальт, Гудвин сел за руль. – Хоть с бандюганами играй!»
Он немного знал авторитетного уголовника Мотю, проводящего подпольные карточные турниры. Поговаривали, там крутятся деньжищи, которые и во сне не снились! Николая терзали сомнения: «Казино – это казино, там же – шулера. У этих ребят все карты крапленые! Сражусь разок, если почувствую непруху, то больше туда ни шагу!» – Гудвин запустил мотор.
Двухэтажный дом из красного кирпича выглядел удручающе. Углы кое-где поросли мхом, а от стен веяло могильным холодом.
За плотно задернутыми портьерами чудилось что-то коварное. Дверь Гудвину открыл похожий на бультерьера карлик. Схватив гостя за полу пиджака коротенькой, сильной рукой, он потащил его по узкому коридору, застеленному ковровой дорожкой. В передней их приветствовало чучело медведя. На вытянутых лапах косолапый держал начищенное медное блюдо. По бокам от него стояли две вазы с декоративными пальмами, а над головой висели часы с кукушкой. Безвкусный интерьер напоминал дом терпимости или запасник краеведческого музея. Дальше по коридору рас-полагалась комната, стены которой украшали картины безымянных художников. Ее центр занимал овальный стол на массивной ноге. Поджарый шатен с острым кадыком встретил Гудвина изучающим взглядом.
– Что, мил человек, надумал судьбу испытать, или деньжата лишние завелись? – сказал мужчина и поставил на стол чашку с недопитым кофе. – Ладно, не отвечай, земля слухами полнится. Приходи в пятницу, к восьми вечера!
Игра шла с переменным успехом, Николай видел, что его пытаются развести, однако высшие силы действовали безотказно. Все попытки шулеров облапошить новичка закончились ничем.
Не сказать, чтобы Гудвин много выиграл, но и эта сумма вполне устраивала. Так продолжалось месяца два. После очередной игры Мотя по-дружески обнял Николая.
– Серьезные люди посмотреть тебя желают. Приглянешься – не пожалеешь! – прощаясь, он пожал руку. – Спокойной ночи!
Что-то подсказывало Гудвину: «Откажись, найди любой повод. Прикинься больным, в конце концов!» Но не хотелось ронять престиж, с таким трудом завоеванный в кругах картежников.
Дождь разбивался о лобовое стекло и нагнетал тревогу. Вдавив до упора педаль газа, Гудвин мчался на запланированную встречу. Кирпичный дом потемнел от влаги, отчего казался мрачнее обычного. Лилипут вцепился клещом и тащил Николая по знакомому маршруту. Его уже ждали.
Игра ничем не отличалась от предыдущих. Те же ставки, те же еле уловимые жесты и все тот же расклад – Гудвин был на коне! Время пролетело незаметно. У дверей Николай отсчитал хозяину проценты, узнал дату следующей встречи и распрощался. Камень, давивший на душу последние дни, свалился.
Мотя проводил гостя и вернулся в прокуренную комнату.
– Способный малый, карты насквозь видит!
– Так-то оно так, но мышь никогда не станет кошкой, какой бы фартовой она ни была! – Рябой мужчина хрустнул пальцами и достал телефон. – Встречайте красавца цветами и шампанским!
Гудвин поставил автомобиль на сигнализацию и направился к дому. Сырая мгла плотно укрывала безлюдный переулок. Фонарь под козырьком отвоевывал у темноты пятачок вокруг крыльца. Не успел Николай войти в зону блеклого света, как под лопатку вонзилось жало. К ногам упала и разбилась «розочка» из бутылочного горлышка. Не совсем понимая, что жизнь вытекает кровавыми ручейками, Гудвин пробовал подняться, но сил не хватало. Зрение заволокло туманом, сквозь пелену которого просматривался старик в затасканном пиджаке с иссеченным морщинами лицом. Стоя у ограды, он наблюдал за жалкими потугами Гудвина.
– Боже, почему ты не предотвратил это? – захрипел Николай, распластавшись в луже.
– Ты меня об этом не просил! – ответил старик и исчез, будто его и не было.
Аптекарь
I
Аптекарь Серафим Аристархович Урусов отложил в сторону «Московские ведомости» и снял пенсне.
– Спина затекла. Выйду на воздух, прогуляюсь.
Оставив чемодан под приглядом Ильи Сергеевича Еремеева, он покинул здание вокзала.
Чуть поодаль от пустого перрона на рельсах сидела и лузгала семечки весьма интересная особа. Желая рассмотреть ее получше, Серафим Аристархович подошел ближе. На бабе была старая солдатская шинель, дырявые рейтузы и стоптанные башмаки. Голову ее украшала копна грязных волос, из-под которых выглядывали багровые мочки ушей. На осунувшемся лице выделялся острый, слегка напоминающий клюв, нос. Потрескавшиеся губы лениво двигались, сплевывая шелуху. Особенно поразили Урусова безразличные, лишенные всякого смысла глаза.
– Кхе-кхе, – дал знать о себе аптекарь. – Что это вы, голубушка, другого места для отдыха не нашли? Скоро поезд курьерский прийти должен. Не задавил бы!
Баба не отреагировала на его слова и продолжала совать в рот семена подсолнечника.
– Душечка, – как можно громче произнес Урусов. – Вы меня слышите?
Он нагнулся и потряс бродяжку за плечо. Неожиданно лицо ее изменилось. Громко замычав, женщина стала что-то объяснять на пальцах. Серафим Аристархович невольно отпрянул. Запнувшись, он надеялся зацепиться за воздух – взмахнул руками и упал. Баба зашлась дребезжащим смехом и бросилась к нему. Навалилась всем телом, придавила к насыпи и полезла целоваться. «Господи, какой позор! Не дай бог, кто увидит!» – Урусов завертел головой, уворачиваясь от омерзительных липких губ. Он пробовал освободиться, но бродяжка оказалась сильна. Тяжелый запах, исходящий от нее, вызывал отвращение.
