– Разве я похож на душегуба? – обиделся Урусов; когда пилюли утонули в карманах фабрикантов, он извинился: – Мне надо идти, не обессудьте. Обязательно примите на сон грядущий эликсир счастья – и вы проснетесь другими людьми!
V
Прошло чуть больше года. Перед Урусовым топтался скверно выбритый Еремеев. Он теребил побитую молью шляпу и моргал.
– Серафим Аристархович, будьте милосердны, дайте в долг «Эликсир счастья». Обязуюсь рассчитаться на следующей неделе, с процентами! Слово дворянина!
– Чем, Илья Сергеевич? Чем? Вы же пустили с молотка производство и находитесь на иждивении родственников.
Еремеев вытер о штаны вспотевшие ладони, затем торопливо поднялся со стула. Оглянувшись на дверь, еле слышно сообщил:
– Вот-вот отойдет в мир иной моя матушка. Наследство, сами понимаете…
– Это другое дело! – Урусов положил на стол упаковку с изображением розовощекого ангела, глотающего пилюли. – А как поживают Юлий Соломонович и Петр Филиппович?
Обанкротившийся фабрикант спрятал в карман сюртука лекарство и язвительно усмехнулся:
– Они в коридоре ждут аудиенции, но им уже закладывать нечего – голытьба! Я их за людей не считаю!
Гаушу и Волокушину стремительно разбогатевший аптекарь отказал. Он заперся в кабинете, расположенном на третьем этаже недавно приобретенного особняка, и распахнул окна.
«Странное дело, как быстро некогда уважаемые люди довели себя до скотского состояния. Неужели настолько слаба воля, что ради наслаждения человек готов на все?» – Урусов прохаживался взад-вперед, потирая виски. Голова раскалывалась. «Видно, к перемене погоды!» – фармацевт бросил под язык пару пилюль и опустился на диван.
Ветер за окном усилился. Закручивая в спираль пыль на дороге, он трепал деревья, заставлял их раскачиваться и шипеть подобно змеям. Боль не отступала. Проглотив еще пилюлю, Урусов успокоил себя тем, что уж его-то не постигнет участь бывших приятелей. Он не такой слабовольный и способен себя контролировать.
Приближалась гроза. Шелковые портьеры то надувались парусами, то беспомощно обвисали. Дождевые капли поодиночке бились о подоконник, рассыпаясь на мелкие брызги. Вскоре они объединили усилия и зашлись барабанной дробью. Урусов поднялся, желая прикрыть окно, но не успел. Хлопая крыльями, в кабинет влетела огромная чайка.
От неожиданности Серафим Аристархович отпрянул, прижался спиной к стене. Обезумевшая птица металась по комнате. Задевая крыльями лицо фармацевта, она отвешивала хлесткие, унизительные пощечины. Урусову стало не по себе; ноги подкосились. Присев на корточки, он прикрыл голову руками. Пернатая гостья успокоилась, опустилась рядом и приняла образ женщины.
Мысли Урусова путались. Перед ним возникала то кормившая птиц незнакомка, то спятившая Фрося в затасканной шинели. Меняющая образ женщина не сводила с него глаз.
– Скольких людей ты еще намерен превратить в животных?
Во рту Серафима Аристарховича пересохло. Он хотел ответить, но язык прилип к небу. Вместо слов вырывалось что-то невнятное. Фармацевта лихорадило, тело обмякло и сделалось непослушным. Женщина сдавила его виски горячими ладонями. Урусову стало легче. Разум затянуло густым туманом. Такое бывает, когда борешься со сном, но он оказывается сильнее, и никакие усилия не способны ему противостоять. Озноб прекратился. Пот ручейками стекал по спине фармацевта. Безнадега овладела Урусовым.
– Следуй за мной! – повелительным тоном сказала женщина, взмахнула оперившимися руками и вылетела в окно.
Серафим Аристархович послушно вскарабкался на подоконник и шагнул вперед.
Вечный жид
Пролог
Дождь зарядил с самого утра. Промозглый ветер водил по горлу бритвой, вынуждая прижимать подбородок к груди. Поскрипывая башмаками, я шлепал по лужам в направлении деревенской баньки. Городской массив незаметно сменился задворками, асфальт – глинистой тропинкой. Ноги разъезжались, и приходилось контролировать каждый шаг. С грехом пополам я добрался до нужной калитки и переложил портфель в другую руку. Привернутый над ржавым почтовым ящиком звонок пялился выпуклым красным зрачком. Я вдавил его до упора, через секунду на крыльце дома появился Коля. Он поеживался, потирая выпирающие через майку ребра.
– Здорово! Промок? Ничего, сейчас согреешься! – ободрил меня приятель; лязгнула щеколда, пропуская во двор. – Дуй сразу туда, банька давно протопилась.
Когда я раздевался, было слышно, как в парилке кто-то кряхтел. Внезапно охи-ахи кончились и дверь распахнулась. В облаках пара нарисовался бородатый старик. Он отодрал березовый лист, прилипший к груди, и опустился на лавку.
– Знакомьтесь! Это Агафон Петрович, – представил мне Коля, сбежавшего из преисподней деда. – Отстранен от церковной службы за ересь. А это Саня – друг со школьной скамьи!
Мы пожали друг другу руки.
– Ну что, Саша, лекарство принес? – по-свойски спросил расстрига, будто знал меня с прошлой жизни.
Я вытащил из портфеля и протянул бутылку. Агафон Петрович внушительным глотком ополовинил ее и вытер губы.
– Хороший портвешок! Ну, иди, смывай грехи свои тяжкие.
Не прекословя, я последовал совету. Раскаленный пар заставил опуститься на корточки. Почти тут же компанию мне составил религиозный деятель.
– Чего на карачки встал, или совесть потерянную ищешь? – спросил он и беззлобно хихикнул. – Заползай на полок!
Веник беспощадно хлестал мою спину, доставляя удовольствие
от банного садомазохизма. Старикан быстро выдохся и окатил меня водой.
– Для начала хватит. Айда, разговеемся чуток!
Обезвоженные организмы с жадностью впитывали портвейн.
– Петрович, а чем ты братьям во Христе не угодил? – Коля впился зубами в пластмассовую пробку.
– Как тебе сказать? Приобщал юных прихожан к библейской мудрости доступным языком, чтобы доходчивей было. Разве уразумеет молодежь текст, изобилующий притчами и иносказаниями? Им же комиксы подавай! Так с комиксами в башке на тот свет и уходят. Вот я и воспользовался современным сленгом да сюжеты библейские слегка перекроил, чтобы понимали, о чем речь идет.
– Что же ты им проповедовал? Может, и нас просветишь, Петрович? – Коля провокационно подмигнул мне.
– С радостью! Знаниями надобно делиться. Грех – в себе их держать, – Петрович приложился к бутылке. – Имел я, ребятки, неосторожность библейские тексты дополнить, – пошел он по второму кругу. – Дернул меня бес, а уж когда осознал, то поздно было. Истории вышли занятные, но с душком постмодернизма.
Расстрига закурил и пустил из ноздрей упругие струи дыма.
– Расскажи, Петрович! Интересно послушать!
– Как скажешь, сын мой, – расстрига начал рассказ.
Язык у бывшего служителя культа был подвешен ладно, и речь его текла напевно, как колокольный звон. Слушая байку, я совершенно забыл о цели визита. На другой день мне в голову пришла идея записать все, что сохранилось в памяти. Не могу гарантировать дословный пересказ, но сюжет выглядел приблизительно так, как я изложил здесь.
I
Среди гор хрусталя, загромоздивших сервант, скучал фарфоровый Пьеро. Пьеро как Пьеро – крестьянская рубаха с жабо и большущими черными пуговицами, широкие панталоны, на голове остроконечная шапочка. Вот только выражение лица плохо соответствовало образу несчастного влюбленного: злобная ухмылка искривляла его. Казалось, что некогда отвергнутый дамой сердца персонаж нашел способ избавиться от полученных обид. В углу комнаты стоял журнальный столик с вазой. Из посудины торчали увядшие розы. Бутоны почти осыпались и выглядели убого. Среди лепестков, усеявших столешницу, валялась дохлая муха. В гамаке из табачного дыма качалась тоска.
Атакованный апатией разум вынуждал курить одну за другой папиросы, ронять на пол пепел и ждать неизвестно чего. Желания отсутствовали; сознание того, что жизнь бессмысленна – угнетало. Молодой человек бросил окурок в стакан и отвернулся к стене.
Типичный неврастеник Гриша Жгутов недавно расстался с девушкой. Разлука выбила его из колеи относительного спокойствия, и он пребывал в депрессии. В народе говорят: «От чего заболел, тем и лечись», но кто может заменить женщину, застрявшую занозой в истерзанном сердце? Прежде, чем ринуться на новые басти-оны любви, надо вытравить из себя воспоминания, заглушить душевную боль. Для этого требуется не день и не два. Встречаются такие личности, которых отчаяние загоняет в могилу.
Валяться надоело, и Жгутов решил проветрить мозги. Бесцельно шатаясь по городу, он увидел согнутую старуху, опиравшуюся на клюку. Бабка стояла у бордюра и провожала взглядом машины, проносившиеся мимо нее беспрерывным потоком. Она никак не решалась перейти на другую сторону дороги. Гришка сжалился и взял старуху под локоток.
