Почему я не помог? Почему я удовлетворился лишь выслушиванием этой новости? У Мерзлякова в доме скандалы и жена на взводе, а я вручаю ему электронный ключ от кабинета и лишаю его жену абонемента в фитнес-клуб. По большому счету, конечно, меня не должны интересовать сын Мерзлякова и его жена, бухгалтер в строительной фирме, ибо я занимаюсь не благотворительной деятельностью, а приростом собственного капитала, и Мерзлякова я не под стволом автомата вел в свой офис, а это он самозабвенно выигрывал конкурс на должность PR-менеджера. И выиграл. Но таких выигравших в „Глобал“ несколько сотен, включая технологов и биологов — лучших специалистов в Москве, и их удерживает от убытия в конкурирующую организацию только зарплата. Рано или поздно необъяснимый террор станет невыносим и плотность притеснений станет куда более весомым фактором при выборе нового места работы, нежели разница в зарплате. Впервые мои мысли приходят в голову запоздало. Только сейчас, с опозданием в месяц, и разницу в зарплате, и бонусы персоналу к Новому году я начинаю именовать уже не „корпоративными привилегиями“ сотрудника „Глобал“, а особой формой пеонажа — если я правильно понимаю значение этого слова. Но если пеонаж — это форма эксплуатации лица, находящегося в кабальной зависимости от хозяина, то я рассуждаю лексически грамотно.
Я, наверное, слишком потрясен, если философствую на берегу Нагатинского рукава…
Мне следовало думать об этом не напротив Академии водного транспорта, в день смерти Коломийца, а месяцем ранее, когда в компанию пришел Факин и его вторичное появление я принял за первое.
Факин… Не пора ли взять его в руки и рассмотреть внимательно?
— Гражданин!
Обернувшись, я увидел стоящих рядом с моей машиной сержантов с безразличными лицами. Как и в какой момент моих аналитических устремлений подъехал „уазик“ — убей меня бог, не вспомню.
— С вами все в порядке?
Этот вопрос хозяину „Порше“ задают двое людей, приехавших на чужом „уазике“. Я киваю и поднимаюсь с потеплевшей от моей задницы земли. Или я просто замерз до того, что разница температур меня уже не тревожит.
Через час, позвонив секретарше и сказавшись разбитым, я направился домой. Следователь меня отпустил, раз так, то мне нечего сегодня в офисе делать. Приняв душ и накатив как следует, я вынул телефон из базы и набрал номер Косторминой, финдиректора.
— Софья, это Лисин… Пошлите к вдове Коломийца своего сотрудника с тридцатью тысячами долларов. Пусть выслушает все ее просьбы и, независимо от того, будут они или нет, даст ей… черт, не даст, конечно… подарит… нет, и это не пойдет. В общем…
— Поможет тридцатью тысячами долларов и подтвердит, что и любые другие просьбы будут уважены? — подсказала Софья.
— Да, верно, — пробормотал я, вешая трубку и думая о том, что длинные волосы у Косторминой растут все-таки из головы, не прав Лукин…
Глава 9
Девочка в синеньком платьице, кривозубенькая, косая и со слюной в уголках рта, с грязными косичками, веснушчатая, с белесыми ресницами…
…да что же ты мне всю ночь снишься?!
Она преследовала меня всю ночь. Не отходила ни на шаг, и что бы я во сне ни делал, она шепеляво смеялась и шла следом. Я проваливаюсь в пропасть — она летит надо мной. Я еду на мотоцикле (каком мотоцикле? при чем здесь мотоцикл? — я сроду на мотоциклах не ездил…) — она сидит сзади и держится за мою спину. Перебирает коготками, сволочь, и этот скрип меня то и дело заставляет переворачиваться с боку на бок. „Спасибо за то, что выручили меня в тот раз“, — говорит мне неизвестно откуда появившийся Факин, а эта дрянь с притворной робостью, с доведенным до идиотизма почтением добавляет:
— Игорь Игоревич порядочный человек. Я-то знаю…
— Что это ты знаешь? — взрываюсь я. — Ты, вообще, кто такая?
И она поддакивает в самых разных интонациях, имеющих тот только смысл, что нет и не может быть сомнений в правоте Игоря Игоревича. И что действительно она ничего не знает, и она вообще никто…
Мой сон был пропитан перегаром, запахом потного женского тела, и в тех местах, куда я время от времени переносился, была одна и та же картина — с нее-то, по всей видимости, Верещагин и писал свой „Апофеоз войны“. И теперь я знаю, откуда мастер черпал свое вдохновение. Красивая женщина Гала тут не при делах вовсе — если какая муза и помогала парню с ворошиловскими усами рисовать такие картинки, то эта муза — редкозубая тварь в синеньком платьице и грязных носочках.
Гора черепов — улыбающихся, поддакивающих, качающихся в согласии, клацающих зубами — эта гора жила своей жизнью, а вокруг нее летали выбитые из черепов корпоративной тиранией зачатки его мыслей. Живая гора черепов — вот то, что виделось мне в первую очередь, когда по разработанному кем-то сценарию моего сна я переносился в новый его эпизод, и дрянь в синем платьице в горошек — во вторую.
Это бесполое существо — я все больше и больше склоняюсь к той мысли, что это именно она прожгла мой „Зегна“, бежит за мной и что-то клокочет. То забежит вперед и, спустив до коленей трусы, на которые глаза бы мои не смотрели, расставит широко свои кривые ноги, покажет мне что-то и прокричит:
— Прокладки Discreet! Я СБРОСИЛА ВСЕ ЛИШНЕЕ! ОСТАЛСЯ ТОЛЬКО КОМФОРТ! — то намажет морду чем-то красным и рычит: — ОБЪЕМ, С КОТОРЫМ ХОЧЕТСЯ СТОЛКНУТЬСЯ! БУГЖУА-А…
Я представляю, какое отвращение испытывал Боб Хоскинс, когда ему приходилось делать несколько дублей с такой тварью-мультяшкой в истории про Кролика Роджера.
Тьфу!..
И я снова встаю, чтобы выпить. Нужно напиться до той степени, когда возможность потерять сознание станет равновелика желанию трахнуть эту, в синеньком. Тогда, быть может, увидев меня таким, какой я есть на самом деле, она сама убежит.
Нечего и говорить, что просыпался я часто, принимал стременную за стременной, качался в седле с все большей амплитудой, но никак не мог отъехать. Лишь время от времени снова проваливался в бездну, но не навсегда, а лишь на секунду. И когда оказывался на дне ее (на дне бездны — ха!..), опять начинался пламенный кошмар. Но что бы со мной там снова ни происходило, два факта оставались постоянно неизменными — гора черепов и кривоногая тварь в синеньком платьице, цепляющая меня за рукав и не вытирающая пену с губ.
Когда я в своем сне дошел до ручки, я услышал звонок. Сначала мне показалось, что час пробил и меня наконец-то отволокут в ад, где в котле со смолой я могу в спокойной обстановке подумать и о черепах, и о девочке. Я ждал прилета парней с пятачками между глаз и вилами в копытцах, но они не летели, а звонок все звучал и звучал. В конце концов до меня дошло, что это звонок моей двери и это вовсе не черти, поскольку даже черт не беспокоит человека, когда тот пьет или спит.
Когда я, порядком поддатый и в халате нараспашку, отворил, на пороге стояли не черти, но я куда с большим удовольствием впустил бы сейчас чертей.
Хмурый следователь прокуратуры и с ним угрюмый дядька лет сорока стояли плечо к плечу, как два Колобка из мультфильма.
— Те же и незнакомец, — прохрипел я, откидывая руку в сторону и поднося ее к лицу, чтобы понять, что показывают стрелки на моих „Лонжин“. — Вы в курсе, что сейчас пять минут четвертого?
— Пройдем в квартиру, — сказал следователь, и он не просил, а приказывал.
Затворив за ними дверь, я поплелся следом, и полы халата развевались за мной, как туника Нерона.
— Ботиночки следовало бы снять, — поглядывая поверх коротко стриженных голов, заметил я, и на этом закончил формирование в себе едкой неприязни, которая теперь, я знаю, меня не покинет.
Швондеры сели в мои кресла без разрешения, я же предпочел остаться джентльменом и подошел к бару.
— Напитки какой крепости предпочитаете пить в это время суток? — Сыграв колокольчиком, дверца обнажила мои запасы. Клянусь богом, эти любители погулять по ночам не пили ничего из того, что сейчас видели.
Употреблять они не стали и мне не рекомендовали. На том основании, что разговор предстоит серьезный. Я надеюсь на это, потому что в противном случае просто не пойму смысла этого визита.
— Я повторю свой вопрос, который задал вам в офисе, Игорь Игоревич, — и следователь постучал коготками по подлокотнику кресла. — Были ли враги у Коломийца?
Присев на край кровати — больше присесть было некуда, разве что на пол, я улыбнулся:
— А я повторю свой ответ в офисе — вы мне нравитесь.
— Приберегите свои шуточки для других дураков! — взрычал вдруг его спутник, который, кстати, мне не представился, и из этого следовало, что я с ним мог вообще не разговаривать.
— Для других дураков у меня и шуточки другие.
— Он нарывается на неприятности, — объяснил сообщник следователя следователю.
— Я спал в своей квартире, вам своим храпом не мешал, однако вы вломились ко мне и говорите, что я нарываюсь на неприятности. Пошел вон отсюда, — как можно спокойнее сказал я угрюмому.
