перламутром были ее, и только ее, ценности и радости, а жемчужинами – сны, в которых она встречала любимые глаза.
8
Вера кашляла долго, пока ее не начал трясти за плечи невидимый кукловод и слезы не выступили на глазах. Теперь она больше не думала о том, что есть кто-то, кто сможет привезти ей лекарства или вина, – почти полтуторамесячное добровольное заточение открыло ей абсолютную ненадобность всех во всех. Камилла, Саша, бывший муж – никто из них не писал и не звонил ей, и она знала: это не из безразличия или черствости, просто есть один маленький, незначительный, но вселенский факт, которому, может быть, и не стоит внимать, однако если внять – жить станет легче: никто никому здесь не нужен. Совсем не в том значении, что любви и дружбы не существует, отнюдь! Она слишком взрослая, чтобы в них не верить. Просто чувства одной стороны – лишь ее зона ответственности, и ничья больше. Потому Вера ни на кого не обижалась. Ей просто с каждым днем, который мог быть для нее ночью, и наоборот, хотелось остаться в той своей счастливой и теплой жизни, где ее ждали.
Все тело снова болело – вернее, его неприятно ломило, точно при начинающемся гриппе. Вера лежала и смотрела в потолок. Пришло самое страшное, то, чего она так боялась, ожидая, что это однажды случится – она даже была уверена, что это произойдет: она не могла уснуть. Такая банальная схема – брать все сразу, действовать наобум, не думая о последствиях – сработала и в столь нетривиальном случае.
Последние месяцы Вера спала слишком много, специально все больше и больше с каждым днем, а мысли о том, что расплата будет, что баланс восстановится несмотря ни на что, отгоняла подальше. Она попробовала свернуться калачиком на правом боку – раньше, когда сон не приходил, именно в этой позе получалось заснуть. Не вышло. Забралась с одеялом с головой, завернулась в него плотнее – опять неудача. Выпила теплый чай, приняла ванну, даже попыталась помедитировать – все мысли, правда, вертелись вокруг страха. Послушала спокойную музыку, послушала классику, даже казавшуюся ей прежде противными мелодии на «432 Гц» включила… Ничего.
Ее тревога возрастала, что-то внутри отбивало дробью по ребрам, зигота дикого крика вынырнула из небытия и застряла между горлом и грудью, развиваясь, рождаясь. Взгляд заметался от картин к плинтусу, вдоль стены и снова вверх, бродил по периметру потолка, почти обезумевший от страха. Темнота заливала комнату, и Вере стали чудится то тут то там какие-то фигуры – кто-то смотрел на нее из тьмы, выжидал, к чему-то готовился, поблескивая стальным глазом.
Вера резко встала и включила верхний свет – она делала это настолько редко, что комната, освещенная с такого ракурса, показалась ей совсем не знакомой. Электрические лучи неприятным лезвием полоснули ее глаза, но свою миссию выполнили – привели ее в чувство. Посмотрела на часы – тоже совсем непривычное действие в последние месяцы. Чаще всего ей было совершенно плевать, сколько там. Стрелки мерно отстукивали четверть одиннадцатого – идеальное время, чтобы прогуляться и выпить, посчитала Вера в надежде на то, что, потратив энергию и сбрызнув запланированную усталость джин-тоником, снова откроет любимую дверь в свою параллельную лакомую жизнь.
Она быстро оделась, особо не придавая значение тому, во что именно, и пошла вперед, быстрым бодрым шагом, сквозь холодно-серебристый свет февральской питерской ночи – грязный снег таял под ее сапогами, в лицо летели капли. Прохожих почти не было, не считая округлых кучек веселых компаний возле баров – от них пахло едой, пивом, теплом и сигаретами. Они казались Вере такими искусственными: будто кто-то разрисовал картонные фигуры людей и выставил кое-где в качестве нелепой массовки. Разговоры, смех, бутылки в руках, кто-то кого-то обнимает – так все это дико, так наигранно… Она совсем не понимала, где, собственно, заканчивается стена бара и начинается тот или иной человек – мешанина из слякоти, серых фальшивых людей и грязных стен переливалась и стекала в канализационные отверстия.
Шла стремительно, ни о чем долго не думая, ни на что не оглядываясь, шла и шла, перебирала ногами, часто дышала, время от времени терла друг о друга ладони: устать, волочиться, засыпать на ходу – вот цель. В таком темпе спустя сорок минут она оказалась на Петроградке – стоя посреди начинающего редеть Кронверкского, спрашивала себя о том, как она так быстро сюда дошла и куда из ее памяти делись отрезки пути. Не может же она не помнить, как пересекала по мосту Неву – там, вероятно, был дикий ветер, снег летел с застывшей реки снизу вверх, белые фонари слепили… Нет, ничего такого не было как будто.
Слегка запыхавшись – одышка ее порадовала – Вера поплелась в какой-нибудь бар. Главное, не оказаться в том, где ее знают – а таких, откровенно говоря, на карте города осталось немного. Тем не менее, отыскать подобное место удалось – на то сия сторона и Петроградская, с ее странно переплетенными проспектами, скверами и улицами, которые, как ей всегда казалось, словно лестницы в Хогвартсе, регулярно меняют свое направление и каждый раз приводят совсем не туда, куда рассчитываешь по ним прийти.
Вошла в тихий темный бар. За массивными столами из потертого дерева сидели брутальные молчаливые мужчины и тянули стаут из огромных кружек. У стойки почти никого не было – пара в стельку пьяных одиночек, так и не успевших прикончить, свой точно последний бокал виски, уже спали, разложив на столешнице свои замерзшие руки, мутные головы, мечты и надежды. Она села с другой стороны на высокий мягкий стул и заказала у безразличного бармена джин-тоник с лимонным фрешем. Смешал быстро и без вопросов – то, что надо. Вера сделала глоток, и по ее телу растеклась такая же равнодушная сладковато-травянистая прохлада. Жадно и махом выпив один коктейль, попросила второй. Мысли начали разбредаться, согревшись в помещении и активизированные алкоголем.
«Когда я последний раз видела его? когда… Какое сложное слово. Я вот могла бы ответить себе: два дня назад или прошлой ночью, но ведь у меня что-то все перепуталось… Последний раз мы виделись в каком-то не то Бомбее, не то в Катманду.
Мы раздавали еду худым детишкам и их спокойным смуглокожим мамам. Я помню, как они улыбались. И все вокруг было такое красочное, только очень жарко. Я вытирала лоб прямо рукавом… Помню еще, как пот скатывался
