лоб, носогубную складку, глаза, – будто намеренно избегает губ… Будто так не принято. Но нет, не может, опускается к уголкам рта… Останавливается и смотрит на нее. Его лицо чуть посерьезнело. А для нее уже не осталось рамок: пробежавшись, словно в ускоренной съемке повторяя каждое его движение, по его коже, она с наслаждением припала губами к любимому рту. Нежно оттянула верхнюю губу, чуть притормозила, прикусила нижнюю – спелый нектарин, из которого брызжет сладкий сок… Он ответил на поцелуй и сильнее прижал к себе. Закончилось все быстро – куда быстрее, чем ей хотелось. Он обнял ее и молча прижал голову к своей груди.
– Я так скучал.
…кто-то несильно тряс ее за плечо, вокруг стоял приглушенный гул. Воздух разрезал низкий скрипучий голос:
– Ужинать будем?!
Сидя на кровати, Вера медленно повернулась и посмотрела на источник шума: в дверях палаты стояла грузная приземистая санитарка с выцветшей, некогда яркой рыжиной в волосах. Белый халат уже давно приобрел желтовато-болотный оттенок, а вздутые руки покрылись морщинами и пигментными пятнами.
– Так, да, давайте, она никак в себя не придет, но ей точно нужно поесть, – сказала санитарке женщина, которая разбудила Веру.
– Нет уж, подруга, знаю я вас, сами все съедите! – огрызнулась та, протянув, впрочем, в отверстие решетки алюминиевую миску с жидким картофельным пюре и тушеной капустой. – Долго ждать еще?
Женщина встала, пересекла палату в несколько широких шагов и взяла ужин. Потом вернулась к кровати Веры и отдала тарелку ей:
– Поешь, девочка. Хлеб нужен?
– Нет. Спасибо… – пробормотала Вера и дрожащими руками взяла миску. Женщина улыбнулась ей. Бесцветная, но добрая улыбка. Спутанные, немытые, крашеные в блонд волосы, рябая кожа. На удивление яркие голубые глаза.
– Ты как? – спросила она Веру.
Хороший вопрос. Перед ее глазами мелькали блеклые разноцветные вспышки – зеленый, синий, красный, желтый сменяли один другой, но уже не так интенсивно, когда тогда, когда она проснулась впервые, утром. Мутило. Голова была тяжелой, будто нечто кислое било в висках. Правая рука в сгибе чуть ныла, что-то кололо, но вместе с тем в ней ощущалась неясная приятная прохлада. Все тело разбила непреодолимая слабость – Вера, точно в слоу-мо, упала на подушку и опустила тарелку в уголок между ногами.
– Нормально, – тихо ответила на вопрос, – а… Что вообще произошло?
– Ты, как и все мы, в Джанелидзе, токсикологическое отделение. Слышала, что неплохо так перебрала «феназепамом». Кажется, ты здесь уже вторые сутки, меня раньше тебя на денек привезли.
Вера кивнула. Силы были исчерпаны. Съесть она ничего не могла, да и выданная «еда» не внушала доверия. Оглянулась, пытаясь понять, куда попала.
Вместо дверей – решетка – от потолка до пола, на «калитке» снаружи висит тяжелый замок. Окна, из которых открывается вид на заваленный какими-то досками двор, тоже зарешечены. Клетка. Туалет – Вера видела, как другие ее соседки заходили туда, и слышала, как они возмущенно оттуда выругивались – тут же, дверь в уборную изнутри не закрывается. Раковина одна. Запах стоял незнакомый: немного кислый и сладковатый, терпкий. В палате с белыми, выложенными кафелем стенами, располагалось десять коек, очень жестких – Вера определила это по тупой боли в копчике. Занято было шесть коек, включая Верину. На каждой из них сидели женщины – очень разные. Уже утром, когда Вера проведет бессонную ночь и на 90% вернется в сознание, она узнает их диагнозы: у двоих – передозировка метадоном и чем-то еще, еще у троих (она была в их числе) – собственно, лекарствами. Плюс одна женщина, самая старшая – ей Вера дала около 70 лет – долго рассказывала всем готовым слушать, что ее сюда просто «сплавили» родственники.
Занимались, чем могли: кто громко разговаривал, кто дремал, кто листал журналы. Вера посмотрела вокруг себя в поисках телефона – безуспешно. Светловолосая, увидев это, чуть усмехнулась и рассказала, что телефоны у всех забрали сразу, как и остальные вещи, в том числе средства гигиены и одежду, кроме той, что, собственно, была на теле. Вдруг Вера снова почувствовала резкую, но не сильную боль в сгибе локтя с внутренней стороны – в голубеющую вену был буквально впихнут катетер, очень неаккуратно. Из-под него капала кровь. Трясущимися руками Вера вытащила его и положила на тумбочку. Они стояли возле каждой кровати, из светлого дсп-материала, старые и потертые, со следами чьих-то столетних ногтей. Хранить в тумбочках, по правилам, о которых Вере тоже рассказала Нина, ничего нельзя было – только сухое печенье и леденцы.
Ей стало определенно лучше – физически, и это тут же сказалось на состоянии моральном: вернувшись в сознание, Вера ужаснулась от всего того, что ее окружало. Как она вообще сюда попала, что же произошло после того, как она, еще у себя дома. коснулась головой подушки? Не помнила совсем ничего. Кто привез ее сюда, где все ее вещи, сколько ей здесь торчать и в каком она состоянии? Слишком много вопросов и пока ни на один не находится ответа. Вера решилась спросить Нину:
– А не знаете, когда придет какой-нибудь… врач? Мне бы знать, что со мной.
– Сегодня утром приходили, и психиатр, и нарколог, но они, знаешь… Даже подходить к нам – как будто брезгуют! Поэтому спрашивать что-либо у них, как я поняла, бессмысленно. Не знаю, милая, ничего не сказали, просто посмотрели на нас, что-то себе почиркали в журналах и ушли. Вечером придет медсестра ставить капельницу, может, она хоть что-то скажет.
Вера поблагодарила светловолосую. кивнула и отвернулась. Мысли о снах как молнией отшибло – в ее голове пока еще переливался туман, уже понемногу медленно, но верно таявший. Вера вся была укрыта легкой слабостью – будто прохладной тканой простыней. Внутри было на удивление тихо, все ощущения сосредоточились в сгибе локтя, где чуть покалывала ранка от катетера.
2
Она попыталась осмыслить произошедшее: хотела уйти в свои сны навсегда. До неимоверного глупо. Ведь если бы все получилось, Вера бы напротив – навсегда попрощалась бы с ними. Как нелогично… Откуда это пришло? С чего она вдруг решила, что… уснет и перейдет в этот свой ласковый мир вытесненного бессознательного? Она никак не могла понять собственной логики, однако, вспоминая тот момент, когда закидывала в себя по пять-семь таблеток, отмечала, что… будто бы и не думала ни о чем, ничего не осознавала, не хотела осознавать. Где-то на задворках церебрума бродила, конечно, мысль о том, что «будь что будет», что она может
